Страница 7 из 15
Глава 3
Комнату отдыха Доброславский оборудовал себе на славу — больше это напоминало апартаменты, нежели рабочее помещение. Резная красивая мебель, камин, бар, прекрасный диван — все, чтобы можно было отдохнуть после праведных трудов государственных и прочих. А также можно в случае непредвиденных задержек на работе без всяких проблем провести здесь несколько суток, не отходя от кассы. Но не это привлекло мое внимание, а тот, кто здесь находился.
У окна стоял крепкий мужчина в деловом костюме от лучшего портного Петербурга, и очень недешевом.Когда я шагнул в комнату, он повернулся ко мне и я непроизвольно поежился. Сколько можно было дать ему лет? Лицо старца, белые волосы и борода, но вот глаза… В них словно бы горел огонь, настолько пронзительным был его взгляд. А оболок… Я посмотрел на него Волхвьим взором и непроизвольно зажмурился. Оболок был ослепительно белым и настолько ярким, что пришлось отключить взор и вернуться в режим нормального восприятия. Неужели…
— Здравствуй, Одаренный, — мягким голосом произнес старец.
— Здравствуйте… — пробормотал я.
— Нет, я не бог, как ты подумал, — губы старца тронула мимолетная улыбка. — Я — Радомир. Глава Белой Верви.
Белая Вервь! Тайное общество русских волхвов, о котором ходило столько слухов и вымыслов, что сказки от правды было трудно отделить. Волхвы высшего ранга, с могуществом на уровне богов предпочитали не распространяться о своих возможностях.
— Здравствуйте, — еще раз сказал я, всматриваясь в его лицо.
На удивление знакомое лицо, только вот не могу вспомнить, где я его видел. И это при моей абсолютной памяти на лица! Нет, не могу…
— Не старайся вспомнить, где ты мог меня видеть, — усмехнулся старец. — Все равно не вспомнишь. Это твоя родовая память.
— Родовая память? — я уже взял себя в руки. — Серьезно?
— А ты как думал? — здесь уже удивился волхв. — Неужели ни разу не сталкивался?
Я промолчал. Бывали иногда видения, очень редкие и нечеткие, но не настолько, чтобы их запоминать или относиться серьезно. Да и в вещие сны я никогда не верил, как и в предсказания судьбы. Вон нагадали одному нашему в гороскопе замечательную неделю, а через день он словил пулю. Насмерть.
— Ах, да, — словно бы спохватился он. — Откуда тебе… Тот твой мир неразвит в ментальном плане, а этот ты еще не успел освоить.
Я покачал головой. Ну что они к этому привязались?
— Мне так часто говорят про то, что я не из этого мира, что скоро я и сам в это поверю, — скривился я.
Получится обмануть волхва или нет? Заодно и посмотрим, на что способен главволхв.
— А насчет родовой памяти — сейчас я тебе покажу. Заодно и впомнишь, где ты меня видел… — волхв подошел ко мне и наложил ладонь на голову.
И я провалился в глубину…
…Дом горел, чадное пламя лизало трещащие бревна стен. Истик, засунув грязный мокрый от слез кулачок в рот, спрятавшись за углом соседней, пока целой избы, с ужасом наблюдал, как из окон вырывалось пламя. Дом, ставший погребальным костром для его матери и сестры.
— Все? — спросил богатырь в посеченном остроконечном шлеме и кольчужном доспехе с помятыми наплечниками — не сдавали славяне свои города без боя.
— Нет. Еще должен быть вторак, Истислав, — холоп, кланяясь воину и стоявшему рядом с ним ромею, махнул рукой вдоль улицы.
— Найти! — бросил витязь своим воям. — Род Велислава должен пресечься.
Истик опрометью рванул по задворкам, гибкий и быстрый, как кошка — попробуй, поймай, если сможешь…
— Стой! — завопили десяток глоток, и топот десятка ног сзади Истика лишь подстегнул его бежать со всех ног. Благо город свой он знал вдоль и поперек, чего нельзя было сказать о его преследователях.
Суздаль восстал, когда старая чадь, свободные общинники, набив свои амбары зерном, отказалась продавать его городским. Город преследовали неурожаи несколько лет подряд, народ голодал. И народ восстал против новых порядков…
Истик бежал долго, насколько мог. Выскочив за городскую стену, он немного отдышался на лугу, посекундно замирая, заслышав посторонний шум. Хотя сейчас было не разобрать — столько шума и криков доносилось из города, что становилось не просто страшно, а очень страшно, а в ушах стоял крик матери, Жданы, и сестренки, Цветаны, заживо сгорающих в избе, брошенных в пламя воями. Княжеское войско, взявшее восставший город, вело себя, как на оккупированной вражеской территории. Всех тех, кто был из известных родов, ждала неминуемая и мучительная смерть. И его тоже, как сына одного из витязей, Велислава, который принял смерть в бою, за свою землю и веру против войска княжеского.
Истик, переведя дух, побежал дальше. А куда, собственно, бежать-то? Куда податься семилетнему пацану, не знающего никого, кроме родителей и немногочисленных родичей, и тех, скорее всего, предатых лютой смерти?
Пойду в лес, и будь что будет, подумал Истик. Лето еще как-то можно на природе пережить, не все пришлым на наших землях оставаться, к зиме придется вернуться в город. А пока…
До леса он не дошел чуть-чуть. Сзади раздался топот копыт, и Истик обернулся. Тот самый витязь, который сжег его семью в городе, тот самый, который сказал, что его род должен прерваться, во весь опор скакал ему наперерез, отрезая путь к такому близкому и теперь единственно желанному лесу. К спасению. Истик припустил со всех ног, стараясь успеть бытрее витязя, заранее чувствуя, что это тщетно — коня не обгонишь. Да что же ты привязался, зло подумал он на ходу, кровник рода, что ли?
— Стой! — витязь остановил коня шагах в десяти от Истика, преградив дорогу к лесу, до которого оставалось-то шагов пятьдесят. — Долго я за тобой бегал, щенок! Выродок Велислава!
Истик попятился, не сводя глаз с сверкающего на солнце клинка меча, который витязь лихо выдернул из ножен. Тот, пустив лошадь шагом, несколько раз крутанул мечом, примеряясь как половчее ударить.
Истик не стал закрывать глаза, ожидая удара, наоборот, гордо выпятив грудь, стоял, сохраняя достоинство. Ну руби, что же ты ждешь!
Хрясь! Витязь слетел с заржавшего и поднявшегося на дыбы коня и глухо грохнулся оземь.
— Нехорошо отроков обижать, черная твоя душа! — раздался голос впереди. Истик только что не протер глаза — только что на этом месте никого не было, и вдруг появился древний с виду старец с посохом, который ловко ссадил зарвавшегося воина с коня. Витязь уже стоял на четвереньках, мотая головой и пытаясь подняться.