Страница 3 из 90
— А Конон уехал… Да, да, уехал по распределению на работу в таможню два дня назад.
— А вы не знаете его адреса?
Она помедлила с ответом, потом тихо сказала: «Пока не знаю. Но он просил тебе передать, что напишет сам, как только устроится».
Писем от Конона я так и не дождался. Что поделаешь? Мало ли какие причины бывают у людей, чтобы не писать писем.
Только однажды встретил в компании своего сокурсника, и он, отведя меня в уголок, таинственным шепотом поведал такую историю.
— Ты знаешь, был я недавно в командировке за границей и в парижском аэропорту вдруг вижу: стоит в окружении иностранцев — знаешь кто? — И он назвал имя моего друга.
— Да ты что! — заинтересовался я. — Неужели он? Ну и что было дальше?
— Я к нему, значит, с распростертыми объятиями. А он на меня смотрит как-то странно. Я оторопел. Спрашиваю, заикаясь, по-английски: «Простите, сэр, вы разве не Конон Молодый?» А он на чистейшем английском: «Нет. Вы, вероятно, обознались».
— А может, ты все-таки обознался?
— А черт его знает! Если в мире существуют как две капли воды похожие физиономии и встречаются совершенно одинаковые голоса, тогда я обознался…
В один из январских дней 1961 года, уже работая в редакции «Известий», я просматривал итальянские газеты. На первой полосе «Мессаджеро» натолкнулся на сенсационный заголовок: «В Лондоне арестован советский разведчик Гордон Лонсдейл». Была помещена и фотография этого человека. Что же, сомнений не осталось никаких — на меня глядели грустные глаза институтского товарища. Сразу же вспомнился рассказ о случае на аэродроме. Значит, то был действительно Конон…
А еще через несколько лет стоял он в дверях своей московской квартиры на площади Восстания и улыбался. Постаревший, погрузневший, ставший совсем седым, мой товарищ, старый друг, к которому я приехал брать интервью. Мы как-то привыкли считать, что люди этой опасной, требующей большого мужества и прочих редчайших качеств профессии должны быть во всем необыкновенными, «из другого теста». И в моем сознании в первые минуты нашей тогдашней встречи никак не укладывалось: «Он — Лонсдейл». Когда председатель английского суда объявил приговор — 25 лет одиночного заключения, Лонсдейл мысленно приплюсовал эти двадцать пять к своим годам. Выходило, что из тюрьмы он мог освободиться уже совсем старым человеком. Но он верил, что фортуна не отвернется от него. Так и случилось. Англичане согласились обменять советского разведчика Лонсдейла на английского шпиона Винна, который был арестован в Советском Союзе.
Иногда труд разведчиков-нелегалов сравнивают с трудом актеров. По-моему, это не очень точное сравнение. Разведчик — актер весьма специфический. Зго такой актер, перед которым никогда не закрывается занавес и который, как правило, не слышит аплодисментов и не получает букетов цветов с восторженными записочками от поклонниц. И известность к разведчику приходит зачастую в результате провала или под конец жизни, в сугубо пенсионном возрасте.
Мы долго сидели в тот вечер с моим старым институтским товарищем. Интервью, конечно, не полупилось. Какое там к черту интервью! Мы просто сидели и разговаривали. Я его спросил, действительно ли имел место тот случай на аэродроме.
— Да, — ответил Лонсдейл, — был такой инцидент. Прет на меня наш бывший однокурсник. Вижу, хочет обласкать и облобызать. Пришлось отшить. Что же касается интервью, то ты пока не спеши, а помоги мне устроить просмотр одного кинофильма. «Мертвый сезон» называется. Его только что отсняли, а на широкий экран пускать не решаются. Поэтому, если можешь, посодействуй в организации закрытого просмотра, хотя бы для моих родственников и знакомых. А то ведь может получиться, что никто не увидит.
— А что это за фильм?
— Да, в общем, обо мне. И моих коллегах. В главной роли артист Банионис. Очень на меня похож. Вернее, я на него.
Работал в «Известиях» заместитель главного редактора Григорий Максимович Ошеверов, и было у него по Москве превеликое множество друзей и приятелей во всех почти ведомствах — больших и малых. Организовал он просмотр кинофильма «Мертвый сезон» для узкого круга журналистов, родственников и друзей Конона Молодого, а с него взял слово, что первое эксклюзивное газетное интервью появится на известинских полосах. После просмотра мы сидели сначала в кабинете Григория Максимовича, затем в кабинете его лучшего друга — директора ресторана «Баку» на улице Горького и, наконец, дома у Ошеверовых. Просидели мы до шести часов утра.
— Конон, — торжественно заявил Григорий Максимович, — я освобождаю Колосова на три дня от работы в редакции, а вы расскажите ему несколько новелл из вашей необыкновенной жизни. Договорились?
— Договорились. — Молодый обаятельно улыбнулся. — Только я боюсь, что у вас ничего не получится с интервью.
— Почему?
— Не все так просто. Вот даже фильм, который основан в общем-то больше на художественном вымысле, и тот притормозили.
— Фильм — может быть. А интервью не притормозят. Кстати, в вашем ведомстве у меня много хороших друзей.
Притормозили. И надолго. Вежливый представитель КГБ СССР сказал лично мне, как автору, возвращая гранки очерков: «Не пойдет. Не такое сейчас время, чтобы писать о советских разведчиках-нелегалах, тем более провалившихся. Странно, что это непонятно вам, нашему сотруднику. Публикуйте материалы о героях-разведчиках до 1945-го, а гранки лучше уничтожить».
Но это было позже. А тогда, наговорившись, мы тепло попрощались с Ошеверовым и вышли на улицу.
Уже начало работать метро, появились первые прохожие, спешившие на работу.
— Ты веришь в предсказания? — спросил я у Конона.
Он улыбнулся:
— Если синоптиков, то нет, а вообще — да.
И тут я рассказал ему о своей актюбинской гадалке. Он внимательно слушал мое повествование, улыбаясь, ибо рассказывал я все с юмором. А потом вдруг стал серьезен.
— Ну и что, все исполнилось?
— Не так чтобы очень, но тем не менее… Благородное учебное заведение окончил. Там тебя, своего друга, встретил. В стране морехода, то бишь в Италии, чья душа, мол, живет во мне, побывал. На опасную работу в КГБ забрали. Со смертью в обнимку ходил. Вот только жена — прежняя, да и дочери две…
— Ну, это еще успеется. А может быть, и не надо больше. Кстати, я ведь тоже пообщался в Лондоне с одной хироманткой. Забавная произошла история, скажу я тебе. Рассказать?
— Конечно.
А мы уже дошлепали до высотной резиденции бывшего СЭВа. Нашли скамейку в скверике. Присели.
— Так вот слушай, Ленька… Однажды в Лондоне попал я на один прием, где среди процветающих бизнесменов и дипломатов была очень интересная, хотя и не очень молодая леди, которую представили как хиромантку. Короче говоря, начала она гадать по ладони. Подошла и ко мне. Поглядела на мою ладонь и молвила: «А вас, сэр, ждут наручники. Но ненадолго!..» После этой фразы она заулыбалась и перешла к другой группе людей. А потом хиромантка подошла ко мне еще раз, когда я стоял один в углу зала. «Мне неудобно было говорить при всех, — сказала она серьезно. — Но ваша ладонь мне не нравится. У вас много друзей, но они не все надежны. Не доверяйте им, особенно коллегам. И постарайтесь избегать врачей, они не всегда соблюдают заповедь Гиппократа… А здесь, в Лондоне, будьте осторожны, хотя с судьбой бороться почти что бесполезно». Такие вот сюрпризы нагадала мне «цыганка». Интересно, не правда ли?
— Ну, насчет «наручников» вроде бы точно. Как и то, что в них ты просидел сравнительно недолго. А вот второе предостережение — насчет коллег и врачей… Оно сбывается?
— Не знаю. Ведь коллеги — это не друзья. Вот до меня дошли слухи, что на одном секретном совещании полковника Молодого обвинили в том, что он завалил ценнейших агентов в силу свой беспечности и нарушения правил конспирации. Это ложь. Но как доказать, что ты не верблюд? И потом, какая-то удивительная забота о моем здоровье. Вот недавно опять направили на медицинское обследование в наш госпиталь, а тамошние лекари сразу же обнаружили у меня какое-то мудреное заболевание сосудов головного мозга. Прописали кучу импортных лекарств и курс инъекций. Ну, лекарства я утопил в унитазе, а вот «курс» пришлось пройти. Всю задницу искололи, и, что самое главное, взаправду начала как-то странно болеть голова. Говорят, это обычная реакция на лечение. Сначала, мол, хуже, а затем почувствуете улучшение.