Как быть двумя

На улице мать остановилась на тротуаре и посмотрела на Джордж.

Это место просто размывает все, что я знала до сих пор, сказала она. Все, что я годами воспринимала как должное.

Она обняла Джордж за плечи. Другой рукой крепко прижала к себе Генри.

Черт побери, как же приятно забыть обо всем! проговорила она.

Она стояла там до того по-настоящему счастливая, возле магазинчика, где продавали сувениры и местные продукты из Феррары.

Теперь Джордж возвращается в сад палаццо и усаживается верхом на скамью. Что-то ей показалось странным в тех школьниках, и только сейчас она поняла, что именно. Ни у одного из них нет телефона, никто не смотрит на экран. Все они говорят между собой. А некоторые уже даже с Генри, по крайней мере, пытаются. Генри что-то им описывает, чертит руками крути в воздухе. Дети, с которыми он говорит, тоже размахивают руками.

Джордж смотрит на мать. Мать — на Джордж. Сверху падает желто-белый цветок, задевает нос матери, сползает по волосам и останавливается у скулы. Мать смеется. Джордж тоже хочется рассмеяться, хотя на ее лице все еще гримаса вины / злости. Один уголок ее рта приподнимается. Другой остается опущенным.

Город, в котором они находятся, — он и светлый, и угрюмый одновременно. Тут есть старинные стены, есть большой мрачный замок, который Джордж, если б речь шла о школьном сочинении, описала бы словами «неприступный» и «грозный». В этом и заключается смысл всяких там бойниц. Вдобавок извилистые тесные улочки, окруженные высокими старыми зданиями, выглядят так, будто на них разворачиваются ночные кошмары, в них непременно потеряешься. Здесь все моментально меняется, от света к тьме, от тьмы к свету, и хоть город весь из камня, но одновременно он — ярко-зеленый, красный и желтый; все стены и дома золотятся на солнце. Стены высокие и глухие, но из-за них доносятся такие звуки, будто там прячется сад. Есть здесь и длинные прямые улицы, обсаженные чудесными деревьями, будто это вовсе не город стен, а город деревьев. Собственно, из всех щелей, на всех постройках и оградах, даже на кровлях растут какие-то деревца, травы и кусты.

Пахнет жасмином, опять жасмином, потом откуда-то потянет канализацией, потом снова жасмином.

Здесь очень, очень здорово, сказала мать вчера вечером, когда они уже собирались укладываться. Даже сама не пойму, почему именно.

Она посмотрела на карту, расстеленную на кровати.

Судя по этой карте, нам тут больше нечего делать — только набираться впечатлений от пребывания здесь, сказала она.

Они пробродили, едва не заблудившись, целый день, хотя с ними была карта из гостиницы. То, что на карте было совсем рядом, в действительности оказывалось далеко, а в тех местах, к которым пролегал довольно длинный маршрут, они, наоборот, оказывались почти моментально.

Если бы мать просто заглядывала в «Google Maps» или «Streetview», они бы гораздо точнее и резвее добирались туда, куда собирались. Но мать не желает ничего искать в интернете, почему-то даже включать телефон не хочет.

Резвее? Хорошее слово, Джордж, уместное, говорит мать.

Только резвости нам не надо. Давай для разнообразия ходить без спешки, куда ноги принесут. Это — первый современный город Европы, говорит мать, когда они возвращаются из палаццо в гостиницу. По планировке, по расположению оборонительных стен. Хоть вы оба и привыкли к историческим городам, поскольку выросли там, где выросли. Вы все это видели каждый день. Может, для вас это все — довольно обычная вещь. Однако дворец, который мы только что видели, с его фресками, даже древнее, чем городские стены. Он стоял уже в те времена, когда никаких стен не было. Вот такой он старый. Просто удивительно, что до сих пор существует что-то настолько древнее.

Потом она прекращает говорить об этом, и они принимаются бродить без всякой цели, обалдевая от всего увиденного, похожие на школьников-прогульщиков, которые вдобавок немного курнули. Потому что все здесь не так, как дома. Например, как раз в тот момент наступил тот час, когда все горожане выходят из домов и прогуливаются по улицам, поэтому в городе полно пешеходов. Одновременно улицы полны и велосипедистов, но эти тоже вливаются в толпу и лавируют в ней, объезжая гуляющих, в том числе мать, Джордж и Генри без малейших усилий и напряжения. Удивительно — никто ни на кого не налетает, а велосипедисты, едущие медленно-медленно, не падают. Никто не падает. Никто не спешит, даже под дождем. Никто не звонит в велосипедные звонки (кроме туристов, замечает Джордж, они сразу отличаются). Никто ни на кого не кричит, чтобы его пропустили. Даже очень старые синьоры, одетые в черное, ездят здесь на велосипедах, а корзинки на их багажниках наполнены чем-то завернутым в бумагу и перевязанным бечевкой или ленточкой, словно здесь и старость, и покупки в лавках — совсем не такие, как дома у Джордж.

Мальчик — сверстник Джордж, проезжает мимо них на перекрестке. Руки у него раскинуты, а на раме и на руле велосипеда сидят две хорошенькие девчонки.

Мать подмигивает Джордж. Джордж краснеет. А потом начинает злиться из-за того, что покраснела.

Смеркается, и щебет певчих птиц над крышей гостиницы сменяют звуки барабанов и труб. Следуя за этими звуками, они идут на площадь, где собралась толпа довольно молодых людей — старше, чем Джордж, но все равно очень молодых, некоторые в исторических костюмах: кто-то накинул поверх футболки и джинсов что-то вроде плаща, кто-то в тесных штанах, как те люди на картинах в палаццо: одна нога одного цвета, другая — другого, и они то ли танцуют, то ли устроили шествие, подбрасывают в воздух большие флаги на шестах, полотнища разворачиваются, и становится видно, что флаги больше, чем простыня, а потом их ловят и снова закручивают вокруг шеста. Метатели несут флаги, положив на плечо, как сложенные крылья, потом вдруг начинают размахивать ими, да так, что флаги становятся похожими на крылья гигантских бабочек, а остальные члены команд (кажется, это все-таки репетиция конкурса по метанию флагов) дудят в длинные, похожие на средневековые, рога и колотят в барабаны.

Джордж, мать и Генри стоят на старинной деревянной лестнице вместе с другими зрителями чуть повыше двух щитов, на которых написано «ГОВОРЯЩИЕ СТЕНЫ». Там можно скачать маршрут пешеходной экскурсии по городу, и с одного щита вам расскажут, где родился любимый режиссер вашей матери, а с другого — о писателе, каком-то Джорджио, который когда-то здесь жил. Репетиция такая шумная, что доски ступеней под ногами трясутся.

Джордж следит за тем, как собака пересекает площадь среди этого гама, останавливается что-то понюхать, а потом бежит себе дальше, будто не происходит ничего особенного, потому что подобные вещи случаются здесь чуть не каждую неделю. А потом над головами всех горожан, выше самого высоко подброшенного флага, на церковной башне колокол отбивает полночь, и, словно под воздействием каких- то чар, следующая команда исполняет свои номера без рогов и барабанов: вместо этого музыканты просто мурлычат, подпевая мелодичными и такими приятными голосами, что весь этот великанский гвалт, которым только что была заполнена площадь, кажется на редкость бессмысленным.

Хорошо бы, если б все помпезные церемонии сопровождались таким симпатичным гудением, говорит мать.

Точка.

Действительно ли мать умерла? Или это какой-то виртуозный розыгрыш? (Все розыгрыши по телевизору, на радио, в газетах, в интернете характеризуют как виртуозные независимо от мастерства исполнения.) Может, кто-то — мастерски или нет, неважно, — выкрал душу матери, как в том эпизоде «Призраков», и она теперь живет где-то под другим именем, и ей просто не позволяют видеться с людьми (даже с собственными детьми) из прошлой жизни?

Потому что ну как может человек исчезнуть полностью?

Джордж видела ее скорчившейся на больничной кровати. Ее кожа изменила цвет и покрылась рубцами. Она почти не могла шевелить языком. В конце, говоря о том, что с ней происходит, уже в самом конце, перед тем как Джордж выставили за дверь, она сказала, что она — книга. Я — открытая книга, сказала она. Хотя точно так же можно было подумать, что она неоткрытая книга.