Страница 116 из 121
Неприметный человек снова сверкнул очками — и ничего не сказал. Он понял. (Слащев был застрелен у себя на квартире неизвестным. Никакого резонанса его смерть не вызвала ни в стране, ни за рубежом.)
Никому не приходило в голову, что энергичный, собранный, жизнерадостный Фрунзе тяжело болен.
Только Владимир Ильич, с присущей ему проницательностью, догадался, что с Фрунзе творится что-то неладное, строго приказал:
— Немедленно к врачам!
То была застарелая болезнь: следствие неудачного удаления аппендикса. Еще тогда, в шестнадцатом, в Минске. Сперва мучила изжога. Михаил Васильевич повсюду возил с собой пакетики соды. Вроде бы помогало. Но после сильной нервной встряски последних месяцев он совсем расклеился. Появились рези в желудке. Врачи обследовали. Предписали: немедленно в Карлсбад! Приготовили паспорта, визы. Фрунзе отказался: некогда!
Но ехать за границу все же пришлось. Дочь Татьяна поранила глаз. Врачи посоветовали обратиться к знаменитому окулисту, проживающему в Швейцарии.
Все суровые испытания жизни, которые выпадали на его долю, он принимал как необходимость. Но он не переносил, когда страдают дети. Потому-то всюду — и в Самаре, и в Ташкенте, и в Харькове — прежде всего интересовался состоянием детских домов, добывал для них продукты, деньги, сам подбирал воспитателей. Детей Чапаева устроил в Самарский детдом, все время справлялся — а хорошо ли за ними смотрят. На Украине при штабе было несколько детских учреждений. Он, конечно, не мог предполагать, что его собственные дети скоро, очень скоро останутся сиротами, и воспитываться они будут в другой семье — в семье Ворошилова.
Поселились они в небольшом двухэтажном домике на берегу Женевского озера, неподалеку от огромного парка и ботанического сада.
Тишина, оцепенение, все будто остановилось. Фрунзе в кругу семьи. Никаких служебных забот. И есть время оглянуться вокруг, подумать о личных делах. Может быть, очень плохо, что за все годы так и не нашлось времени подумать как следует о личных делах…
Русая головка дочери. Знаменитый окулист обещал сделать все возможное, вдохнул надежду. Но это не главная трагедия семьи Фрунзе. Главная трагедия — состояние здоровья Софьи Алексеевны. Голодная Шуя, голодный Иваново-Вознесенск, скитания по всем фронтам, вечная тревога за мужа не прошли бесследно: открылся туберкулезный процесс.
Михаил Васильевич со страхом и болью наблюдал за женой: она таяла с каждым днем. У нее случались дни, полные глубокого лихорадочного волнения, в такие дни она тихо лежала на подушках, но он знал, что она думает о скорой смерти. Жаркий румянец на щеках, влажные глаза, синие круги под ними, обострившиеся черты лица… Он старался ободрить. Но оба знали, что болезнь зашла слишком далеко. Ни искусные врачи, ни лекарства, ни целебный воздух Ялты не могли вернуть ей былой жизнерадостности. Она теперь большую часть года проводила в Крыму. Никогда не жаловалась, все чаще и чаще вспоминала детство, тайгу, могучие сибирские кедры, Ингоду, синеву сопок, какое-то излюбленное место неподалеку от Песчанки. Тогда было хорошо. Много света, простора и — тайга, тайга…
Когда они встречались, у нее были порывы бесконечной нежности к нему; и оттого печаль его становилась острей: он со своими высокими постами и должностями, ее единственный друг и защитник, не в силах был помочь ей. Если бы все оставить, поселиться в маленьком домике на берегу Черного моря и здесь все свои дни, всю свою любовь и заботы отдать ей… Но он твердо знал, что все это неправда; нечто более могучее, чем любовь, личные привязанности и мечты о каком-то личном счастье, будет всегда жестоко гнать его все вперед и вперед. До самой смерти… Он никогда не принадлежал только себе. Вернее, он никогда не принадлежал самому себе. И все, что с ним случалось, было лишь частным проявлением какой-то общей линии огромного исторического процесса, и не всегда Фрунзе был волен в выборе какого-то конкретного дела для приложения своих сил. Однажды еще из Ташкента он написал Владимиру Ильичу:
«Я как-то раздвоился — не то быть военным, не то переходить и вплотную браться за партийную или хозяйственную работу. Впрочем, я ни на что не претендую и буду там, где укажут».
Конечно, он намекал на то, что хотел бы заняться партийной или хозяйственной работой. Но Ильич ответил: быть военным! Бойцы Чапаевской дивизии гордо называли себя чапаевцами, и это воспринималось как само собой разумеющееся. Потом появились фрунзенцы. Пока так именовали себя только ивановцы, Михаил Васильевич улыбался. Но потом, когда все те тысячи, десятки тысяч, что дрались за Уфу, за Уральск, в Туркестане, у Каспия, за Перекоп, стали называть себя фрунзенцами, он задумался. Они срослись с ним, эти десятки, сотни тысяч, они знали, что он всегда будет с ними, и если бы вдруг им сказали, что Фрунзе ушел на покой разводить цветы, они не поверили бы: в их глазах он не имел права на какую-то особую, отдельную от них, от общих забот личную жизнь. Он был орудием партии, и вся его жизнь, его успехи, радости и горести принадлежали ей.
Тихо текли овеянные грустью женевские дни. Побывали в Шильонском замке, в горах, каждое утро гуляли по тенистому парку Мон Репо. Софья Алексеевна почувствовала себя лучше и даже стала поглядывать на Монблан: она любила горы. Лечение Танюши шло успешно. Михаил Васильевич пытался работать.
Накинув на плечи туркестанский халат, по вечерам он усаживался за стол, открывал тетрадь.
События, далекие и от Советского государства, и от Женевы, тревожили его, заставляли просиживать ночи над тетрадкой. Казалось бы, все, что он писал тут, не имеет отношения ни к перестройке Красной Армии, ни к военной доктрине. Работа называлась «Европейские цивилизаторы и Марокко».
Он работал с увлечением. Должна получиться объемная книга со схемами и картами. Он шел по следам событии, которые еще не завершились.
События в Марокко привлекали его внимание по двум статьям: здесь завязался очень важный узел мировых капиталистических противоречий и началась ожесточенная война марокканского народа против колонизаторов, ну а если брать сторону сугубо военную, то в Марокко впервые после окончания мировой войны проводились в довольно широком масштабе военные операции с применением всех новейших технических средств. Фрунзе намеревался провести исследование по обоим аспектам.
Еще в «Единой военной доктрине» он уделил большое внимание армии Франции, вернее, ее доктрине. Следующая работа — «К реорганизации французской армии» явилась как бы продолжением, а к ней примыкала задуманная книга, над которой он сейчас трудился. Колониальные войны — неизбежный спутник империализма; но тот факт, что даже плохо вооруженные народы могут одерживать победы над оснащенными новейшей техникой империалистическими армиями, говорит о многом: век колониального владычества на исходе; настанет время, и колониальная система неизбежно распадется.
Работа была только начата. Он намеревался завершить ее позже.
Новые неотложные дела заставили его поторопиться с отъездом на родину.
Существуют вещи как бы само собой разумеющиеся, но они вдруг находят свои законченные формы лишь тогда, когда к ним приложена огромная творческая мысль. Здесь и начинается тесное переплетение теории с практикой.
Все началось как бы с повседневных, обыденных дел.
На территории бывшей Российской империи возникло несколько республик, самостоятельных государств: Российская федерация, Украинская республика, Белоруссия и Закавказская федерация; а вот армия у них была одна — Красная Армия, и политика была одна, и устремления были одни — социализм.
Но отношения между этими республиками были не до конца урегулированы. Сказывались пережитки местного и великодержавного шовинизма. Этот зародыш страшной болезни следовало задушить сразу же. Между социалистическими государствами не должно существовать никаких недомолвок!
Фрунзе прямо и открыто поставил вопрос о взаимоотношениях между Украиной и Российской федерацией. И конечно же, председателем комиссии по урегулированию отношений избрали его.