Страница 64 из 90
— Немного торопишься, мой дорогой. Ну ладно, тебе пока везет. Если все получится, можешь вертеть дырку в лацкане пиджака для очередного ордена.
Дырки вертеть не пришлось. Через день мы встретились с Эленой снова. Я выехал на встречу за полтора часа, чтобы покружиться в предместьях вечного города и выяснить, нет ли за мной хвоста. Итальянская «наружка», слава Богу, в этот день оставила меня в покое. Элен стояла у «пасти тритона». Она была жутко расстроена, в огромных глазах стояли слезы.
— Я ничего тебе не принесла, Льёня. У меня большое несчастье. Пришла телеграмма из Вашингтона — тетя при смерти. Она у меня единственный родной человек. Мне срочно заказали билет на самолет. Приедешь проводить?
— Конечно приеду.
Мой шеф был очень огорчен. Даже не меньше, чем я.
— Вас наверняка засекла американская служба контрразведки. Ведь я же говорил тебе, что не надо торопиться. Ах, какая досада! Лада была номером один в плане резидентуры. А теперь могут усилить слежку за тобой. Так что срочно законсервируй все встречи. Но ты не приходи в отчаяние, мой дорогой. Разведка — это игра. Чет — нечет, выиграл — проиграл. Конечно, журналистская жизнь легче и престижнее. Но тебя же никто не тянул силком в нашу службу?
Да, не тянул.
Тогда все обошлось благополучно. Меня американцы не засекли. Вот только Элена, как я узнал позже, погибла в автомобильной катастрофе после похорон своей тетушки. Случайно. Так мне сказали позже в Москве…
Происходили и веселые, я бы сказал, даже комичные случаи. Вспомнилась одна история, за которую меня до сих пор презирают все знакомые, вне зависимости от социального положения, возраста и профессии. Все началось с того, что в начале 1964 года на итальянские экраны вышла кинолента режиссера Коменчини «Девушка Бубе». Заглавную роль в ней играла малоизвестная тогда, молодая актриса Клаудия Кардинале. Но поскольку картина была о трагической любви итальянского партизана-коммуниста и простой деревенской девчонки, на нее отозвалась газета «Известия» большой статьей своего собственного корреспондента, то есть вашего покорного слуги. Статью перепечатали многие газеты, и фильм купили почти все бывшие социалистические страны по совету советского министра культуры Екатерины Фурцевой. Так или иначе, но капелькой своей дальнейшей популярности Клаудия обязана советской правительственной газете.
И вот однажды в римском корпункте «Известий» зазвонил телефон. Его хозяин, то есть автор, пребывал в это время в приятном холостяцком одиночестве.
— Это Клаудия Кардинале, — зазвучал в трубке характерный хрипловатый голос актрисы. — Синьор Колосов, можно к вам заглянуть на несколько минут?
— Конечно. А вы знаете адрес?
— Да. Мне его сказали в вашем посольстве. Я еду.
Минут через пятнадцать в корпункт явилась элегантнейшая Клаудия. В руке она держала черную продолговатую коробку. Я пригласил ее в гостиную. Она открыла свою ношу — на красном бархате лежала бутылка французского коньяка.
— Это коньяк наполеоновских времен, — гордо заявила Клаудия. — Это сувенир вам в подарок за прекраснейшую рецензию в «Известиях» на мой фильм. Она мне очень помогла, это рецензия.
Потом была традиционная чашечка черного кофе, сваренного мною впопыхах, затем рюмка-другая коньяка, затем наступила неловкая пауза. Клаудия смотрела на меня подбадривающе и выжидающе одновременно. А я, честно говоря, думал о том, не приехала ли за ней итальянская «наружка» и не придут ли нас проведать, если мы с актрисой окажемся вдруг в моей спальне. Выручил телефон. Я взял трубку. Дежурный посольства срочно требовал меня к послу. Это вообще-то был условный сигнал. Меня просто (так оно и оказалось на самом деле) добивался резидент, чтобы дать очередное задание.
— Я очень сожалею, Клаудия, но меня требует к себе посол. Надо ехать. Он у нас человек очень строгий.
— Действительно посол? — Она насмешливо посмотрела на меня. — Как же не вовремя звонят эти советские дипломаты. Ну что ж, поедем. Тебя (после коньяка мы перешли на «ты») подвезти?
— Нет, зачем же. Я тебя провожу.
Садясь в лимузин, она вновь насмешливо взглянула на меня:
— Мне кажется, мой друг, что второго такого случая не будет.
Несколько лет спустя я встретился со звездой итальянского кинематографа на приеме по случаю Недели советских фильмов в Милане. Клаудия Кардинале стояла в кругу своих многочисленных поклонников с бокалом шампанского в руке.
— О, Леонид! — Она вышла из кольца своих воздыхателей. — Какими судьбами? По-прежнему корреспондент «Известий», да? Простите, господа, но мне нужно поговорить с этим синьором с глазу на глаз.
Мы отошли в угол зала. Она опять насмешливо, как тогда в корпункте, посмотрела на меня.
— Скажи, Леонид, только честно скажи. Почему ты тогда удрал от меня?
— Ты же слышала телефонный разговор, Клаудия. Меня вызвал посол. Действительно было чрезвычайно спешное дело.
— Правда? А я, грешница, подумала, что ты просто струсил.
Что же, может быть, и струсил. Всякое бывает. И я, может быть, не стал бы писать об этом эпизоде, если бы сама актриса не рассказала в виде анекдота, какой попался ей однажды придурковатый и нерешительный советский журналист, который удрал от такой красавицы. Впрочем, стой. Поскольку речь зашла о представительнице святого искусства, то продолжу эту тему в следующей главе.
Глава XI
ПАРИЖ СТОИТ МЕССЫ
Он постарел, мой дорогой друг Эмилио. В длинных волосах, зачесанных назад, седина явно берет свое. И только темно-карие глаза, смешливые и печальные одновременно, остаются по-прежнему молодыми.
Мы с Эмилио Монтаньяни идем по улицам города. У него масса знакомых. Да и что в этом странного? Художник Монтаньяни давно уже признанный певец своего города. Его произведения — в местных картинных галереях, в частных коллекциях, в тратториях и кафе. Они перешагнули не только крепостные стены Сиены, но и всей Италии. Вы увидите картины Монтаньяни в Риме, в знаменитой флорентийской галерее Питти, в музеях Чикаго, Парижа и других европейских и неевропейских городов. Монтаньяни — лауреат многих премий.
Когда мы расставались с ним последний раз, я задал художнику один-единственный вопрос:
— Эмилио, о чем ты мечтаешь?
— Побывать в Париже. Ты слышал когда-нибудь крылатую фразу «Увидеть Париж и умереть»?
— Когда-то слыхал. Но более известна фраза «Париж стоит мессы». Вот только почему?
— А дьявол его знает. Мне больше нравится первая. Я очень хотел бы увидеть Париж и умереть.
Эмилио Монтаньяни уехал в Париж и там умер. От цирроза печени.
Между тем фраза «Париж стоит мессы» стала настолько знаменитой, что вошла практически во все энциклопедические словари разных стран и народов. А произнес это магическое словосочетание отпрыск Антуана Бурбона, родившийся в 1553 году, нареченный именем Генрих и ставший уже в девятнадцать лет королем испанской Наварры. Это был боевой и очень тщеславный юноша, возглавивший французских гугенотов, другими словами протестантов, во время кровавых религиозных войн. Впрочем, Генрих олицетворял собой не только непомерно раздутое тщеславие или честолюбие, но и идеологическую неустойчивость. Короче говоря, когда Париж провозгласил, что признает Генриха королем только в случае принятия им католической веры, он, не колеблясь, превратился из протестанта в католика и занял королевский трон во французской столице, произнеся при этом те самые исторические слова. Хотя для Генриха IV Париж, видимо, все же не стоил мессы. Да и не любил покойный Париж, не восхищался его неповторимыми красотами. Некогда было, да и оппозиция одолевала.
А Париж невозможно не любить. Это я понял сразу же, как только оказался в этом неповторимом городе. До этого крылатая фраза «Увидеть Париж и умереть» как-то меня не волновала. Первый мой визит во французскую столицу имел место в августе 1966 года. Я находился в Москве в очередном отпуске и собирался вновь отправляться в вечный город. Жена, первая жена, с детьми оставалась в Москве еще на месяц по семейным обстоятельствам. Мои вещи были собраны, мой родной 5-й отдел ПГУ КГБ в лице его начальника провел со мной воспитательную беседу, сдержанно похвалил за достигнутые успехи, дал ЦУ на ближайшее будущее. Я заехал в газету «Известия», чтобы попрощаться с ребятами из иностранного отдела. Меня вдруг срочно вызывают к главному редактору Льву Николаевичу Толкунову. Он пришел в «Известия» из самой главной по тем временам партийной газеты «Правда», где занимал должность ответственного секретаря. Отличался он удивительно мягким характером, никогда не кричал на подчиненных, а если и увольнял кого из газеты за разные прегрешения, то уходил тот человек обязательно на более высокую должность, с более высоким окладом. Замечательный, в общем, был человек. Так вот явился я к нему в тот день в кабинет, и между нами произошел короткий диалог: