Курсом зюйд

Глава 14. Большая Игра

Интермедия.

«…Деньги, которые вы захватили у Карла Шведского, ему не принадлежали. Потому они должны быть возвращены владельцам в полном объёме».

«Деньги, переданные воюющей стороне, являются участием их владельцев в конфликте. В данном случае — на стороне проигравших. Посему всё, что было взято в шведском лагере в качестве трофеев, им более не принадлежит… Что здесь непонятного, шевалье?»

Наглость — второе счастье. Катя сама время от времени пользовалась. Но плохо, когда наглость заменяет и счастье, и логику, и всё остальное. Честно сказать, она ждала торга, хождения вокруг да около темы, но никак не банального «Гоните бабки». Так политики себя не ведут. Так себя ведут барыги родом из «святых 90-х». Те самые, которым плевать на все условности вроде законов и правил чести.

С такими особо дипломатничать нельзя, это Катя помнила очень хорошо. Потому сразу залепила прямо в лоб: мол, были деньги ваши, стали наши. И попробуйте отнять, дороже выйдет.

А как потом объяснять Петру Алексеичу, что политесы с барыгами невозможны? В этом смысле он истинный сын своего времени. Мол, если переговоры ведутся, неважно с кем, то их условия обязательны для исполнения. Как ему растолковать, что эти ребята заключают договоры с единственной целью — их нарушить?

Впрочем, Катя примерно знала, какую аналогию привести, чтобы у государя возникли правильные ассоциации.

А знаете, что её повеселило? Кроме финансовых претензий шевалье выдвинул всего одно требование — немедленно и без всяких условий отпустить Карла Шведского. Она намеренно уточнила: только его? И получила ответ: да, только короля шведов. Более ни одна персона их не интересует.

Ни Хаммер, ни тысячи кадровых солдат и офицеров шведской армии — никто. Только Карл. И только деньги. Примитивность этих требований её не удивила: надо же с чего-то начинать постепенное и неотвратимое давление. Малейшая уступка — и они, вместо исполнения своих обязательств, потребуют что-нибудь ещё. И ещё. И ещё. И так пока не выдавят всё, что хотят, не уплатив за это ни гроша.

Знаем, проходили. А значит — никаких уступок. Пускай шевалье де Сен-Жермен, искренне считающий, что состоит в тайном мистическом обществе, передаст это своему истинному начальству. Они, в отличие от него, настоящие барыги. Они поймут её правильно и начнут действовать.

То есть попытаются убить. Просто и предсказуемо.

1

— Ты совсем перестал улыбаться, сын мой.

— У меня слишком мало поводов для веселья, матушка.

У султана Ахмеда действительно было мало причин радоваться жизни. Обе его румелийские армии уже выступили из Белграда. И если корпус вазира Балтаджи Мехмеда-паши направился разорять польские земли, стремясь вернуть под власть османов отторгнутые провинции, то второй корпус должен был возглавить Ага Юсуф-паша. Однако этот немолодой уже царедворец не спешил присоединиться к войску, оставив командование сераскиру.

Повелитель правоверных в таких случаях редко спрашивал совета у своей матушки, валиде Эметуллах Рабийе Гюльнуш-султан, да она и не особенно интересовалась политикой, отдавая предпочтение воспитанию внучек и благотворительности. Но если сын задавал ей вопрос, то всегда получал мудрый ответ. Значит, матушка при всей её нелюбви к политике продолжала внимательно следить за новостями.

— Иной раз я борюсь с соблазном казнить посла франков, мама, — сказал Ахмед, наблюдая, как Эметуллах перебирает молитвенные чётки. — Останавливает только одно: где мы тогда будет брать корабли, пушки…

— Ради блага подданных можно и потерпеть наглость посла неверных, сын мой. Но поймут ли это подданные?

— Мы не станем кричать на всех майданах и базарах Истанбула о том, что франки дают деньги на нашу войну. Ты знаешь, чем это закончится.

— Тогда что нам остаётся, сын мой? Если армия уже выступила в поход, и ты знаешь, куда она идёт, ты можешь только дождаться её возвращения с победой. Либо…послать гонца с фирманом и отдать новый приказ. Но такие вещи не забываются. Мало кто сможет простить тебе замену похода за легкой добычей кровавой войной с сильным противником. Если, конечно, я верно поняла, на что намекал франк.

— Ты как всегда мудра, матушка, — едва уловимая улыбка тронула губы султана. — Боюсь, франкам не очень понравится то, что я задумал. Хотя, мои первые шаги непременно вызовут у них радость.

— Франкам в ближайшие несколько лет будет чем заняться, — вздохнула почтенная валиде, мать двух султанов. — Тот, кто сейчас сидит на троне, лишь тень своего отца. Был бы у него мудрый и сильный вазир, я бы назвала такое царствование даже счастливым. Но рядом с королём франков нет сильного и мудрого вазира, а значит, ему недолго быть на престоле. Нетрудно догадаться, что за этим последует.

— У него два сына.

— Один из которых хочет стать королём Испании. Два брата, правящих столь сильными странами — никто в землях неверных не согласится с таким усилением одного царствующего рода. Но и оба сына нынешнего короля — тоже люди слабые… Война продолжится, сын мой. Не приняв слишком явно одну из сторон, ты только выиграешь.

— Но выиграет и царь московов. За десять лет он усилился настолько, что я начинаю всерьёз опасаться за наши северные владения. Азак[1] — лишь начало. Тогда я думал, что он воспользовался нашей слабостью, вызванной поражением от неверных, но сейчас уверен: он планирует войну с нами.

— Этой войны тебе не избежать, сын мой, — печально улыбнулась Эметуллах. — Но сейчас у тебя появилась возможность усилиться самому.

Сын ответил ей такой же улыбкой… Простит ли ему мать смерть брата? Хоть когда-нибудь? Впрочем, она слишком любит своё высокое положение, и если младший сын обеспечивает его, то можно и простить внезапную и загадочную гибель старшего. Или хотя бы сделать вид, что простила.

— Юсуф-паша испрашивает дозволения говорить со мной до отъезда в армию, — Ахмед наконец перешёл к главному. — Насколько мне известно, он, как и ты, не хочет войны с московами. Но в крепостях Кырыма наши гарнизоны, а царь уже на подступах к владениям хана… этого отродья иблиса и больной ослицы, который не сумел даже отвлекающий манёвр толком провести. Юсуф-паша умолял меня отозвать их, дабы не началась большая война.