А. К. Глазунов

И если что-либо в показываемом произведении ему не нравилось, он, даже не доиграв до конца, высмеивал его так едко и беспощадно, что иногда вообще отбивал охоту продолжать задуманное. Саша, всегда очень мягкий и сдержанный, терпеливо переносил критику Милия Алексеевича, делая вид, что соглашается с его замечаниями. Но часто в такие минуты он начинал почти ненавидеть своего учителя, и ему казалось, что взгляд больших круглых глаз Балакирева приобретает какое-то хищное выражение. При этом он вспоминал рассказ Лядова о том, как тот однажды сжег свою пьесу после того, как показал ее Милию Алексеевичу.

В конце концов Саша стал приходить к композитору в те дни, когда знал, что тот пойдет ко всенощной и времени на урок останется немного. Он показывал ему гармонические задачи, написанные согласно его назиданиям, а «очень свое» откладывал напоследок, когда Балакиреву уже нужно было уходить. Иногда он провожал Милия Алексеевича в церковь и потом возвращался к нему обратно. Они пили чай с вареньем, композитор находился в благодушном настроении, и о непросмотренных сочинениях не было уже ни слова. В такие дни Саша, возвращаясь домой, радовался, что не по его вине, а по вине учителя его сочинения со «смелостями» оставались непоказанными и невысеченными.

Но если с Балакиревым ладилось не всегда, то дружба между Сашей и Стасовым росла с каждым днем. Саша иногда прямо из училища шел в Публичную библиотеку, где работал Владимир Васильевич. К нему приходили туда все — за советом, за помощью, просто поделиться впечатлением от новой картины, от концерта. Неугомонный старик всегда был окружен молодыми людьми, которым как-то помогал, что-то советовал, за которых где-то хлопотал. Представляя их своим знакомым, Стасов таинственно шептал: «Будущий великий поэт (или художник, или скульптор)». Многие, услышав это, скептически улыбались, но Стасов ошибался редко.

Общение с ним могло заменить учебу в университете. Владимир Васильевич был историком, искусствоведом, археологом, музыкальным критиком, блестящим знатоком литературы и народного творчества.

Во всех этих областях он создал серьезные труды, где страстно бичевал проявления рутины и косности и отстаивал новые, передовые, демократические убеждения.

Однажды Саша зашел к Стасову в его отдел, стены которого были сплошь увешаны портретами Петра Первого. Как и всегда, Владимир Васильевич был не один. Он о чем-то таинственно шептался с незнакомым молодым человеком, но шепот его был так громок, что слышался даже в коридоре.

Увидя гостя, Владимир Васильевич поднялся с места.

— А!.. Самсон Силыч пришел, — обратился он к Саше, называя его им самим выдуманным именем. Саша страдальчески поморщился.

— Уж какой я Самсон, ничего из меня не выйдет.

Стасов участливо заглянул в лицо, обнял за плечи.

— Что, опять от Милия досталось? Подожди меня. Я вот тут закончу с молодым человеком и провожу тебя.

Когда они шли по улице, прохожие оборачивались. Владимир Васильевич был необыкновенно красив и величествен. Высокий, статный старец с огромной седой бородой и мудрым прекрасным лицом, он походил на сказочного богатыря. Стасов ходил прямо, гордо подняв голову, а Саша, хотя и был моложе своего спутника больше чем на сорок лет, немного сутулился и глаза опускал вниз. Но и он тоже был высокого роста, и во всей его фигуре и спокойном выражении лица чувствовалось много скрытой, доброй силы.

— Да, трудный человек Милий и деспот, но ты на него не обижайся, — говорил Стасов. — К людям надо по большому счету подходить. И если видишь, что они еще много хорошего сделать могут, слабости мелкие и простить можно... А я, когда думаю о судьбе Милия и Мусорянина погибшего, хочу кричать и в набат бить! Такие талантища, силища такая растоптаны равнодушием и косностью российской.

Помню, в пятьдесят пятом году приехал Милий в Петербург. Он тогда был всего лишь восемнадцатилетним юнцом, но пианистом уже сложившимся. Играл чудо как хорошо, и притом русских авторов. Серов даже статью о нем написал. Мы тогда крепко с Милием подружились. Читали вместе, мечтали... — Стасов замолчал, задумавшись.

О дальнейшей судьбе Балакирева Саша уже знал. По приезде в Петербург будущий руководитель «Могучей кучки» познакомился с Глинкой, который раскрыл ему глаза на его призвание, показал, какие огромные, увлекательные задачи стоят перед русским искусством, убедил, что именно он, Балакирев, может и должен помочь осуществлению этих задач.

Милий Алексеевич был полон огня, энергии и надежд. И эти великие силы, до того времени неосознанно бродившие в нем, теперь разлились вдруг неудержимой лавиной, захватывая все на своем пути. Он выступал как пианист, дирижировал концертами Русского музыкального общества, организовал первую в России Бесплатную музыкальную школу. Познакомившись с Кюи, Бородиным, Мусоргским и Римским-Корсаковым, он увлек их на путь искусства. И хотя сам был младше многих из них, стал для всех этих начинающих музыкантов вдохновенным учителем, непререкаемым авторитетом.

«Не будь Балакирева, судьбы русской музыки были бы совершенно другие», — говорил Стасов.

Однако жизнь готовила ему тяжелые удары, которые постепенно подтачивали силы, веру в себя, разрушали здоровье. На Бесплатную музыкальную школу не хватало денег. Реакционно настроенная дирекция Русского музыкального общества была недовольна его пропагандой творчества русских композиторов. Ученики выросли и стали тяготиться непременным требованием своего учителя писать именно так, как ему кажется лучше.

Балакирев почувствовал себя усталым и одиноким. Ему пришлось покинуть пост дирижера Русского музыкального общества. Всеми силами пытался он спасти свое любимое детище — Бесплатную музыкальную школу, но и здесь потерпел неудачу. Не выдержав неравной борьбы, Милий Алексеевич наконец совершенно отошел от музыкальных дел и стал чуждаться всех своих бывших друзей. В душе у него что-то надломилось. Ему, непримиримому атеисту, вера в бога и религия стали казаться утешением в невзгодах. Он окружил себя гадалками, святошами и все время отдавал церкви.

Прошло почти десять лет, прежде чем Балакирев смог вернуться к жизни. Концерт 17 марта 1882 года, на котором исполнялась симфония Глазунова, стал знаменательным не только для Саши, но и для самого Милия Алексеевича. Это был один из первых концертов Бесплатной музыкальной школы, которым он продирижировал после длительного перерыва...

Они шли молча, думая об одном и том же, и Стасов вдруг вспомнил слова Пушкина:

Однако подобные грустные настроения были не в его характере. Через несколько минут, когда они пришли к Глазуновым, Стасов с прежней кипучестью усаживал Сашу за рояль.

— Ну, сыграй скорей, что там у тебя новенькое?

И Саша охотно играл, потому что Владимир Васильевич, пожалуй, как никто другой, мог проникнуться настроением исполняемого произведения, угадать еще не выполненные намерения, увлечься чужими мечтами и радостями.

Летом 1882 года Саша часто приезжал из Финляндии, где его семья снимала дачу, в Петербург — поиграть Стасову, увидеть Римского-Корсакова. В одну из таких встреч Николай Андреевич сказал, что его приглашают в Москву продирижировать «Антаром» и Сашиной симфонией, и спросил, не хочет ли автор поехать с ним вместе. Саше пришлось долго упрашивать родителей, но в конце концов они отпустили его. Это была незабываемая поездка. Радостно было услышать симфонию еще раз и снова пережить ее успех, увлекали и прогулки по городу. Юноша приехал в Москву в первый раз, и она оказалась удивительной, солнечной. Больше всего поразил Кремль, его величественные соборы, их стройная архитектура и спокойная торжественность старины. Он вспоминал оперы Мусоргского, действие которых развертывалось под кремлевскими стенами, только тут начиная понимать, с какой гениальной проникновенностью воплощались безвременно погибшим композитором картины прошлого.