Тайга

Глава 25

Сначала все замолкли. Каждый честно пытался примерить на себя последнюю фразу, словно впервые подумал о том, что убийцу нужно искать здесь, в лагере, среди своих. Я не был исключением, ровно до тех пор, пока ребята, как по команде, не уставились на меня. Их взгляды мне не совершенно понравились.

— Но-но, — я выставил перед собой ладонь, — не надо грязи. Не думаете же вы, что это я сначала убил Генку, а потом сам себе настучал по затылку и прилег голым в тайге отдохнуть?

Эдик вздохнул.

— Было бы, конечно, неплохо. Но нет, мы так не думаем. Просто надеемся, вдруг ты хоть чего-то вспомнил?

Я засунул руки в карманы штанов. Я всегда так делал, с самого детства, когда мне ужасно не хотелось врать. Когда врать приходилось. На душе стало тошно. Как можно вспомнить то, что было не с тобой? Никак! Собрался духом и соврал:

— Не помню. Если бы помнил, давно бы сказал.

— Жаль, — бросил Санжай.

По его голосу стало понятно, что ему действительно жаль.

— Все было бы куда проще.

— И про карту ничего не помню, — сказал я, на всякий случай. Новых вопросов категорически не хотелось.

— Что будем делать с ним?

Тоха указал пальцем на бездыханное тело. Назвать Генку по имени он почему-то не решился.

— Хоронить надо, — сказал Санжай. — Закапывать. Глубоко. Иначе зверье сожрет. Они на запах тухлого мяса знаешь, как падки!

— Давай без подробностей! — Антон побледнел не хуже Юрки. — У меня желудок не железный. И так тошно…

Он неопределенно махнул рукой.

— Командуй, — велел Санжаю Эдик. — Что делать?

И Колька скомандовал.

Место для могилы выбрали на возвышенности, под старой елью, подальше от воды. Сухое, тихое, защищенное с трех сторон кустарником. Метрах в стах от лагеря.

Для начала Эдик притащил из Зиночкиной палатки Генкин спальник.

— Так будет лучше, — парень нервно потер ладони, сказал виновато, — гроба все равно нет. Не класть же его в землю голым лицом…

Санжаю идея понравилась. Он сразу захлопотал, расстегнул спальник, разложил на земле.

— Теперь бы его, — он указал на покойного, — надо поднять и перенести.

Антон начал вновь расстегивать манжеты. Мне же пришла идея куда лучше.

— Постойте, — остановил их я, — давайте, как в больнице с лежачими больными.

— Это как? — Не понял Санжай.

— Я знаю.

Эдик даже повеселел, до того ему пришлось по вкусу мое предложение. Он обернулся к Антону.

— Мы с тобой переворачиваем тело на бок, а ребята подсунут ему под спину мешок, а потом перекатим обратно.

Дальше все получилось довольно просто. Труп без проблем упаковали внутрь, сверху на него положили и куртку. Молнию застегнули наглухо. Уже в спальнике отнесли тело к кустам, с глаз долой. Никто не хотел, чтобы покойный лишний раз попадался Зиночке на глаза.

После весь день, почти до темноты, копали могилу. На пятерых у нас было лишь две саперные лопатки. Таежный грунт оказался тугим, плотным, густо переплетенным сетью корней. Поддавался тяжело, неохотно.

Тоха, взявшийся за работу первым, стер руки до кровавых мозолей. Вместе с ним изо всех сил старался Юрка. Он словно пытался загладить свою вину за то, что не помог нам с мертвецом.

Когда работа близилась к концу, Санжай принес из-под навеса знакомый кривой нож и топорик. Хлопнул меня по плечу, велел:

— Пойдем лапника нарубим. Нам его много надо.

— Зачем не понял я?

— Чтоб запах отбить.

Это было разумно. Я перехватил у него топор, примерил в руке. Рукоятка удобно сидела в ладони. Сам топорик был легкий, совсем маленький.

Колька вывел меня прицельно к ельнику. Остановился, расправил плечи, глянул сквозь пушистые ветви вверх, вдохнул полной грудью. Воздух здесь был душистый, смоляной, вкусный.

Я еще раздумывал, стоит ли сейчас затевать откровенный разговор, как парень меня опередил. Сказал сам:

— Я вижу, ты хочешь о чем-то спросить? Спрашивай, я отвечу.

Он стоял ко мне спиной, ничуть не беспокоясь о собственной безопасности.

— Ну же?

А в самом деле, черт подери, почему бы и нет? Что он мне сейчас может сделать? Убьет? Оглушит? Он же не дурак. Все видели, что мы ушли вместе. А это значит, действительно хочет ответить.

Хочешь? Получи! И я не стал разводить политесы. Спросил в лоб:

— Ты, сволочь, зачем всех перетравил? Нахрена подмешал в чай эту пакость?

Санжай обернулся, глянул с любопытством, усмехнулся.

— Умный, значит, догадался? Даже Эдик не додумался. А ты… — он покачал головой, — удивил.

— Ты обещал ответить, — напомнил я.

Колька расплылся в широченной улыбке, глаза его совсем превратились в щелочки. Ответ меня выбил из колеи.

— Никто же не умер? — Он поднял нож, примерился и рубанул по ближней ветке. — Так? Чем ты недоволен?

— Коль, — сказал я, — это не ответ. Зачем?

— Зачем?

Санжай отбросил ветку, нож, обернулся, воткнул руки в боки.

— А сам как думаешь?

Я пожал плечами.

— Не знаю.

Я действительно не знал. Нет, догадки, конечно, были. Но это все вилами писано по воде.

— Не знает он, — Колька вздохнул.

Я решил ему помочь.

— Ты правда веришь в хозяина? Веришь в то, что он не выпустит нас, пока ему все вернут?

Тут Колька откровенно заржал. Смеялся долго, старательно закрывая ладонью рот. Смех его был слишком неуместен в это время, в этом месте. Я молча ждал.

— Ну ты даешь, — сказал он наконец. — Нет, тебе точно весь мозг отшибли. Какой хозяин? Ты что? Мы с тобой в двадцатом веке живем! Люди в космом летают. А ты — хозяин!

— Тогда зачем все это?

— Зачем, зачем… — Он поморщился. — Вот заладил. Как по-твоему я еще могу заставить убийцу выдать себя? А? Как?

Я проворчал:

— Не больно-то у тебя вышло.

Потом примерился и тоже принялся резать лапник. В конце концов, выяснение отношений можно отложить и до лучших времен. Только Колька отказываться от разговора не спешил. Накипело на душе.

— Зато я попытался, — сказал он. — А что сделали остальные?

Тут парировать было нечем. Действительно, ничего.

— То-то же, — констатировал Санжай. Он обернулся ко мне, наставил назидательно палец. — И ты мне не смей мешать.

Я бросил на землю пушистую ветку, взялся за новою. Спросил ради интереса:

— Меня, стало быть, не подозреваешь?

Колька ответил совершенно спокойно:

— Я же не дурак. Никто себе не сможет так голову разбить.

— А этот разговор зачем завел?

Он ненадолго замолчал, в три удара обрубил толстенную ветвь. Потом неохотно признался: