Страница 100 из 121
Сперва Фрунзе страшился: как бы «черный барон», перетрусив, не залез в «крымскую бутылку» до начала операции Красной Армии! Но потом успокоился: разведка донесла, что противник продолжает укрепляться в Северной Таврии на мелитопольских позициях и в районе Серогозы.
План Фрунзе состоял в следующем: согласованным концентрическим наступлением всех армий уничтожить главные силы Врангеля, группирующиеся к северу и северо-востоку от перешейков, отрезать пути отхода в Крым. Да, не пустить барона в Крым, покончить с ним в Северной Таврии!.. Ну, а если этот план по каким-либо причинам выполнить не удастся, то на плечах бегущего противника ворваться в Крым, овладев перешейками. Замысел изящный, свидетельствующий о зрелости и высокой культуре полководческого таланта Фрунзе. Старые генштабисты только руками разводили: приходится, мол, нам отбрасывать прежние представления о военном искусстве и переучиваться заново… Он выслушивал генштабистов с неподдельным удивлением: ведь другого решения в принципе не может быть! Оно продиктовано всеми обстоятельствами, вплоть до конфигурации линии фронта.
Ему и в голову не приходило, что при создавшихся обстоятельствах можно принять десятки других бездарных решений и что таинство творчества и заключается в способности полководца производить единственный в своем роде отбор, в умении обобщать, находить самое важное звено, смело отметать шаблоны. Война шла к концу, а он до сих пор так и не поверил в свою исключительную одаренность, все думал о том, как бы поскорее разделаться со всем этим да вернуться в Иваново-Вознесенскую губернию, где его ждут не дождутся. Оттуда приезжают делегации, шлют для красноармейцев теплые вещи. И в то же время он знал, что без этой страсти — разрабатывать операции, двигать армиями, находить уязвимые места у противника, вводить его в заблуждение, разбивать его — жизнь станет намного беднее, как бы поблекнет. Именно тут отныне было его место. Раз и навсегда он нашел себя. Это страсть, страсть самая могучая, пожирающая его всего, и от нее не освободиться никогда… Увлечение поэзией, ботаникой, политической экономией — все это как бы побочный продукт, и даже странно, что когда-то он всерьез считал себя поэтом, мечтал о тоненькой книжке революционных стихов, и почему-то обязательно в синей обложке. Когда он стал расхваливать стихи Демьяна Бедного, поэт грустно улыбнулся и сказал:
— Пою. Но разве я пою?.. Мой голос огрубел в бою…
«А ведь это сказано предельно точно», — подумал тогда Фрунзе. В другое время встреча с Демьяном Бедным, стихи которого он любил до слез, стала бы событием. Но сейчас, здесь, на фронте, в наэлектризованной атмосфере крупных ожиданий, встреча прошла буднично просто, накоротке. Поэт понял, что командующему сейчас не до него, и уехал в полки.
Даже самый великолепный стратегический замысел, если ему не обеспечена секретность, может не увенчаться успехом и привести к ненужным жертвам.
Фрунзе знал, что у него есть враги, много врагов. Возможно, они есть и здесь, на Южном фронте; когда речь идет о жесточайших классовых битвах, то эти битвы ведутся не с отвлеченным противником, а с конкретными врагами. То, что у Врангеля превосходная разведка, было известно. И конечно же, он постарался заслать своих разведчиков во все армии Южного фронта, так же как Фрунзе засылал своих разведчиков в армии «черного барона». Контрразведка Южного фронта работала без устали, стараясь выявить врангелевских шпионов. Свои усилия она направила на прощупывание махновцев, в частности представителя Махно при штабе фронта некоего Попова, бывшего начальника ВЧК, предателя, перемахнувшего к эсерам еще в восемнадцатом году во время эсеровской авантюры в Москве, а также 30-й дивизии, где имелось много бывших колчаковцев, перешедших на сторону красных в Сибири.
Но враг находился в другом месте — в штабе Второй Конной. Это был личный враг Фрунзе — тот самый Романов, провокатор, который выдал Михаила Васильевича полиции и жандармам дважды: в седьмом году в Шуе и в конце шестнадцатого года в Минске. Во Вторую Конную Романова прислали из Москвы. На него не обратили особого внимания. Он воевал на разных фронтах, и никто не мог заподозрить в нем врага Советской власти. Романов страдал недержанием мочи и в строевые не годился. Ему нашлось место в штабе, так как он быстро и без ошибок печатал на машинке, разбирался в сводках, а ознакомившись с ними, умел выбрать самое существенное. Одним словом, он считался незаменимым исполнительным работником.
Всех подкупали внешность, незлобивый характер и широта натуры Романова. Этакий добродушный толстячок с маленькими пронзительными глазками, утопающими в складках жира. Болтливый, вечно озабоченный тем, где раздобыть еду. Он водил дружбу с поварами, со снабженцами, а выменяв у селян на зажигалку кусок розового сала, щедро делился со всеми, оставляя себе самую малость. В таких случаях говорил:
— Сейчас не модно, но если бы я был паном, то ел бы сало с салом, спал бы на соломе и мазал чоботы дегтем. А интересно знать, что ест сейчас пан Пилсудский? Керзон его подкармливает. Я ведь в прежние времена был поваром в ресторане «Прага». Не верите? Серый вы народ. Я своих убеждений не скрываю: люблю пожрать! Знаете, как приготовляется пирожное «Матильда»? Нужно стереть четыре желтка с полфунтом сахара, влить четверть фунта подогретого сливочного масла… Впрочем, тут никто не может оценить моего искусства. Суп-пюре из каштанов!.. Кончится война, снова уйду в ресторан, буду кормить пролетарию. Купим лошадь карюю — кормить пролетарию…
На него не сердились. Он умел располагать к себе, входить в доверие.
За несколько дней до наступления ночью Романов встретился с махновцем Поповым. Свидание было коротким. Здесь уже был другой Романов: резкий, властный. Сверля взглядом Попова, он шепотом спросил:
— Ну как, надумали ваши? Что говорит Нестор?
— Он не верит Врангелю и не хочет с ним связываться.
— А кому же он верит?
— Он никому не верит.
— Если бы ваша армия во время наступления Фрунзе ударила ему в тыл… Потом разберемся, что к чему.
— Я целиком разделяю вашу точку зрения, но Махно не согласен.
— Чего он ждет, на что надеется? Или вы думаете, что Советская власть простит вам? Вас первого расстреляют. Вы — изменник! Фрунзе сперва разделается с Врангелем, а потом займется Махно. Запомните мои слова. Лучшего момента для выступления вам не представится.
— Целиком согласен. Но что я могу поделать? Я убеждал, приводил доводы.
— И что он ответил?
— А вот что: без своей армии он Врангелю не нужен. А его армии, состоящей из селян, Врангель не нужен. Не хотят селяне барона, не станут ему помогать, разбегутся, кто куда.
Попов сказал не все, но Романов и так понял: кулак испугался за захваченную им у помещика землю, не хочет помещика, не хочет Врангеля.
— Очень жаль. Прощайте. В случае чего, думаю, батько не откажет мне в гостеприимстве?
— В этом можете не сомневаться.
Романов был зол. Главное, ради чего он рисковал головой, сорвалось. Как показаться на глаза барону, не выполнив важного поручения? А барону и не нужно показываться на глаза. Может быть, куда важнее сейчас предупредить своих о подготовке красных к генеральному наступлению, о подходе Первой Конной армии Буденного…
Романов исчез. Строили разные догадки, но так ни к чему и не пришли.
Когда врангелевцы узнали от Романова о коннице Буденного, о том, что вот-вот начнется общее наступление, в их стане поднялся переполох. В общее наступление красных до этого они не верили, а теперь поверили. Поверили и в то, что настал последний час белой армии. А поверив, начали поспешный отход в Крым, оставив на позициях лишь маневренные арьергарды. Танки, броневики и тяжелую артиллерию оттянули в Армянский Базар.
Таким образом, фактора внезапности больше не существовало. Для Фрунзе это был тяжелейший удар. Весь его замысел рушился. Но он ничего не мог поделать: конница Буденного все еще подтягивалась и сосредоточивалась в районе Берислава.