Одолень-трава

— Если вы… если вы от меня… — глухо, прерывисто начал выдавливать из себя аспирант, — ну, словом, не отказываетесь, я… — Тут он, как перед последним препятствием, остановился: брать его или обойти? И, должно быть, окончательно решившись, широко, свободно, почти с облегчением выдохнул: — Я попытаюсь эту главу написать заново.

— Что ж, такое решение, как говаривали в старину, делает вам честь. Желаю успеха. И если вы решили твердо, то на прощание посоветую не очень-то увлекаться противопоставлением западников и славянофилов. Исходите из того, что как те, так и другие были русские люди, горячо желавшие своей Родине и своему народу светлого будущего. Они — как бы это сказать? — прекрасно дополняли друг друга. И когда вы, скажем, пишете о народничестве, не бойтесь подчеркнуть, что зачинателем этого уникального чисто русского явления был — да, да! — западник Герцен.

Видно было, что решение переписать заново уже готовую диссертацию далось парню нелегко. Теперь он сидел в кресле с видом уставшего после тяжелой работы человека: корпус откинут на спинку кресла, руки покойно лежат на широких подлокотниках. В сердце Викентия Викентьевича опять ворохнулась сочувственная жалость к парню. И он, желая как-то приободрить его, сказал:

— Обязательно отыщите герценовский «Колокол», где был помещен некролог на смерть Хомякова и Константина Аксакова — они оба, как известно, скончались в одну осень шестидесятого года. Герцен называет их благородными и неутомимыми деятелями и искренне жалеет, что не стало противников, которые им, западникам, были ближе многих своих. Он признает, что славянофилы заставили призадуматься всех серьезных людей, что с них начался перелом русской мысли. Да, мы были противниками, говорит Герцен, но очень странными. И ими и нами владело одно страстное чувство — чувство безграничной любви к русскому народу, к русскому быту, к русскому складу ума…

Тут Викентий Викентьевич сделал паузу, как бы давая возможность собеседнику осмыслить сказанное, а потом, уже другим тоном, продолжал:

— Вот под этим углом зрения и постарайтесь посмотреть на собранный вами материал… И еще. Хорошо брать напрокат баян или велосипед. Не берите напрокат чужие мысли и формулы. Пытайтесь доходить до всего собственным умом… Едва ли не целый раздел своей работы вы посвятили «доказательствам». Надо ли было усердствовать, ежели подобными доказательствами и так хоть пруд пруди? Прилагательное «отсталая» стало таким обязательным в приложении к дореволюционной России, что без него уже само существительное отдельно как бы не мыслится. А вы хоть раз взяли на себя труд задуматься: а что надо разуметь под этим понятием?

— Ну, наверное, состояние экономики… развитие науки и техники, — осторожно, словно побаиваясь сказать что-то невпопад, ответил соискатель.

— Совершенно верно! — поощрительно подхватил Викентий Викентьевич. — Но совпадает ли с перечисленными вами категориями другое понятие — понятие величия нации?

— М-м… Вряд ли.

— И опять я с вами соглашусь: не совпадает. А теперь зададимся таким вопросом: какая сейчас страна считается самой богатой, то есть самой развитой в экономическом отношении, самой передовой в области науки и техники?

— Наверное, Штаты.

— Правильно, Америка! — еще раз похвалил аспиранта Викентий Викентьевич. — Но, скажите, чем обогатила человечество эта передовая, стоящая во главе научно-технического прогресса страна? Какими великими произведениями искусства, какими высокими идеями? Между тем отсталая, как мы никогда не забываем ее именовать, Россия в лице Толстого и Достоевского явила миру великие откровения человеческого духа, обогатила мир великими ленинскими идеями преобразования его… Вот я и говорю: надо ли все сводить к развитию науки и техники? Тем более теперь, когда бурное развитие науки поставило человечество на грань самоуничтожения.

«Я, кажется, опять отвлекся от главной темы. Да, наверное, уже и пора заканчивать наше затянувшееся собеседование…»

— Я помянул Достоевского. Словно бы прозревая сквозь столетия — а он и воистину был пророк, — великий русский писатель говорил: сидим на драпе, будем сидеть на бархате, но неужто в этом и заключается смысл жизни, неужто для этого только и живем?.. А незадолго до смерти, кажется, всего за несколько дней, он записал в дневнике: самоуважение нам нужно, наконец, а не самооплевывание… Самоуважение! Вот и под этим углом зрения посмотрите на свою работу.

— Постараюсь, — аспирант встал. — Спасибо.

Час назад пришел один человек, теперь уходил другой. Походка гостя и та словно бы утратила механическую нарочитость, стала буднично обыкновенной. И одевался он сейчас, начисто забыв про кибернетику. А может быть, это только казалось Викентию Викентьевичу, хотелось так думать, а уходил от него все тот же пижон в модном плаще с погончиками, русский человек без России в сердце?

Викентий Викентьевич не был столь наивным, чтобы считать, что разговор с парнем чудесным образом перестроил его, сделал другим человеком. Где там! Для этого требуется длительная работа души. А пока что довольно было и того, что за время разговора под маской интеллектуального робота, в которой заявился парень, удалось разглядеть живого человека. Такого, каким он на самом деле и был.

Как много в нас фальшивого, наносного, показного, как охотно мы напяливаем на себя общестандартное, именуемое модой, обличив, под которым особенно удобно скрывать свое внутреннее «я». Откуда это в нас? Уж не от сознания ли малоценности этого «я», от подспудного сознания нашей духовной ничтожности? Как тут не вспомнить мудрого грека Бианта, жившего двадцать пять веков назад. Спасаясь от персов, жители покидали родной город, нагруженные своим имуществом, лишь один Биант шел налегке. Когда его спросили, почему он ничего не взял с собой, мудрец ответил: «Все свое ношу с собой». Истинным богатством он считал духовный багаж. Мы же едва не все силы устремляем на то, чтобы выглядеть не хуже других, быть, как все, иметь то, что имеют другие. И на что-то более важное, чем ковбойские штаны, уже не остается ни сил, ни времени. Да и зачем тратить силы и время не на обогащение своего бытия полезными, к тому же еще и престижными предметами удобной жизни, а на какое-то абстрактное обогащение души — ведь этого богатства все равно никто не видит… Наклейка на штанах, погончики на плаще — издалека видны; что у тебя под плащом — мало кого интересует… Само понятие духовности сужено, часто низводится до обыкновенной начитанности, до наличия в интерьере книжного шкафа или до умения поддерживать «интеллектуальный» разговор о вчера виденном по телевизору футбольном матче между «Нефтчи» и «Пахтакором». И это почему-то мало кого беспокоит. Мы продолжаем проявлять заботу лишь о наших житейских благах, будто материальное автоматически переходит, преобразуется в нравственное и, значит, беспокоиться не о чем…

Проводив гостя, Викентий Викентьевич сразу же вернулся в кабинет и прилег на диван. Разговор был нелегким не только для аспиранта, но и для него самого. Пожалуй, поистратился весь запас силенок, который удалось за вчера и сегодня накопить. Все же говорили не о погоде. Он и сейчас все еще мысленно продолжал этот разговор, находя в защиту своих посылок новые и новые аргументы.

Он-то продолжает разговор. Продолжит ли его сам с собой молодой соискатель? Не напрасно ли, не зря ли он тратил порох?

Хотелось надеяться, что не зря.

ГЛАВА XXVI

ПОДАРОК КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ

Вика вошла в квартиру, прислушалась. Тихо.

— Ау!

Ей никто не ответил. Значит, отец все же улизнул на свой ученый совет. Ну как же, без него там никак не обойдутся…

Вадим по дороге из института собирался зайти в мастерскую, забрать из ремонта радиолу. Так что придется поскучать в одиночестве. До недавнего времени это было делом привычным. Сейчас же в большой гулкой квартире она почувствовала себя как-то пустынно и неприкаянно. Выходит, начинает привыкать к семейной жизни. Вадим тоже с удовольствием сидит дома, в кругу, как он отвечает друзьям, своей жены. Два дня назад звонил Боб, приглашал пообщаться: и не виделись давненько, поди-ка, не с самого ли дня рождения, и предлог есть достаточно серьезный — на общегородской лингвистической олимпиаде он получил диплом первой степени. Раньше бы Вадим вприпрыжку побежал на такие посиделки на бобах, нынче же ответил товарищу весьма неопределенно: постараемся прийти, но не знаю, как Вика, Викентий Викентьевич еще не совсем здоров…