Стоим на страже

— Извините, из-за нас у вас будут неприятности, — снова чисто, даже с каким-то московским выговором сказал Лайош.

— Нет-нет, это мелочи, — поспешно отозвался Николай. — У нас говорят: друга выручать в беде — это высшая честь. А вы — наши боевые друзья. — И чтобы перевести разговор на другое, спросил: — Откуда русский язык знаете?

Венгр заулыбался, как человек, которому напомнили о приятном, о чем и сам он любит вспоминать.

— Я четыре года учился в России. В академии. Во время отпусков был туристом, ездил, смотрел…

Танкисты вскрыли жалюзи, сняли стартер и, расположившись на обочине, стали копаться в его внутренностях, приглядываясь к щеткам, коллектору, контактам, ко всем тем небольшим и капризным деталям, от которых зависит — оживет или нет вот эта броневая глыба.

Чуть заметно потемнело, очертания гор и близкого леса стали терять резкость. Снег прекратился, но резче и злее задул ветер, от него заметно поламывало скулы. Лаптев, орудовавший отверткой, изредка дышал на посиневшие пальцы.

— А во мне, между прочим, — старательно выговаривая слова, вдруг сказал Лайош, — русская кровь течет. — Он принес из танка термос с горячим чаем и теперь наливал его в пластмассовый стаканчик, что служит одновременно и крышкой. — Тэшек. — И он подал чай Лаптеву.

— Как — русская кровь? — переспросил Николай, понимая, что не то спрашивает.

— Пейте, остынет чай, — подсказал Сычов, заменявший стершиеся щетки.

— Пейте, — поддержал и Лайош. — А кровь мне дали в одном городе на Волге. Был там туристом. Несчастный случай. Пришлось переливать кровь.

Лаптев не допил обжигающий губы чай. Голоса вдруг стали доноситься до него как бы издалека, точно кто-то уменьшил громкость всех окружающих звуков, а перед глазами всплыла картина того последнего вечера его, Николая, отпуска.

…Вечер этот не удался. Как у каждого отпускника, на последний день было множество планов. Но неожиданно Танина сменщица по работе в больнице заболела, и Тане надо было с десяти вечера заступать на дежурство. В их распоряжении оставалось два часа.

— Идем на реку, — предложила Таня и взяла его под руку.

Он промолчал, потому что чувствовал себя немного обиженным: не могла попросить перенести дежурство в последний день его отпуска. И хотя понимал, что не прав, все же легкая обида не проходила.

Они пошли по длинной пустынной улице. Редкие фонари роняли на асфальт желтые пятна света. Под ногами неожиданно весело потрескивали пересохшие листья. Казалось, что этот треск в без-людности и тишине улицы слышен на другом конце города.

В холодном осеннем небе висели колючие маленькие звезды. Николай упорно глядел на них, не зная, как начать разговор. Он всегда удивлялся тому, что летом, в теплые парные ночи, звезды кажутся крупнее и ярче, точно ради любопытства приближаются к земле и пристально разглядывают ее, цветущую и ласковую. А вот к зиме они удаляются, становятся мелкими и колючими, словно недовольны наступившими холодами.

Таня молчала. Николай чувствовал, как она крепко держит его под руку. У нее влажно поблескивали глаза. И у Николая тоскливо и больно сжалось сердце. Вот и пришла пора расставаться — Тане надо почти целый год отработать в клинике, чтобы получить диплом врача. Кто-то сказал, что разлука для любви что ветер для огня — маленький огонь тушит, а большой раздувает сильнее. Но все же лучше бы без этой жестокой проверки. Лучше бы уехать вместе к новому месту службы — вдвоем легче переносить любые трудности.

Таня как будто догадалась, о чем думает Николай. Она плотнее прижалась к его плечу и прошептала:

— Я буду ждать тебя, Коля. И не сердись. Я не могла отказаться.

Они свернули на узенькую, ведущую к реке улицу со смешным и милым названием Бабушкин взвоз. Весной здесь — они знали — буйно цвела акация, и ее пряным запахом, казалось, пропитались маленькие деревянные домики, что выглядывали из застаревших садов. Теперь улица была голой и мрачной.

В конце Бабушкиного взвоза, у самой набережной, стоял белый двухэтажный дом с широкими окнами. В нем была больница для инвалидов Отечественной войны, и прежде каждый раз, когда Лаптев и Таня проходили мимо, они замолкали, точно боялись потревожить старые раны ветеранов, лежащих в тихих палатах. А вот теперь нежданно-негаданно Таня попала в эту больницу на практику и стала здесь своим человеком.

Николай еще ни разу не видел ее в медицинском «обмундировании», как он шутливо называл белые до синевы, накрахмаленные халат и шапочку, и не представлял, как она выглядит в них. Он сказал об этом Тане. Она тихо засмеялась и предложила:

— Зайдем сейчас в больницу, посмотришь.

Она решительно потянула Николая в подъезд и провела его по длинному белому коридору, мимо одинаковых дверей, в комнату для дежурных. Сама куда-то ушла, предупредив, что скоро вернется.

Комната была небольшая, все в ней выкрашено белой краской — потолок, топчан, шкафчик с лекарствами.

Николай стал разглядывать плакат, поясняющий, как оказывать первую помощь пострадавшему при переломе.

Наконец в коридоре послышались торопливые шаги. В комнату почти вбежала Таня вся в белом — халат и шапочка очень шли к ее отливающим рыжиной волосам и темным глазам. Лаптев хотел сказать ей об этом, но она явно была чем-то взволнована.

— Извини, Коля, — быстро сказала она. — Мне некогда. Несчастный случай, понимаешь. Венгра к нам привезли… Большая потеря крови. А у него четвертая группа, редкая группа… У нас есть, но мало… Что делать?

Она волновалась, на ее дежурстве впервые такой непредвиденный случай.

— Что делать? — повторила она, теребя поясок халата. — Я пойду, ладно?

В первую минуту Николай понял только то, что последний вечер отпуска окончательно испорчен. Он так много хотел сказать Татьяне, а теперь ничего не выйдет, остается рассчитывать лишь на письма. Потом мелькнула мысль: «Венгр, она сказала? Но как он здесь оказался? — И еще: — А ведь мне в Венгрию ехать служить».

Таня повернулась резко, выбежала в коридор. Лаптев еще несколько мгновений стоял в дежурке, затем вышел вслед.

— Подожди, Таня, подожди!.. Ведь у меня четвертая группа!

…Лаптев машинально допил чай, с трудом стряхнул оцепенение. Хотел о чем-то спросить Лайоша, но промолчал. Вернее, не успел, потому что Сычов торжествующе воскликнул:

— Нашел, товарищ лейтенант. Провод отпаялся.

Они вместе разом склонились над стартером, разглядывая с недоумением тот самый маленький проводок, из-за которого возникло столько неприятностей. Затем, немного суетясь от радостного возбуждения, что причина нашлась, разыскали нужный инструмент — паяльник, канифоль, олово — и принялись устранять неполадку.

Издалека — вначале слабо, а потом все явственней — послышался тяжелый гул. Он приближался, накатываясь волной, сотрясая землю. Из-за поворота вынырнул один танк, за ним другой, третий… Они прошли мимо, обдавая людей, стоящих у обочины, гарью, живым теплом разогретой брони. Лаптев разогнул спину, помахал колонне вслед.

— Ваши прошли, — сказал Лайош. В голосе его слышалась восторженность стремительным, неудержимым движением танков.

— Мы их скоро догоним, — отозвался Николай. — Работы теперь уже немного.

Вскоре, минут через десять, ремонтники установили стартер на место, проверили, нет ли перекоса или еще каких изъянов. Только тогда Лаптев дал команду венгерскому механику-водителю заводить. Стартер завыл бодро, двигатель чихнул раза два, захолодав на ветру, и заработал ровно и четко. Лаптев и Сычов стояли у танка, смотрели, как из выхлопной трубы вырывается сизый дым, улыбались.

Погода еще раз (в который уже за этот день!) изменилась. Низко мчались рваные облака. Холодный сырой ветер свистел в лесу, гнул стволы. Колючие снежинки били в лицо.

— Очень нехорошая погода, — сказал Лайош озабоченно. — Тяжелое будет учение, сил надо много. Солдаты устанут.

Лаптев задумчиво смотрел на облака, снова припоминая моменты последнего вечера своего отпуска. «Как же я не догадался тогда спросить имя венгра, с которым поделился своей кровью и вроде бы даже породнился?»