Курсом зюйд

— Мадам, я обязан сделать признание, — сказал он, оглянувшись на входную дверь и понизив голос почти до шёпота. — Вы никогда не давали мне такой возможности, беседуя со мной лишь в присутствии супруга, но я… но вы…

Он, словно задыхаясь от переполнявших его чувств, рухнул на колени и принялся покрывать её руку страстными поцелуями.

— Я люблю вас, — прошептал он, вложив в голос всю эту страсть. — Видит Бог, как я мечтал о той минуте, когда смогу вам открыться!..

Играл он великолепно: Станиславский бы точно поверил. Но Катя по-прежнему являла собой образец невозмутимости. Она немного подалась вперёд, и глядя собеседнику в глаза, что называется, произвела выстрел в упор:

— Кого и зачем вы пытаетесь обмануть, шевалье?

Результат не заставил себя долго ждать: сообразив, что эта дама не просто так занимает отдельный кабинет в официальном государственном ведомстве, де Сен-Жермен принял новые правила игры. Он снова поцеловал её руку — на сей раз вполне уважительно.

Как коллеге по ремеслу.

— Маркиз почему-то был уверен, что сей манёвр сработает, — сказал он, поднимаясь с колен и усаживаясь на «гостевой» стул. — Видимо, он плохо вас изучил.

— А вы — хорошо?

— Я тоже в вас ошибся, мадам. Похоже, что мы с вами не только говорим на одном языке, но и играем в одну игру. Откроем карты?

— Карты при русском дворе не в почёте.

Шевалье улыбнулся.

— В таком случае готов сыграть ещё одну шахматную партию, мадам. Там все фигуры на виду.

— Я готова сыграть в открытую, но не уверена в вашей взаимной откровенности. Уж простите, такова специфика вашей работы.

— Словесное выражение…из вашей эпохи, мадам?

— И вам оно, конечно же, знакомо, — Катя улыбнулась.

— Оцените мою откровенность, мадам: я мог и не упоминать, что мне ведомо ваше истинное происхождение. Итак, начнём партию?

— Не имею ничего против, шевалье, — сказала госпожа Меркулова. — Вам кое-что известно обо мне, а мне — о вас. Точнее, о тех персонах, интересы коих вы приехали сюда представлять… Говорите, открытая игра? Окей. Или ça ira, как поётся в одной песенке, которая, вероятнее всего, вам тоже известна.[3] Будем играть открыто.

— Вам ведомо даже более, чем мы предполагали…

— Вам тоже известно несколько больше, чем вы хотите показать. Потому мы в равном положении. Итак, я готова выслушать ваши предложения. Затем вы послушаете, что предлагаем мы. Выводы станем делать после…

Интермедия.

—…И дурное делал, не без того. А что сказали о том после?

— Не поручусь за точность цитаты, но вот как-то так: «Я разобрал теперь много материалов о Петре и никогда не напишу его историю, потому что есть много фактов, которых я никак не могу согласить с личным моим к нему уважением». [4] Автор этого высказывания тебя действительно уважал, хоть и говорил, что иные твои указы писаны кнутом.

— Кто ж такое ляпнуть изволил?

— Имя, естественно, не назову, от греха подальше: тебе сейчас служит его прадед. Но этому человеку я верю: хоть и был он в некоторых аспектах…сыном своего времени, однако в суждениях о людях оставался предельно искренен.

— Суд потомков бывает и нелицеприятен, — на лице Петра возникло какое-то странное выражение — смесь гнева и сожаления. — Знаю сие, однако ж от того не легче… Ты-то сама что обо мне нынче думаешь?

— Ты это и так знаешь. Но проявился один нюанс.

— Какой?

— Прошло пять с лишним лет. Ты сейчас настолько не похож на самого себя там, что сложно сказать… Ты изменился, притом сделал это сам. Всё, что имеет решающее значение, ты делаешь сам. И Дарью ты тоже выбрал сам, её тебе никто не подсовывал… как подсунули ту твою жену, из нашей истории… А личность-то у тебя та же, просто проявилась другой гранью. Вот и понимай это как хочешь.

— «Короля делает свита», — процитировал Пётр Алексеевич. — Иной раз ловлю себя на мысли, что слишком многое вам позволяю. Может, стоит вернуться…к оригиналу?

— Может, и стоит, если тебе нравится тот результат. Лично меня не устраивают полвека дворцовых переворотов и болт, положенный на флот.

—… — откровенно высказался государь, зная, что при этой даме можно и крепкое словцо употребить. — И флот! Сучьи дети… Однако нынче нет и после уже не будет подле меня тех персон, что сотворили сие. Сама же говорила — многое изменилось.

— Вот тут ты ошибаешься. Многих рядом с тобой нет и уже не будет, это правда. Но некоторые остались. Они сейчас тебе весьма полезны, и дальше будут пользу приносить. Но в той истории, едва тебя не стало, они тут же принялись делить наследство. А заинтересованные лица из-за рубежа немедленно подсуетились, чтобы расходы на флот были урезаны почти до нуля.

— Я-то полагал, что легко будет идти фарватером, зная лоцию. А оказалось, что сие как бы не сложнее, нежели продвигаться вслепую… Что ж, признаю: вы правы, избежать известных рифов можно. Что до тех, о коих вам не ведомо?

— Так на то у нас у всех и головы на плечах, чтобы ими думать. Цели России тебе известны как никому другому. Цели и методы противников — тоже. Различия лишь в деталях.

— А дьявол в оных и кроется, как у вас там говорят…

3

Где-то там, в Диком Поле, шагали по Чёрному Шляху русские солдаты.

Шагали не в первый раз: Россия и ранее пыталась избавиться от опасности ордынских набегов, предпринимая военные походы против ханства. Но всякий раз то османы заступались за своих вассалов, то играла свою роль бездарность полководцев, пускавшихся в поход без должной подготовки. На сей раз всё было иначе.

Армия шла тремя колоннами, две из которых по большей части состояли из драгун. И они достигли азовского и черноморского побережий до того, как июльское солнце выжгло степь, делая её непригодной для перехода конной армии. Головной корпус Петра напротив, состоял в большинстве из пехоты. По пути на них пытались нападать татарские отряды, сумевшие улизнуть от харьковского разгрома. Но раз за разом пехота становилась в каре и отвечала беспрерывным огнём шеренгами, не позволявшим татарам приблизиться на расстояние выстрела из лука. Попытки ночных наскоков на вагенбурги заканчивались ровно тем же.