Страница 74 из 85
— Лайош, я хочу вас спросить… — начал он, волнуясь, не зная, как лучше, попонятнее сказать.
Но докончить не успел. Сычов, уже забравшийся в свой тягач, высунулся из люка и крикнул:
— Товарищ лейтенант, по радио передали приказ быстрее догонять колонну.
Николай виновато развел руками: «Ну вот. Тянул-тянул, да так и не успел объясниться».
— Пора, — сказал он. — Висонтлаташра. До свидания.
Ему было жаль расставаться с этим жизнерадостным венгерским капитаном, у которого в жилах течет русская кровь.
А Лайош крепко стиснул Лаптеву руку. В его черных глазах тоже светилась грусть расставания.
— Спасибо, друг. Как это у вас говорится, до новых встреч, да?
Лаптев побежал по каменистой дороге, на ходу оправляя комбинезон. Под ногами скрипели мелкие камешки. Зарокотал двигатель тягача, эхо отдалось в горах. Лаптев оглянулся. Лайош и его механик-водитель стояли у своего танка, прощально подняв руки.
Владимир Возовиков
КРАСНАЯ ЛЕНТА
Рассказ
В натужном, словно спрессованном, гуле винтов, в нервной дрожи корпуса, в пугливом мерцании индикаторов на приборном щитке капитан Лагунов ощущал непривычную тяжесть машины. По просьбе афганских друзей экипаж доставлял в далекий аул водяные насосы, горючее, продовольствие и книги для школы. В последнюю минуту перед вылетом стало известно: в ауле есть больные, среди них — дети, и тогда командир распорядился взять врача. Лагунов только охнул, увидев шестипудового гиганта с громадной сумкой, набитой инструментом и лекарствами. И как он втиснулся в десантную кабину между бочками, ящиками и тюками, да еще без всякой подсказки и помощи умудрился включиться в бортовую связь? Видно, такие оказии ему не впервой. Непритязательность великана понравилась Лагунову, но теперь, над скальной пустыней высокогорья, он всерьез пожалел, что не прислали доктора полегче.
Крутизна гор увеличивалась. Красноватые облака как будто передали свой цвет скалам, над сизыми провалами ущелий, над серо-желтыми лоскутами долин текли красно-коричневые хребты, ребристо блестели багровинкой почти отвесные склоны. Знакомая по прежним полетам в горах тревога усиливалась в душе Лагунова, и он до рези в глазах всматривался в каждый распадок, в каждый ближний хребет. Интуиция все-таки не обманула. Вблизи перевала, когда вертолет, свинцово-тяжелый в разреженном воздухе, полз вверх над изрезанным склоном, где в коричневых морщинах распадков белел снег, Лагунов вдруг услышал — будто сухим горохом осыпало правый борт, и тут же увидел впереди, сбоку, над рваным гребнем рыжего песчаника, вспышки винтовочных и автоматных выстрелов, а потом — грязные чалмы и халаты басмачей. «Не выдай, родимый», — шепнул, доводя обороты двигателя до предела, и вертолет послушно вздыбился под ливнем свинца, отщелкивая броней искры пуль, перевалил гребень, повис над бездонной дымчато-сизой падью. Успокоительно пели винты, и Лагунову в избытке чувств вдруг захотелось благодарно погладить машину. А как там, в десантной кабине?
— Жив, доктор?
— Доктора умирают последними, — рокотнул в наушниках нервный басок. — Вы не меня, вы себя берегите… Однако знали бы эти сволочи, в кого стреляют!
Лагунов промолчал, лишь усмехнулся: уж басмачам-то хорошо известно, что советские летчики несут в горы жизнь. Он работал в здешнем краю в самую, пожалуй, нелегкую и героическую зиму, когда враги Апрельской революции объявили народной власти открытую войну, избрав голод едва ли не главным оружием. Банды бывших помещиков, уголовников и наемного отребья из-за рубежа, «братьев-мусульман», которых афганцы метко окрестили «братьями шайтана», грабили селения, жгли хлеб, угоняли и уничтожали скот, рассчитывая, что голод и бедствия вызовут общее недовольство населения провинции Народно-демократической партией и новым, революционным правительством, которому пришлось устранять тяжелые последствия кровавой диктатуры Амина. Приглашенные в Афганистан советские войска не были в стороне от борьбы. Но не горелым порохом пропах вертолет Лагунова, тогда еще старшего лейтенанта, он пропах теплым хлебом. И теперь в кабине аромат хлебного поля, его не выветрили горные сквозняки, не заглушили тяжелые запахи горючего и разогретых металлов. Или его рождает память об опасных полетах в незнакомых ущельях с мешками муки на борту, память о встречах с людьми, чьи глаза и сегодня жгут душу? Оробелые и недоверчивые поначалу, глаза эти наполнялись слезами изумления: люди, обреченные со своими детьми на голодную смерть басмачами, плача, целовали хлеб. «Тот, кто дает хлеб, не бывает врагом. Враг тот, кто отбирает хлеб». Лагунов потом не раз слышал эту фразу. И часто бывало так, что сами афганские крестьяне указывали советским пилотам безопасные маршруты, предупреждали о возможных засадах бандитов на скалах, близ которых ожидался пролет советских машин. А главное, простые афганцы сами все чаще брались за оружие, чтобы защитить от басмачей себя и свои дома.
Однажды экипаж Лагунова спас трех горцев. Басмачи нагрянули на пастбище внезапно, связали чабанов, отделили маток от отары и стали «добывать» драгоценный афганский каракуль: прикладами и сапогами били овец по животам, пока те не скидывали плод — самая ценная шкурка у еще не родившегося ягненка. Видно, они заодно хотели извести все стадо. Молодой чабан не выдержал, закричал на бандитов, тогда его ударили прикладом в лицо…
Советский вертолет, случайно пролетавший над пастбищем, спугнул басмачей, — видимо, они приняли его за боевую машину Народной армии. Летчики заметили связанных людей и покалеченных животных; рискуя попасть в засаду, приземлились, освободили чабанов от веревок, помогли раненому.
Через несколько дней дежурный по части вызвал Лагунова на КПП. Его поджидала группа вооруженных старыми винтовками горцев, среди которых он узнал спасенного летчиками парня с перевязанным лицом. Поодаль, с головой закутанная в чадру, стояла девушка. Пожилой афганец с проседью в смоляной бороде заговорил, сержант-таджик переводил его мерную речь, хотя Лагунов уже понимал сам:
— Здесь мои братья, сыновья и дочь. Наш род не хотел вмешиваться в нынешние дела, мы — мирные дехкане, дело которых пасти скот, выращивать виноград и дыни да охотиться в горах на диких зверей. Но душманы убили моего соседа только за то, что он пошел строить канал, по которому на наши поля придет вода. Теперь они подняли руку на моего сына. Душманы говорят, что сражаются против правительства коммунистов и безбожной власти, а стреляют в нас. Но если в нас стреляют, мы должны защищаться…
Осторожно, словно тяжелые камни, ронял слова суровый горец — непросто постигал ум пастуха и охотника великую правду революции. Брат его заговорил горячо и сбивчиво:
— Мы знаем, кто посылает душманов на разбой. Абдулла-хан, бывший хозяин этих гор. Он никогда не смирится, что народная власть уничтожила долговые книги, по которым все мы были его рабами. Он снова хочет брать дань за то, что мы пасем скот на его бывших пастбищах, обрабатываем землю, отнятую у него и разделенную по справедливости. Этот кровавый пес, видно, забыл, что мужчины нашего рода умеют постоять за себя и свои права. Мы создали дружину самообороны. Завтра с отрядом войск мы пойдем по следам душманов, которых Абдулла привел с той стороны. А сегодня пришли поклониться тебе за спасение его сына, моего племянника, и двух других пастухов нашего аула.
Тронутый Лагунов стиснул сухую, жилистую ладонь седобородого горца, пожал руки его братьев и сыновей, перед девушкой на миг задержался, и этот миг имел последствия. Отец что-то отрывисто сказал, девушка откинула край чадры, смущенно блеснув темными глазами, протянула летчику тонкую смуглую ладонь. Он бережно пожал ее и вдруг понял, какой непростой жест сделала сейчас юная горянка. В порыве чувства снял комсомольский значок, протянул девушке.
— Ленин…
Молодые афганцы подошли, долго рассматривали профиль человека на маленьком значке.
…В напряженной работе происшествие стало забываться, как вдруг о нем напомнили. Вызванный однажды к политработнику, Лагунов застал в его палатке активиста провинциальной организации Народно-демократической партии. Летчики хорошо знали этого человека — он не раз летал с ними в далекие селения. Гость спросил: