Страница 6 из 7
Есть предательские двери. Дверь медленно, медленно закрывается. Ты медленно, медленно идёшь. Дверь медленно, медленно закрывается. Ты медленно, медленно идёшь. И вдруг за два шага дверь стремительно ускоряется. Ты делаешь резкое движение, прыжок, тянешь руку, но не успеваешь. Дверь насмешливо захлопывается. О боги.
– Привет, – пишет мне робот, красивая, рыжая женщина лет тридцати.
– Привет, – отвечаю я.
– Поговори со мной, – пишет робот.
– Не могу, – отвечаю я. – Арбайтен.
– Где ты работаешь? Пойдём в ресторан?
– Не могу, – отвечаю я, – аврайтен.
А сам думаю: «Хорошо бы сходить с роботом на хоккей».
– Жаль, – отвечает робот. – Может, в кино?
– Нет, нет, работа.
– Жаль, – отвечает робот.
– Жаль, – пишу я роботу.
По платформе идёт женщина и смотрит в мобильный телефон. Парень бежит к отходящему вагону, не успевает, задевает локоть женщины. Мобильный телефон предательски падает на мраморную плитку. Экран вдребезги. Женщина с ужасом смотрит на айфон. Возможно, это подарок мужа или любимого. Парень подходит к ней, встает рядом и тоже с ужасом смотрит на разбитый телефон. Женщина медленно переводит взгляд с телефона на парня. Она не кричит, не истерит, не ругается. Она молчит. Потом вдруг, поправив причёску и облизав накрашенные губы, произносит:
– А теперь назовите причину, почему нельзя было подождать сорок пять секунд.
Парень молчит, он не знает, что ответить. Он тоже расстроен.
Коту вчера дали баранины. Мы сами баранину едим раз в год, а тут чего-то захотелось. Пока Лена разделывала мясо, кот бился в истерике. Долго думали, потом решили дать коту немножко. Съел влёт, дали ещё, чуть побольше. Кот снова съел и потребовал новой порции, но мы зажлобились. Однако даже того, что мы дали коту, ему хватило. Он вылизал миску, залез ко мне на брюхо и уснул. Я никогда не видел кота таким умиротворённым и благодарным. Я мог его поднять за ухо, или за ус, или за хвост, он всё равно источал елей. Лена сказала, что кота надо почаще баловать, а мне показалось, что нельзя вводить это в привычку.
Моя холодность к кино стала вопиющей. Я не помню, когда последний раз смотрел фильм. Я это списываю на то, что в кино на первое место ставлю работу оператора. Мне неважен ни сюжет, ни режиссёрские находки, ни замечательная игра актёров. Была бы необычная и привлекательная картинка. Да ещё бы без кровищи и мордобоя. Я самый жалкий и никчёмный потребитель кино.
Звонит мне приятель и говорит:
– Ты о чём опять написал?
– О ресничке, – отвечаю.
– Твою мать, тебе сколько лет?
– Сорок восемь, – говорю.
– Твою мать, тебе сорок восемь лет, а ты пишешь о ресничках, травинках, котиках!
– А о чём надо писать?
– О стране пиши, о скрепах, или власти продажной, или коррупции!
– Слушай, – говорю, – у меня про травинки лучше получается, ты уверен, что надо писать о скрепах?
– Уверен, – отвечает и бросил трубку.
Долго сидел у окна, гладил кота, горевал. Пойду писать, что ли, о коррупции.
Еду в маршрутке с работы, а рядом девушка прекрасная с длинными, длинными ресницами. Хлоп-хлоп ресницами, и я лечу. Хлоп-хлоп ресницами, и я лечу. Даже от «Фейсбука» отвлёкся, от подборки стихов Жени Никитина. А мне говорят:
– Так приклеены.
– Что, – спрашиваю, – приклеены?
– Ресницы, – говорят, – приклеены.
– А зачем их клеить? – спрашиваю.
– Ну чтобы красиво было, чтобы ты из «Фейсбука» вылез.
«Боже ж мой, – думаю, – боже ж мой».
Глава четвертая: о литературных мучениях главного героя
– Никогда, никогда они мне этого не простят, – думал я, просматривая премиальные списки. Ни то, что два раза уснул с храпом на приветственной речи их председателя, ни то, что назвал их главного критика кооператором, ни то, что даже не помню обложки журнала «Парапет», ни то, что не направляю рукописи в сейшельское издательство «Сейшелы», ни то, что не ношу шёлковый платочек на шее и бордовый беретик на голове и что регулярно хожу на регулярную работу.
Проснулся и побежал на работу – я встаю и сразу бегу, только зубы чищу. Доехал до метро, вспомнил, что не открыл жалюзи, цветок опять к земле наклонится. Вернулся – у меня плавающий приход на работу. Открыл жалюзи и снова пошёл на работу, но у остановки вспомнил, что не поменял коту воду. Кот не может пить вчерашнюю воду. Вернулся, налил новую. Вышел на крыльцо, стал курить и думать, что я мог ещё забыть. Всю дорогу на работу ехал и размышлял об этом. Да и на работе, если честно, иногда думал, что я ещё мог забыть.
Если честно, даже не помню, чтобы я наказывал кота. Бывают, знаете, такие балованные коты: то рыбу стащат, то карниз оборвут, то мусорное ведро перевернут. Их учат газетой или веником. Мой один раз украл индейку, которая жарилась на сковородке, другой раз залез в кастрюлю с борщом, третий – из клубка ваты сделал гнездо, но всё это было совершено так мило и так изящно, что рука наказывать не поднималась. Мы с женой сначала хохотали полчаса, а потом уже и наказывать не имело смысла, потому что кот всё забывал.
Единственное, что когда он разыграется и больно дерёт меня когтями, я прижимаю его к груди, и кот успокаивается.
Однажды мне понравилась девушка. Мы шли по берегу Чёрного моря, и я смотрел в её зелёные глаза и читал ей наизусть все двадцать стихов всех двадцати поэтов, которые я знаю. Девушка благосклонно внимала мне, но я не мог понять, что она чувствует, потому что, где надо, она смеялась, где надо, она плакала, то есть вела себя как обычная прекрасная девушка. Мы забрели к скалам, и она скинула платье и сказала:
– Искупаемся?
Было жарко, где-то в дымке плыли яхты, тяжёлый жаркий воздух давил на виски.
Девушка поднялась на небольшую скалу, выгнула спину и прыгнула в море, и потом я только и наблюдал, как она стремительно уплывает вдаль к этим самым яхтам и этим самым облачкам, рассекая волны, как подводный житель, дельфин или рыбка. Я смотрел и понимал, что это уплывает моя любовь, потому что и плаваю я плохо, и со скалы никогда не прыгну, да и яхту ей вряд ли когда-нибудь куплю.
Когда девушка вернулась, я достал полотенце и бережно обтёр её бронзовое тело, налил полстакана «Хереса» и улыбнулся, но провожать её до гостиницы не пошёл и стихи ей больше не читал.
Сегодня был в гостях в семье – династии программистов. Сын двадцать лет программист. Папа сорок лет программист и дедушка шестьдесят лет программист. Дедушка гладил меня по лысеющей голове и говорил:
– Я ещё первый луноход на перфокартах программировал.
В детстве меня так по голове гладил мой дед и, показывая на памятник Т-34, говорил:
– Я на этом танке въезжал в Берлин.
В последнее время стал понимать старорежимных людей, выживших в революции и живущих при советской власти. Что они чувствовали, когда читали новые газеты и новые книги, смотрели новое кино и новый театр. Вот так включишь телевизор – и сразу начинаешь понимать.
После смерти самые тяжкие грешники попадают в «ИКЕА». Они бесконечно ходят в лабиринте вещей, хватают, что ни попадя, и потом на кассе вопят: «Откуда эти грехи, откуда эти пятнадцать тысяч рублей, я не мог убить старушку, зачем мне эта сиреневая ваза, зачем мне девяносто восемь квадратных свечей, я не ем фрикадельки, я ненавижу кофе!»