Одолень-трава

Так они и будут идти из деревни в деревню, из села в село, из поля в поле, по зеленым лугам, по дольним местам, по утренним и вечерним зорям, умываясь утренней росой, утираясь красным солнышком. А когда придется одолевать реки, текучие, берега крутые, пеньки и колоды, им будет помогать Одолень-трава, которую они держат у самого сердца.

Так они и будут идти, пока дорога не приведет их на широкое взгорье, с которого они увидят, как в текущую с севера на юг реку вливается другая, пришедшая с западной стороны, река.

Они не будут ни у кого спрашивать, что это за реки ж как называется пространное поле, образованное их слиянием. Они и так будут знать, что одна река называется Доном, другая Непрядвой, а простершееся за ними поле — Куликовым полем.

У Дементия еще свежо было в памяти описание Куликовской битвы Карамзиным, и ему не стоило большого труда перенести это описание на открывшуюся перед ними местность.

Вот отсюда, с северной стороны, подошли русские воины к Дону. И может быть, здесь, на том месте, где они с Машей сейчас стоят, московский князь Дмитрий Иванович держал совет с другими удельными князьями и воеводами: переходить или не переходить Дон? Одни были за то, чтобы остаться на этом берегу: что, если неприятель потеснит наши ряды — куда отступишь? Другие говорили, что надо перейти Дон, тогда об отступлении никто не будет и помышлять. И было решено: искать броды для конницы, наводить мосты для пехоты и переходить Дон!

Под покровом ночи и густого тумана русская рать переправилась через Дон и стала на его берегу и на берегу соединяющейся здесь с ним Непрядвы.

И где-то там, перед русскими полками, мудрый воевода Дмитрий-Волынец слушал ночь и говорил великому князю, что из стана татар слышен стук, гром и волчий вой; по реке же Непрядве — тихость великая, только гуси и лебеди крылами плещут и над русским воинством — видишь, князь: доброе знамение! — огненные зори полыхают.

Приник старый воин к земле и услышал, как земля плачет на два голоса: на татарской стороне будто неутешная вдовица рыдает, а на русской — девушка свирелью голосит. И сказал Волынец великому князю Дмитрию Ивановичу: много наших на этом поле ляжет, но твой верх, твоя победа, твоя слава будет…

Однако же, предсказание — предсказанием. А «дабы удержать робких от бегства», Дмитрий приказал мосты через Дон разобрать. Русские ратники могли или победить или умереть.

Дементий спросил Машу, знает ли она, как звучит по-испански знаменитое «Свобода или смерть!». Маша ответила, что знает еще со школы. Что ж, прекрасно, что наши школьники знают это крылатое выражение. Жаль, им не говорится, что «Свобода или смерть!» прозвучало еще шестьсот лет назад, прозвучало по-русски, вот на этом русском поле: победа (она же и свобода от ордынского рабства) или смерть, иного выбора у русских воинов, ступивших на Куликово поле, не было!

Истории известны тысячи войн. Но много ли наберется таких, в которых бы решалась судьба того или другого народа? На Куликовом поле решалось, быть русским русскими или бесследно исчезнуть как нации, раствориться, уйти в песок истории.

И сколько таких полей у России!

Еще зимой, штудируя книги по отечественной истории, Дементий дал обет за время учения побывать на них. На следующее лето он пойдет на поле под Полтавой, потом на Бородинское, Сталинградское… И каждому русскому, наверно, хоть раз в жизни нелишне побывать на этих полях…

Они спустились к Дону, по широкому мосту перешли его и ступили на священную землю Куликова поля.

Оно мало чем отличалось от полей, которыми Дементий с Машей шли все эти дни. На его просторах так же колосилась пшеница, поспевала рожь; в отдалении виднелись утонувшие в зелени деревушки. Но это было — Куликово поле!

Дементию хотелось представить расположение русской рати и самый ход битвы.

Если этот ручеек — пересохшая за столетия речка Смолка, то она некогда протекала перед позициями полка Левой руки. Значит, в той стороне, ближе к Непрядве, стоял полк Правой руки, а между ними — Большой полк. А еще в дубраве — это, Наверное, вот здесь — был спрятан решивший успех битвы Засадный полк… Увы, от дубравы ничего не осталось, разве что кустики кое-где зеленеют…

В южной глубине поля издали виден пологий холм. Это, конечно, Красный холм, с которого Мамай следил за ходом сражения. Оттуда он видел, и как на третьем часу битвы русичи, не устоявшие перед таранным напором татар, попятились было к Непрядве, и как потом Засадный полк заставил попятиться, да что попятиться! — побежать его доселе непобедимых воинов…

«Русь великая одолела Мамая на поле Куликове…» — вспомнились Дементию слова древней повести.

Почти шестьсот лет с тех пор минуло. И за эти шестьсот лет сколько еще мамаев приходило на Русь!

Всех одолела Русь великая…

Дементий с Машей взошли на Красный холм и, теперь уже с другой стороны, долго глядели на вольно простиравшееся поле.

Перед ними было обыкновенное русское поле: вон там колосится пшеница, там зреет, наливается рожь…

Но это было — Куликово поле. Поле, на котором родилась новая Россия.

ГЛАВА XXX

В БУХТЕ КАМЕНИСТОЙ

Тихо плещет море.

Над бухтой опускается теплый августовский вечер. Распадки меж сопок подергиваются сиреневой дымкой. А низкое солнце пролилось на голубую гладь моря серебряным ручьем, и бело-огненный ручей этот течет-бежит из дальней дали прямо к берегу…

Слева, за каменистым выступом береговой кромки, послышались голоса, плеск весел. Это возвращались с последнего замета рыбаки. А вот и лодка вынырнула из-за берегового выступа. Закатное солнце золотило черные силуэты сидевших и стоявших в ней рыбаков, вспыхивало влажным огнем на летящих с весел брызгах.

Шурша галькой, лодка уткнулась в берег, рыбаки дружно попрыгали за борт и принялись выбирать невод. Дементий стал в общий ряд. Невод был тяжелым, и лишняя пара рук тут не была лишней.

Вскоре пришла старая полуторка, рыбаки погрузили в нее бочки и ящики с наловленной рыбой, на висевшую между бортами доску-лавочку уселись сами.

— Поехали!

Это они Дементия приглашали ехать вместе с ними в поселок.

— Спасибо, — ответил он на приглашение. — Я останусь.

Машина с рыбаками уехала.

Он натаскал из ближних зарослей сушняку и запалил костер. Сумерки сразу же словно бы сгустились и стали темнотой. Лишь близкий к костру камень-обелиск выступал из темноты, а весь остальной мир стал неразличим и невидим.

Когда нагорело достаточно углей, Дементий испек на них оставленную рыбаками рыбину. Так он со своим сверстником, соседским парнишкой Ленькой, делал в далеком детстве на ночной рыбалке.

Тот костер и этот костер… Какая, казалось бы, разница: и там и здесь за кругом света — непроглядная темь, и сколько ни гляди в нее — не увидишь, не узнаешь, где ты, в каком — ближнем или дальнем краю. Но как они тогда с Ленькой глядели в ночную тьму со спокойным сознанием близости родного дома, так и для Дементия сейчас этот костер горел не где-то на рязанской реке Проне, а за тысячи и тысячи верст от дома.

Маше бы, наверное, понравился и этот костер на краю света, и рыба на угольях, и ласковый шелест морской волны. Но если бы она попросилась сюда, он бы ее не взял. Приехать сюда ему надо было одному, потому что ехал он не просто на самые дальние наши острова, а на могилу отца. И ему надо побыть здесь одному. Побыть наедине с отцом.

Дементий пытался представить тот августовский день и тот час, которые стали в жизни отца последними. Ему хотелось знать, о чем думал в тот день и тот час его отец, какие чувства теснили его сердце…

Когда пламя костра начинало слабеть, Дементий машинально подбрасывал в него наготовленный сушняк, а мыслями так и оставался в том далеком времени. Прошлое обступило его со всех сторон, как вот эта темнота обступала свет костра.

Медлительной чередой вставали в памяти картины детства.

Вот он, еще совсем маленький, идет с отцом цветущим лугом в Березовую рощу. Дементий по дороге срывает понравившийся цветок, показывает отцу, и тот называет его: это кошачья лапка, это заячья капуста, а это медвежье ушко… А в роще отец всяких птиц ему показывает, различать их по перу и по голосу учит.