Пылинки

Вячеслав Харченко

Пылинки

© В. Харченко, текст, 2021

© Формаслов, макет, обложка, 2020

Недавно я понял, что мне стало лень писать. Лень выдумывать сюжет, лень выписывать главного героя и его антагониста, лень находить фишечку. Лень публиковаться и лень издавать книжки. Мне стали неинтересны институции и писательские марафоны. Так увидишь пылинку – напишешь «пылинка». Или узришь травинку – и набьёшь «травинка». Или пройдёшь мимо красивой девушки и подумаешь: «Красивая девушка».

Вячеслав Харченко

Посвящается моим родителям

Глава первая, вступительная, в которой ничего не происходит и в принципе не должно происходить

Вчера ехал в метро, и на перегоне «Марьина Роща» – «Достоевская» в вагон вошёл одноногий человек лет пятидесяти, на протезе, и заиграл на баяне «Рио-Риту».

Я вдруг понял, что нахожусь не под землёй, а в осеннем парке послевоенного 1947 года, в котором инвалид Второй мировой войны за копеечку наигрывает фокстрот.

Мне стало одиноко в толпе, грустно и стыдно, и самое главное – я не знал, чего мне стыдиться. То ли того, что у меня есть хорошо оплачиваемая работа, то ли того, что в моём кармане вместо горсти мелочи валяется пластиковая карточка, которую я никак не могу кинуть в полиэтиленовый пакет с надписью «Пятёрочка», висевший у музыканта на боку.

Инвалид протискивался среди пассажиров, да те и сами охотно расступались перед ним, словно испытывали такие же стеснительные чувства, как и я.

Кто-то что-то сыпал ему, кто-то просто замер, как я, а когда музыкант вышел на станции «Трубная», я вдруг понял, что музыка, которую он играл, до сих пор слышится мне, словно он играл только для меня, а не для всего вагона.

Уже лет десять не могу найти нормальную икру минтая. Как ни откроешь банку, какой-то дешевый маргарин с вкрапинами горошин без вкуса и запаха.

Почему я не ценил в детстве советскую минтаевую икру, рыжую, водянистую, пахнущую рыбой, с привкусом рыбьего жира, напоминающую щучью? Как я ею плевался, ибо жил на Камчатке и привык к икре красной. Икру минтая давали в подарочных наборах, и папа приносил её с завода с какой-то стеснительностью; банки закидывали в самый дальний уголок холодильника, прятали от гостей и съедали только тогда, когда и есть-то было нечего. Ох, сколько бы я сейчас отдал за ту советскую икру минтая!

Длинное, тёплое, жаркое и в то же время мягкое лето, и ты набрался тепла и уже не веришь, что может быть холодно и сыро, наступит, осень, придет зима. Ведь и сентябрь тёплый: до 25-ти градусов. Ты вроде понимаешь, что так не должно быть. А тут начались дожди, и в квартире холодно (отопление ещё не дали), но где-то подспудно (привет, глобальное потепление) в тебе сидит неверие, что скоро будет холодно, скоро выпадет снег, и не то что зелень, а даже желтизна и багрянец исчезнут.

Но ты сидишь и думаешь, что наступит вторая декада октября, и установится сухая погода, будет +12, и ты пойдёшь в лес, и будешь собирать маслята, выгребая их сучковатой берёзовой палкой из-под вороха осенних листьев. Но будет 0. Пойдёт снег.

Кофейни нашего бизнес-центра терпят трагический убыток. Утром приехал чёрный передвижной ларёк и бесплатно раздаёт кофе, чай и печеньки. Мои любимые продавщицы-белки из забегаловки «Кофе по 70», где на жидкокристаллическом дисплее идёт «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», с ужасом смотрят на захватчиков и ничего не могут поделать. Их пироженки с вишней, круассаны с шоколадом и эклеры с ванилью никому не нужны. Массы голодных белых воротничков толпятся вокруг захватчика в предвкушении халявы.

Я один сижу у белок и потягиваю крепкий чёрный чай с лимоном. Меня не купить на жалкую халяву. Я люблю белок, и мне не жалко семьдесят рублей. За это белки ценят меня и позволяют переключать пультом программы телевизора.

Мне всё кажется, что вот сейчас прилетит вертолёт с хозяином передвижного ларька, Ахмедом Мусумбаевым. Он выйдет на середину площади, раздаст оплеух нерадивым и щедрым подчинённым и потребует от всего бизнес-центра вернуть деньги за халявную продукцию.

Но ничего не происходит, вертолёт не летит, белые воротнички жуют бесплатный попкорн, белки рыдают.

В курилке кто-то бросил в пепельницу бычок сигары в три пальца толщиной, докуренный почти до конца.

Я живо представил, кто и сколько времени её мог курить. Какой-нибудь крутой бухгалтер, получив нагоняй от владельца, с утра сел в курилке и стал обдумывать план побега на Сейшельские острова с чемоданом наличной валюты. Люди входили и выходили, время упрямо отмеривало шажочек за шажочком, а крутой бухгалтер сидел и обдумывал хитроумный план. В конце концов, увидев меня, как я достаю из-за пазухи «Донской табак» и разминаю в руках дешёвую сигарету, он сказал что-то непристойное и побежал покупать билеты на самолёт, вылетающий прямым рейсом из Шереметьева.

Или нет. Это был замученный очередной задачей программист Иванов. Сегодня утром ему поставили задачу, как роботизировать бизнес-процесс всей страховой компании, и он понял, что в результате его программы сто пятьдесят человек, их жёны, дети, внуки и собаки с кошками останутся без средств к существованию. Сначала Иванов хотел застрелиться, но потом взял сигару, привезённую им из отпуска с Доминиканы, и пошёл в курилку курить её перед совершением чудовищного и непосильного злодеяния. Он курил четыре часа, но так ничего и не решил, бросил окурок в пепельницу и пошёл за рабочее место.

Все эти мысли пронеслись в моей голове стремительно, но тут подошёл уборщик-таджик и спокойно, без какого-либо уважения смёл окурок сигары в свою мусорную тележку. Видимо, он видел ещё и не такие сигары в этой курилке.

Нет ничего прекраснее, чем из гусениц вырастить бабочку. Мне в детстве об этом сказал дед, и я набрал с садовых деревьев и в огороде самых странных, мохнатых, ярких и пугающих гусениц и, посадив их в банки и прикрыв крышками, чтобы не вылезли, стал кормить их листочками берёзы в ожидании чудесного действа. Но когда действо произошло, и я, увидев весь процесс (как образуется твёрдый кокон, а потом из него появляется бабочка, ждёт какое-то время, а потом летит трепетной снежинкой), вдруг понял, что вылупившиеся из ярких гусениц бабочки некрасивы и скромны, а мне хотелось увидеть махаона или хотя бы капустницу.

Я долгое время пытался и так и сяк, но ничего не происходило: вылуплялись серые мотыльки и безрадостные заморыши. И я в отчаянии бросил это занятие, и только в зрелом возрасте, учась в университете на биологическом, узнал, что самые красивые бабочки появляются из мелких и незаметных гусениц, лишённых яркой окраски и необычного вида.

Странно устроена память. Помнишь какую-нибудь ерунду. Полуулыбку, волосочек на подушке, бабочку на цветке, дедовского кобеля Мухтара, торчащего из зелёной собачьей будки. Ни одной даты, ни одного внятного дня, ни одной теоремы или философа, а учился в трёх престижных вузах. Смешно, быстро и незаметно всё проходит.

В обед шёл за кофе и в переулках набрёл на две пустые пол-литровые бутылки водки и четыре стограммовых мерзавчика. Набросаны кучей, но эпично, словно их аккуратно ставили. Это явно были поэты или актёры. После тяжёлого трудового дня в Литературном институте в подворотнях бульваров они мыли косточки отечественной словесности и, похоже, не раз бегали за добавкой. Искусство говорит ЗОЖу нет.

В лифт за мной забежала молодая девушка и отвернулась к зеркалу. Иногда девушки боятся со мной ездить в лифте, а эта не испугалась. Она отчаянно тёрла лицо, охала, доносились еле сдерживаемые ругательства.