Иногда это происходит

Приступы агрессии мне несвойственны, но сейчас отчего-то зачесались кулаки. Злость помогала мне держаться первые несколько дней или даже недель после нашего разрыва, но потом она сошла на нет. Осталось только безразличие и апатия. И еще тоска. Ты и вообразить не можешь, как я тосковал. Какая ужасная это была тоска, Лизель. На стену хотелось лезть, вопить, причинить себе любую боль, только бы заглушить это страдание, эту муку. Ты бы сейчас закатила глаза, рассказывай я это все вживую.

– От тоски страдают только лентяи, которые оправдывают свою безмозглость и бездеятельность душевными расстройствами, а ты совершенно здоров.

Но я нездоров. Нездоровье мое столь сильное, что я задумывался, не наведаться ли мне и впрямь к психиатру. Твердое решение покончить с собой, к счастью, избавляет от подобных неприятных процедур. К тому же, у меня все равно не было денег. Нет и сейчас. Но не думай, прошу тебя, что бытовые невзгоды вынуждают меня обрывать свое пребывание на этой бренной земле. Я не настолько мелочен, тебе должно быть это известно. Да, мне сутками нечего было есть, и я перебивался кофе и крекерами в нашем офисе, иногда Карлос угощал меня своими отвратительными рыбными тако.

Я уже говорил тебе про это его изобретение? Только полоумный мог выдумать подобную дрянь. Сдается мне, это случилось позднее нашего разрыва. К Карлосу в закусочную зашел какой-то баран. Был отличный день, я сидел там же, на своем рабочем месте, где мы с тобой нередко поедали жареный картофель, мучаясь похмельем. Посетителей не было, Глория крутилась на барном стуле, разглядывая свои длиннющие ногти и тяжело вздыхая, а Карлос шинковал капусту. Я что-то им рассказывал, и по их скучающему виду понимал, что давно ушел от сути истории, но никак не мог заставить себя замолчать. Так вот, этот тип, из-за которого произошла вся заварушка, распахнул дверь, остановился посреди зала как вкопанный и оглядел нас троих. Я забыл, о чем говорил и, прерванный на полуслове, уставился на него в ответ.

Ничего необычного не было ни в его наружности, ни в одежде, такой заурядный молодой человек, но в его взгляде читалось нечто, не поддающееся описанию. Даже сейчас чувствую холодок, бегущий по спине. Не говори, что люди не умеют прожигать взглядом насквозь, этот парень умеет, да еще как. Вспомни, ты порой упрекала меня в том, что я смотрю как ненормальный, и тебе становилось не по себе. Мы с Карлосом переглянулись, и я понял – он испытал то же самое. Буквально на пару секунд. Глория та чуть не перекувыркнулась вместе со стулом, на котором сидела. Потом напряжение спало. Все заулыбались, я даже почти точно вспомнил, что хотел сказать до того, как этот баран прервал меня. Почему я называю его бараном? Сейчас объясню. Он подошел к стойке, брезгливо взял меню и принялся внимательно его изучать. Минут двадцать пять минуло, прежде, чем он поднял глаза на Глорию, уже начавшую нервничать.

– Мне нужна рыба.

Он произнес это тоном, не терпящим возражений. Карлос, нарезавший в этот момент лук, вытер руки о фартук, и вышел в зал.

– У нас не принято раздавать приказы. Никакой рыбы нет в меню, ты битый час его изучал, придурок, и мог бы уже десять раз выбрать что-то другое. А я бы даже успел это приготовить.

– Мне нужна рыба, – повторил посетитель, и мне показалось, что он способен расплакаться. Я хотел пошутить по этому поводу, но Карлос цыкнул на меня, так что я вновь уставился в свой доклад, над которым бился уже полмесяца. Я тогда работал в другом месте и еще не был знаком с Синди и с ее мужем-моржом-индусом, из-за которого у меня столько неприятностей. Мне дали этот доклад, и я вдохновенно принялся работать над ним. Запала хватило на семь часов, после чего я выдохся. Тоска вновь захватила власть в моем сознании.

– Ты просто устал и заленился, – сказала бы ты, – нужно было отдохнуть и взяться с новыми силами. Какого дьявола ты просидел семь часов без продыху, позабыв обо всем на свете?

Я не умею по-другому. Ты не могла этого понять, а я не мог объяснить. Мне нужно погружаться с головой, мне нужно вникать, и тогда меня затянет и увлечет. Я стараюсь сделать все сразу, хотя бы ухватить основное, чтобы работать потом с готовым. Иначе я провалюсь в свою яму и никогда не смогу взяться за дело. Поэтому я писал запойно, когда работал в издательстве, поэтому я ночами не спал, редактируя и правя чужие работы. Не сделай я этого моментально, я бы отложил все рукописи, все заботы на потом, и никогда не возвратился бы к ним. С любой работы меня увольняли бы в пять раз быстрее. Поэтому я потратил семь часов на доклад, чтобы был хотя бы какой-то материал. А потом, как обычно, осталось бы лишь доработать его.

Так было до того, как ты ушла. И я ожидал, что все повторится, но нет. Я проспал целые сутки, вымотанный проделанной работой, а когда проснулся, обнаружил, что не могу ни на чем сконцентрироваться. Ладно, думал я, немного передохну, а потом все придет само собой. Не приходило. Две недели я садился за этот чертов доклад, мял лист бумаги, кусал ручку, менял позы, читал книги по теме, сменил даже несколько кафе, чтобы обстановка не угнетала. Бесполезно. На меня нападала тоска, с невыносимой силой, и начинала душить. Порой я испытывал физический дискомфорт – начинало колоть сердце, и желудок сдавливали спазмы.

Потом меня уволили, опять же – из-за депрессивных периодов, снижающих мою работоспособность. Моя тоска – это не просто оправдание лени. К тому же, многие известные, даровитые люди, гении, испытывали нечто подобное. Сколько высокочувствительных натур всю жизнь мучились от тоски, страдали, кончали с собой, не в силах справиться с этим состоянием, отравляющим жизнь. Они не были бездельниками, они пытались найти выход, пересилить себя, измениться в лучшую сторону, зажить счастливо. Но тоска не разжимает свои когти, схватив очередную жертву, она только давит все сильнее день ото дня, доводя до крайностей, до сумасшествия, до самоубийств. Не говори, что я мелю ерунду, я прочел много работ по данной теме, много писем и биографий, и точно знаю, о чем пишу. Тоска – это страшно. Да хранит тебя вселенная от подобного состояния.

Конечно, она будет охранять тебя. Ты же ее любимица, Лизель. А я – нет. И меня уволили, потому что я не справлялся со своими обязанностями, потому что вселенной всегда было наплевать на меня. У меня нет тебя, нет денег, мне негде жить, я болен, и я начинаю думать, что Карлос не так уж далек от истины в своей дурацкой вере в персональное божество, разгадывающее судоку.

Но в тот день, когда началась рыбная история, я еще работал в той газетенке, бился над докладом, и пил свой кофе, с интересом наблюдая за странным парнем и разыгравшейся сценой в закусочной Карлоса.

Прости, я слышу, как снова кто-то стучится.

Прости еще раз! Дорогая Лизель, в этом отвратительном пятне, из-за которого половину текста невозможно разобрать, виноват я и мой нежданный гость. Мне придется переписать все заново. К слову, так или иначе придется, ведь весь этот бред давно перестал быть похожим на предсмертную записку. А в таком случае имеет смысл начать все заново.

***

Дорогая Лизель! Я уже начал писать тебе одну записку, в которой ты дважды была неправа, но она оказалась испоганена двумя пятнами. Одно оставил Карлос в припадке буйства, а другое поставил я сам. Из-за своей неловкости и неожиданного визита. К слову, я как раз довел рассказ до того момента, когда Карлос помешался. Не буду повторять его здесь, просто доведу до твоего сведения: этот мексикашка стал совершенно неуправляем после нелепого случая в кафе. Никого не было, пришел парень со странным взглядом, потребовал рыбу, никакой рыбы в помине не было, он что-то сказал Карлосу на ухо, и с тех пор моего друга как подменили. Не совсем, конечно, но с ума он начал потихоньку сходить. Ест и готовит теперь одни рыбные тако, а это гадость, и никак не признается, что же такого ему нашептал тот олух.

Но самое странное во всей этой истории то, что сегодня я сел писать тебе письмо, и ко мне постучались. Я не смог открыть, поскольку был увлечен писаниной. Джио, наш консьерж, сказал, что заходил человек лет тридцати пяти, среднестатистический, ничем не примечательный. Правда, перед этим Джио сказал «хмм!», которое было больше похоже на «ха!», поскольку я чуть не разбил нос, упав с лестницы. Ушиб, между прочим, болит. Узнав, что консьержу раньше не доводилось сталкиваться с моим загадочным визитером, я снова поднялся к себе и почувствовал непреодолимое желание вздремнуть. Вот еще одна нелепость. Человек остается просто организмом, даже когда его разрывают душевные мучения. Пара часов отделяет меня от важнейшего решения за всю мою жизнь, а я хочу спать. Представь себе – два часа спал как младенец.