Иногда это происходит

Не думай, что в такой ситуации я проявил малодушие или что-то в этом роде. Это естественно для людей. Весь мир рушится на наших глазах, умирают любимые, горят дома, начинаются войны, а мы слышим урчание живота, мочимся и думаем о сношении, как дикие животные. Все наши возвышенные мысли и условный «высший» разум – это все ерунда. На уровне физиологии мы всего-навсего глупые звери, и пустой желудок одержит победу над самыми философскими размышлениями. Обнаружив, что деньги имеют свойство заканчиваться, а начальники имеют свойство не выплачивать вовремя зарплату, я столкнулся с голодом, и я многое понял за время, когда у меня во рту не было ни крошки больше трех суток подряд.

Знаешь, я пил воду из-под крана и благодарил вселенную за то, что в воде содержатся бактерии. Вода – это жизнь. Я надеялся, что в бактериях есть хоть какие-то калории, и они не дадут мне умереть с голоду. Как я нелеп. Страдания не возвысили меня, напротив, я сделался еще более примитивен, нежели был раньше.

– Это было ожидаемо, – сказала бы ты мне сейчас.

О, как мне хочется поговорить с тобой, Лизель. В последний раз увидеть тебя. Пускай говорят, что перед смертью не надышишься, но мне хотелось бы подышать немного тем же воздухом, которым дышишь ты, посмотреть в твои огромные глаза, и услышать, как ты смеешься. Умирать, унося с собой последним воспоминанием твое лицо, было бы намного лучше. Сейчас же я прокручиваю странную встречу, почти стершиеся моменты нашей с жизни, всех знакомых, труса начальника, который прислал с почтальоном письмо, и то написанное не им самим, а заместителем.

Я вдруг вспомнил, как однажды увидел тебя в ресторане с каким-то молодым человеком. Он сидел, но все равно было очевидно, что он высок и статен, на полголовы выше меня. Он что-то увлеченно рассказывал, а ты улыбалась в ответ своей странной улыбкой, какая бывает у тебя, когда тебе одновременно интересно, и хочется быстрее покончить со всем этим и отправиться в кровать, чтобы там прелюбодействовать. Ты была сногсшибательная, одетая нарочито небрежно, ты затмевала всех своей красотой. Это зеленое платье, Лизель, о, я бы дорого заплатил за то, чтобы еще хоть раз увидеть его на полу рядом с нашей кроватью. Увидеть тебя, когда проснусь, услышать, как ты сопишь во сне. Что ж, этому не бывать, потому что напротив тебя сидел тот парень, а ты улыбалась ему, и волосы ниспадали тебе на грудь, и я знаю, чем закончился тот вечер. Я почувствовал себя жалким червем, недостойным топтать эту землю, недостойным дышать. Я задержал дыхание, потому что не мог больше верить, что тебя нет со мной, и я имею право отбирать у тебя хотя бы крошечный атом кислорода. Вся атмосфера выдумана только для того, чтобы ты могла вдыхать и выдыхать, и чтобы твои груди приподнимались, вызывая в голове самые прекрасные и возвышенные образы.

Я не дышал минут, наверное, пять, у меня закружилась голова, но я не мог отойти от стекла, не мог перестать смотреть на тебя. Наконец, ты встала, а у меня подкосились ноги. Ты прошла в уборную своей летящей походкой, а в меня врезался разъяренный бездомный, и мне пришлось сделать глубокий вдох, чтобы наорать на него. Каким я был жалким! Прости, если ты в тот вечер задыхалась, стонала и извивалась под тем парнем, ощущая острую нехватку кислорода. Я виноват в этом, как и во всем кругом. Я украл у тебя воздух, и ненавижу себя за это, моя дорогая Лизель.

Сегодня пасмурно. А в непогоду мне нездоровится. Вселенная выбрала именно это освещение, подогнала температуру, нагнала тучи и заставила провода трещать, чтобы я не чувствовал, что лишаю себя чего-то прекрасного, чего-то хорошего. Она словно говорит мне: «в мире нет ничего стоящего, смотри, какой сегодня отвратительный день. То, что нужно, чтобы свести счеты с жизнью, и я полностью тебя в этом поддерживаю.»

Будь сегодня солнечно и жарко, я бы, возможно, оттягивал этот момент. Вышел бы прогуляться, побродить по нашим с тобой местам, предался бы ностальгии, поплакал бы. Я бы даже дошел до того ресторана, где видел тебя в последний раз. Кто знает, изменилось бы что-то от этого, или нет.

Так или иначе, я сижу в своей конуре, скулю, как жалкий пес, и комкаю бумагу, какие-то бесполезные старые чеки, свои заметки, относящиеся к моей прежней жизни, и разбрасываю их повсюду. Мне трудно сосредоточиться на написании этого письма. Один черт – сколько бы я ни намарал, я не сумею передать тебе своих чувств, объяснить, как много ты значила для меня, и как круто изменил мою жизнь твой уход.

Ты была несправедлива ко мне, отказывалась меня понимать, и вечно требовала что-то, с улыбкой, с шутками, тиранила меня. Ты была моим деспотом, и я знаю, что ты делала это не со зла. Но никогда не могла понять, что я переживаю на самом деле. Мы много ссорились, и ты вечно оказывалась права. А я ничего не мог поделать с собой и продолжал катиться на дно, убаюканный собственной злостью и осознанием своей никчемности. Мне не стоило рождаться. Поэтому я планирую уйти.

И мне уже который раз что-то мешает. Я собирался поставить точку, еще раз написать о том, как несправедливо ты поступила, как бесчувственно и жестоко с твоей стороны быть самой восхитительной девушкой на свете, и больше не быть моей. И в этот момент дверь распахнулась, ворвался десятибалльный ураган по имени Карлос, распространивший по всей квартире запах жареной рыбы, и завел свою шарманку:

– Чувааак, я узнал от Джио о твоем таинственном посетителе. Знаю, ты меня об этом не просил, но я, типа, приглядываю за тобой, потому что, давай будем честными, ты самый странный и эмоционально нестабильный придурок из всех, кого я встречал. А ты понимаешь, что это значит, мужик, у меня же еще есть дядюшка Хорхе и его сумасшедшая женушка. А дядя Алекс чего стоит. И еще мой бывший босс, сечешь? И ты все равно остаешься самым большим чудиком из всех, а я, типа, ценю тебя, ясно? Потому что ты мой братан, пускай и придурковатый.

– Карлос, – возразил я,– это ты – самый чудаковатый псих из всех, кого я знаю.

– Это потому что ты социофоб. Ты кроме Джио, меня и своей бывшей бабенки в глаза никого лет пять уже не видывал.

– Я же работал.

– Ой, да брось, это не считается. Короче, я попросил этого старого итальяшку сообщать мне, если вдруг он заметит что-нибудь подозрительное. Он хмыкнул, хрюкнул, кажется, развратно мне подмигнул, и согласился за десять штук поставить меня в известность, если что-то произойдет. А визит непонятно кого средних лет и неопределенной наружности – это как раз из ряда вон. Это такая задача, ради которых я живу. И я здесь, чтобы помочь тебе во всем разобраться. Мы вычислим этого маньяка, и ты сможешь спать спокойно.

– Карлос, как бы тебе так сказать…

– Я знаю, что ты чудовищно мне благодарен. Но это пустяки, чувак, я делаю это бескорыстно. Детективное агентство Карлоса Любознательного снова на коне. Потом просто сводишь меня в бар и угостишь пивом. Итак, что же у нас имеется?

– Карлос, я…

– Лишен дара речи и ума не приложишь, как меня отблагодарить за все, что я для тебя делаю. Проехали.

В общем, я хотел объяснить ему, что мне параллельно, что за загадочный человек решил навестить меня. Я хотел даже сказать, что не лягу спать, потому что через пару часов мое тело будет болтаться в нескольких метрах от того места, где Карлос приземлил свою округлую от бесконечных такос жопу. А табуретка, на которую он взгромоздился, будет валяться рядом, выбитая у меня из-под ног. Но он не дал мне и слова вставить, поскольку увлекся своим расследованием. Если честно, мне и самому стало интересно, настолько этот идиот умеет зажигать сумасшествием. У меня даже промелькнула мысль, не отложить ли мне мое самоубийство на завтра, или до тех пор, пока мы не выясним личность странного незнакомца.

Мы построили обалденную конспирологическую теорию, от которой я пришел в дикий исступленный восторг и принялся плясать как умалишенный, и Карлос вальсировал с табуреткой, и мы даже спустились в бар и взяли по пинте пива. А потом принесли еще ящик домой, и я сейчас пьян. Карлос уснул на диване, предварительно наблевав в аквариум. Рыбы почти все съели. Я наблюдал за ними, размышляя о том, как это мерзко, глупо и отвратительно, но не мог отвести взгляд. Когда они почти покончили с ужином, доставшимся им по наследству от Карлоса, я вспомнил, что писал тебе письмо, и меня захлестнула горечь и тоска. Моя дорогая Лизель, как все сложно и запутанно в этом мире. Как все чудовищно! Я проклинаю судьбу за то, что она свела нас с тобой, а потом разлучила.