Страница 35 из 38
Одной-единственной капли будет достаточно.
Одной-единственной капли будет достаточно.
Провиденс соскочила с кровати так, словно кто-то невидимый дал ей пинка в зад. Схватив за руки Рашида, она погрузила свой медовый взгляд в его глаза. Молодой человек хорошо знал этот взгляд, Это был взгляд прежней, его Провиденс, сильной, решительной, непобедимой. В этом взгляде, сквозь слезы, сверкали звезды, внушая уверенность, что на этом свете нет ничего невозможного.
— Слушай, Рашид, нам нужно кое-что попробовать! — воскликнула она с восторгом мертвеца, вернувшегося к жизни. — Может, ты сочтешь это безумием, но мы должны попытаться.
Массажист не мог понять, о чем она говорит. Попробовать — что? Сейчас уже нечего было пробовать — девочка лежала в коме. Можно было только ждать. Ждать, чтобы она очнулась. Если вообще очнется. Или чтобы кто-то решил умереть, оставив ей свои легкие.
— Ты должен объяснить хирургу, что у меня есть средство, которое, может быть, спасет Заиру.
— Какое средство? Провиденс, ты знаешь, как я тебе сочувствую, но ты должна понять: в мире нет средств против мукови…
— Рашид, мне сейчас некогда рассказывать тебе, что со мной приключилось сегодня, но ты должен мне поверить. Поверить слепо, не рассуждая, и пойти к хирургу. У меня в коже застряли осколки стекла от пузырька, а в нем был эликсир, который может спасти Заиру.
С этими словами она задрала свою джеллабу и обнажила шрам от аппендицита. При этом ноздри молодой женщины заполнил мощный запах чеснока.
Рашид, нечувствительный к этим обонятельным наваждениям, всего только и заметил, что Провиденс носит красивое цветастое бикини. Что у нее красивые ноги и стройное тело, хрупкое и вместе с тем мускулистое. Несмотря на серьезность ситуации, увиденное далеко превосходило все его самые дерзкие эротические мечты. Если бы не та доска с гвоздями, уничтожившая то, что делает мужчину мужчиной, он бы… Хотя нет, в этом случае он никогда не познакомился бы с прекрасной француженкой, потому что никогда не работал бы на женском этаже.
— Слушай, Провиденс, я ничего не понимаю, — сказал он, придя в себя. — Какой пузырек? Какой эликсир? Мы же не в сказке про волшебника Мерлина!
Да она просто потеряла голову, хватается за соломинку.
— Это я и сама знаю, представь себе! В сказках маленькие девочки не проводят всю свою жизнь в какой-нибудь гнусной больнице и не умирают в жутких страданиях от какой-нибудь мерзкой болезни!
Рашид печально опустил глаза.
— Провиденс…
— Я прошу только об одном: пусть из меня вытащат эти осколки стекла, добудут из них хоть каплю жидкости и впрыснут ее Заире. Вот и все. Одной-единственной капли будет достаточно. Ну, что вам стоит это сделать? Что вы теряете?!
— Ты уверена, что это поможет?
— Нет. Но как ты думаешь, Пастер был уверен, когда испытал на человеке свою коровью вакцину?
Массажист прикусил губу, подумал и посмотрел ей в глаза:
— Ладно, попробую.
— Ты ангел!
Провиденс обняла его и крепко прижала к груди. Ее ноздри затрепетали, ощутив запах мяты и апельсинового цвета. От Рашида приятно веяло добротой и теплой лепешкой.
— Вот так, — заключил я.
— Что значит «вот так»?
— Да вот так — история закончена.
— Как это — история закончена? Вы даже не рассказали, спаслась ли она.
— Заира?
— Ну, конечно, Заира, кто же еще!
— Заира… да. Она… уже выздоравливает, — ответил я, невидяще глядя в пустоту.
И почувствовал, что невольно сжимаю кулаки, а на глаза набегают слезы. Напрасно я пытался сдержать гнев и безмерную скорбь, бушевавшие у меня в душе.
— А почему у вас такое печальное лицо?
— Э-э…
— Что-нибудь не так?
— Историю, которую вы от меня услышали, я рассказал Заире, — через силу промолвил я.
И, замолчав, с трудом проглотил слюну.
— Все это я рассказал Заире… чтобы объяснить ей отсутствие ее мамы.
— Отсутствие Провиденс? Что вы хотите этим сказать? — спросил парикмахер, охваченный ужасным предчувствием.
Я сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя.
— Когда кто-то умирает в кино, это не всегда выглядит убедительно. Иногда первыми уходят из жизни вполне здоровые люди, а не больные. Вот почему нужно пользоваться жизнью, наслаждаться каждой ее минутой, каждым мгновением…
— Так кто же умер? — спросил парикмахер. — Я что-то вас никак не пойму.
— Я сказал вам не всю правду.
— О ком? О китайском пирате? О Пинге и Понге? О невероятном полете Провиденс в облаках? О похитителе коз? О самом могущественном человеке в мире, который поглощает вокзальные сэндвичи? Надо сказать, этот последний внушает мне серьезные сомнения.
— Обо всем.
Парикмахер пришел в полное недоумение:
— Ничего не понимаю! Так кто же умер?
Я и сам ничего не понимал, я уже был готов поведать ужасную тайну, которая терзала мне внутренности с самого утра. И вот долгожданный момент наконец настал.
— Я все это придумал, чтобы пощадить малышку, — сказал я, не ответив на его вопрос.
И ощутил такую жгучую боль в желудке, словно получил наимощнейший апперкот от Майка Тайсона. Подняв голову, я посмотрел парикмахеру прямо в глаза. Все-таки он заслуживал того, чтобы я рассказал ему чистую правду.
— Если я и вошел в ваш салон, то вовсе не для стрижки, — продолжил я. — Мне просто нужно было рассказать кому-нибудь о том, что не дает мне покоя вот уже год, мешает спать по ночам и пугает жуткими кошмарами средь бела дня. Потому что самые жуткие кошмары — именно те, что являются вам средь бела дня, подстерегают за каждым углом, пронзают вам мозг, когда вы едите, читаете, беседуете с друзьями, работаете. Те, что никогда вас не отпускают.
— Вы меня пугаете…
— Не прерывайте, пожалуйста. Я попытаюсь рассказать вам все, как оно было. А мне это очень тяжело. Я столько думал об этой минуте, что она стала для меня подлинным наваждением. Сколько раз я представлял себе вас, эту парикмахерскую, этот день. Понимаете, мне необходимо было открыться кому-то. Но не первому встречному. А тому, кого так же, как меня, взволнует эта трагедия. Тому, кто поймет мою беду, разделит ее со мной, но все-таки никогда не сможет быть мне другом. Потому что я знаю, что через несколько минут я стану для вас самым презренным человеком на земле. И я готов заплатить эту цену. Мне нужно было объяснить мой поступок. Мне нужно было ВАМ объяснить мой поступок. Чтобы вас не мучил всю оставшуюся жизнь этот вопрос: почему диспетчер дал разрешение взлететь этому самолету, тогда как пепельное облако угрожало французскому воздушному пространству? Почему он не стал соблюдать меры безопасности, принятые Управлением гражданского флота? И почему он в тот день разрешил взлет только одному самолету, а именно тому, в котором находился ваш брат?
Парикмахер начал смутно понимать, в чем дело. Ему казалось, что его тело медленно подмял под себя десятитонный каток. Который неторопливо расплющивал его тело — ноги, грудь, голову…
Мне понадобилось шесть месяцев на поиски хотя бы одного родственника жертвы крушения рейса «Марокканских авиалиний» АТ 643, — продолжал я, — и еще шесть на то, чтобы решиться на встречу с вами. Ваш брат Поль летел этим рейсом. Как вы мне и сказали, когда я сел в это кресло, у него выдалось свободное время, и он полетел на юг, позагорать на солнышке. Короткие каникулы… он даже вообразить себе не мог, что они превратятся… в такие долгие. В бесконечные. В то утро «Боинг 737–800», рейсом на Марракеш, действительно взлетел в 6:50, всего лишь с пятиминутным опозданием. Метеорологические условия были прекрасные. Дул легкий встречный ветер, совсем не опасный. «Боинг» взлетел с полосы № 24 без всяких проблем. Вы, наверное, уже догадываетесь, не правда ли? Если я разрешил взлет этому самолету, то лишь потому, что на его борту находилась Провиденс… И я должен был сидеть рядом с ней. Мы с ней уже встречались какое-то время и были влюблены друг в друга. Заира стала нашей общей историей — историей двоих, нет, троих людей, — нашей борьбой за то, чтобы привезти ее во Францию. Но в последний момент меня вызвали на работу из-за этого события, этого проклятого облака пепла. Главный диспетчер предвидел, что день выдастся кошмарный, а у него было недостаточно сотрудников. Большинство наших разъехались в отпуск по заграницам, и он не мог их вызвать. Вот почему он и слушать не захотел о переправке Заиры и о том, как важно мне было сопровождать в то утро Провиденс. «Работа важнее личной жизни, — заявил он мне, — если вы не хотите поставить крест на своей карьере». Мой шеф — настоящая сволочь, это я вам уже говорил. Короче, я объяснил Провиденс, что ей придется лететь одной. И что я постараюсь сесть на первый же самолет, как только все устаканится. Начальство считало, что этот хаос продлится не более одного дня. А Провиденс нужно было срочно приехать в Марракеш и увидеть дочь. Нам уже сообщили из больницы, что девочка находится в критическом состоянии и что медлить нельзя. Провиденс никогда не простила бы себе, что ее не было рядом с Заирой, когда она… Ну, вы понимаете… Поэтому я дал зеленый свет пилоту, несмотря на запрещение начальства. И поэтому тот самолет стал единственным, который взлетел в тот день с аэродрома Орли. Разве мог я предположить… Я надеялся, что он как-нибудь проскочит мимо, что опасность преувеличена. Но судьба дала мне жестокий урок — мне и женщине моей жизни, — доказав, что нельзя безнаказанно пытаться укрощать облака. В Тулузской школе авиадиспетчеров учат укрощать самолеты, но никак не готовят к встречам с облаками, с невидимыми облаками, с пепельными облаками. Я безмерно сожалею, что ваш брат оказался в том самолете. Как вы знаете, он разбился, не долетев до Менары, аэропорта Марракеша. Впоследствии выяснилось, что пепел втянулся в сопла двигателей именно в воздушном пространстве Франции… Значит, это я убил Провиденс… и вашего Поля…