Тайга

Глава 11

Мы с Эдиком еще раз сходили к озеру. Принесли свою одежду, ведро, добытый рогоз. Я помог Наташе чистить корни. Эдик с Зиночкой резали салат из сердцевины камыша, кислицы и черемши. Вид у салата был странный. Вкус неожиданно оказался вполне ничего.

После пекли рогоз. Юрка взял удочки, Санжая и почему-то отправился за рыбой на реку. Почему-то… Я кисло усмехнулся. Мысль есть озерную живность, которая до этого ела неизвестного мне Генку, энтузиазма не вызывала ни у кого. Обстановка в лагере царила нервная. И когда готовили обед, и когда его ели, и когда мыли посуду.

К ночи напряжение достигло своего пика. Зина ходила с мокрыми глазами, старалась всех избегать. Ребята косились друг на друга. Взгляды были подозрительными. У всех на лице читался вопрос: «Кто? Кто мог все это сделать? Кто подлил в вино клофелин? Кто приложил руку к исчезновению Гены?» Мне же интереснее всего было узнать, кто вдарил по голове Михе, а, главное, за что?

Снизить накал страстей поспешил дальновидный Антон. Он отловил Наташу, взял за локоть, что-то зашептал на ушко. Она послушно кивнула, ушла в палатку. Вскоре вернулась с гитарой. Кто-то выдохнул облегченно. Музыка сейчас была нужна. Она была просто необходима, как лекарство для измученных душ.

Пламя костра бросало блики на лица. Ввысь взлетали искры. Эдиков отвар, разлитый по чашкам, грел руки. Наташины пальцы вели мелодичный перебор. Были они ловкими, умелыми.

— Что вам спеть? — спросила девушка. — Заказывайте, я сегодня добрая.

— Дельфинов, — выпалил первым Эдик.

— Будет сделано!

Наташа откашлялась и запела:

Затихает в море шторм,

Застывает в море стон

И на берег из глубин

С моря выброшен дельфин

Все дельфины в ураган, в ураган, в ураган

Уплывают в океан, в океан, в океан

Лишь один из них отстал

Ша-лу-ла-лу-ла

Лишь один в беду попал

О-е-е-е.

Эту песню я тоже знал. Правда, слышал ее в эстрадном исполнении. Бодром и бессмысленном. Наташин же голос, обрамленный одной только гитарой придал знакомой мелодии новое звучание. Наделил ее невероятным трагизмом и красотой. В эти минуты я был готов в нее даже влюбиться.

Песня промелькнула, как один миг. Наташа положила ладонь на струны, убивая музыку. Улыбнулась одним уголком рта, подмигнула мне, спросила:

— Чего еще изволите?

Я не нашелся, что ответить. Не знал я их песен. А мои песни не знали они.

— Мне можно? — Зиночка, как в школе вытянула руку, подалась вперед.

— Давай, — разрешила наша сирена.

— Хочу про любовь. Помнишь, ты один раз пела, про пустыню.

Наташа кивнула, окинула меня многозначительным взглядом. Мне показалась, что Зина, сама того не ведая, угодила в цель.

А потом полилась песня.

Шел пустыней знойной

Человек однажды.

Он под желтым небом

Умирал от жажды.

Мне она была незнакома. Я ее слышал впервые. И… мне она не понравилась. Лошади в океане были куда круче.

А воды все нету,

А жара все суше,

Умирают реки,

Высыхают души.

Наташа пела, обращаясь только ко мне. Губы ее призывно открывались. Грудь вздымалась под тканью футболки в такт словам.

Если ты не хочешь,

Чтоб в песках разлуки

Я упал вот также,

Простирая руки,

Я смотрел на нее словно завороженный, до тех самых пор, пока вдруг не поймал неосторожный взгляд зеленых глаз. В нем не было ничего, кроме холодного интереса. Так кролик смотрит на удава. Влюбленные девушки так не умеют. Не было там ни капли любви. Сплошное чувство превосходства. Этот взгляд меня моментально отрезвил, лишил иллюзий.

Не суши мне сердце,

Не томи бедою,

Будь моей любовью,

Будь живой водою!

Вот так. Наташа буквально напрашивалась.

Я дослушал песню уже спокойно. Появился новый вопрос: «Зачем? Для чего она все это время была с Михой? Ради выгоды? Ради деда-академика?» Я не знал. Я вообще ничего о них не знал. И не понимал, что ими всеми движет.

Правда, ночью в палатке от продолжения песни отказываться не стал. Зачем, если девушка хочет? И стыдно мне не было. Я отнюдь не чувствовал себя предателем. То, о чем никогда не узнает моя Наташа, оставшаяся в прошлой жизни, ей точно не сможет навредить.

Засыпал я с поцелуями на щеках, на губах, на плечах, на животе, везде. Эта Наташа оказалась на редкость неугомонной и умелой. Засыпал вполне удовлетворенный тем, что было, но ни капли не влюбленный.

В ухо сопела довольная дама. Адреналин еще будоражил кровь. Сон никак не хотел приходить. В голове крутились тревожные мысли. Одна другой краше. Я гнал от себя все, что связано с прошлой жизнью. Не хотел об этом думать. Что толку? Все равно никак не мог вспомнить, почему оказался здесь.

Я тупо разбирал здешний день по кусочкам, по кадрам. Пытался угадать, что думали все эти люди, когда мы принесли в лагерь Генкину куртку. Что значили их слова и взгляды. Хотя нет. Что это со мной? Я не подумал о самом важном — зачем Эдик позвал меня с собой? Знал ли он, где искать притопленные вещи? Или это все — случайность, простое совпадение?

Мне жутко хотелось верить во второе. И почему-то верилось в первое. Я никак не мог разобраться в своих чувствах. Подозрительными казались все, кроме Зины. Взять хотя бы Антона. Зачем он разглядывал остальных? Пытался вычислить убийцу? Или хотел увериться, что его самого никто не подозревает?

А Санжай. Слишком спокойный, слишком без эмоциональный, слишком уверенный в себе. Такой долбанет по башке и не будет мучиться угрызениями совести. Или будет? И все эти его разговоры о том, что шаманское золото трогать нельзя. Для чего они? Ни для того ли, чтобы заграбастать все себе?

Черт. А еще Юрка с фантастической инфантильностью, эгоизмом и цинизмом. И Наташа… Моя неискренняя Наташа.

Она словно услышала мои мысли, пошевелилась, открыла веки. Спросила сонно:

— Ты чего не спишь? Утром идти. Тоха всех в полшестого разбудит. Спи давай.

— Сплю, — заверил я и закрыл глаза.

Заботится. Тревожится. Сплошная показуха. Хотя, может, я все это себе придумал? Может, это самая обычная паранойя от удара по башке, от перемещения в другую жизнь?

Все, спать. Хватит. Хватит изводить себя пустыми мыслями. Все равно найти ответы ни на одну не получится. Утро вечера мудренее. Эта фраза сработала, как заклинание.

И я как-то незаметно уснул, прекрасно понимая, что до подъема осталось три часа.

— Отстань! — Я попытался натянуть спальный мешок на голову, зарыться него, как в нору. — Отвяжись!