Тайга

На берегу появилась встревоженная Наташа. Ее появление застало меня по пояс в воде. Девушка с ходу закричала:

— Спятил? Нафига ты туда полез? Мало тебе по башке настучали? Самоубиться решил? Тут же ключи везде бьют!

— Что там у вас случилось? — раздался Зиночкин голос.

Наташа фыркнула, припечатала:

— Да тут Мишаня, как настоящий придурок, купаться полез!

Считанные секунды, и на берегу уже стояло две встревоженные няньки. Зиночка спешно вытирала руки полотенцем, хотя, непонятно, чем это ей могло помочь.

Я стоял по пояс в воде, поджимал от холода пальцы, обратно не шел из чистого упрянства.

— Миш, — сказала просительно Зиночка, — вылезай. Простынешь же. Там вода ледяная. Тут вообще только Санжай купаться может. Он привычный.

— Вылезай Миха, — присоединилась к ней Наташа.

Выражения лиц у них сделались до невозможности одинаковыми — мины чрезмерно заботливых мамочек. Только, странное дело, я поймал себя на том, что забота Наташи меня бесит, а забота Зиночки, совсем наоборот, приятна. В этом было что-то неправильное. Я разозлился и включил барана.

— Отстаньте от меня обе. Я что вам, ребенок? Идите нянчить других!

Девчонки непонимающе переглянулись.

— Простудишься, Миш, заболеешь, — пролепетала девушка бывшего Михи. — Чем тогда лечить?

— Не заболею.

Мысленно добавил: «Мертвецы не простужаются!» Я демонстративно раскинул руки, собираясь плюхнуться на спину и поплыть. Зиночка вскинулась. У нее прорезался командный голос:

— Михаил, не смей! Затылок намочишь! А там повязка, рана, — она поникла и добавила убито, — зря что ли Эдик старался?

К Эдику я испытал чувство необъяснимой ревности. Дурь какая-то. В голове царил полный сумбур. Что случилось со мной после переезда в новое тело? Веду себя, как глупый пацан. Куда подевались хваленая рассудительность и логика? Что со мной вообще произошло?

Этот вопрос ввел меня в полную прострацию. И правда, что? Почему я попал сюда? Неужели там, в будущем, я тоже умер? Почему тогда ничего не помню?

— Миш, выходи уже, хватит!

Голос Наташи вывел меня из стопора. И я неожиданно понял, что промерз до костей. Вода действительно была холодной. У самого дна вихрями закручивались ледяные потоки.

— Да, сейчас…

И пошел к берегу на непослушных ногах.

Зубы отбивали дробь. Кожа покрылась зябкими мурашками. Я бы не удивился, что губы мои сейчас, как в детстве, стали синие. Две заботливые «мамочки» усадили меня на стул, принялись хлопотать вокруг.

— Что за дурь? Что за блажь такая все делать назло? — приговаривала Наташа.

Она обтерла меня со спины полотенцем, набросила на плечи куртку. Зина сунула в руки чашку горячего какао.

Напиток был душистым. Пах шоколадом и молоком. Молоком? Стало интересно, как им удалось протащить в тайгу молоко. Неужели перли на себе такую тяжесть. Я спросил:

— А молоко здесь откуда?

Зиночка вздохнула, ушла под навес, вернулась с консервной банкой в руках. На банке была желтая с синим этикетка. Со своего места, надписи на ней я не видел. Девушка подошла ко мне, проворчала:

— Здорово тебе по башке настучали, если ты элементарные вещи забыл.

Я взял банку, прочитал на этикетке: «Молоко коровье цельное сухое». Мысленно отругал себя, что не допетрил сам. Потом подумал, что и хрен с ним. Кто знает, как обычно бывает при амнезии? Что остается в голове, а что нет? Не помню и все! Проронил:

— Понятно.

Вернул банку обратно.

Наташа, оставившая сей конфуз без комментариев, сказала:

— Переодеть тебя надо. Давай, я трусы сухие принесу.

Я вдруг представил, как натягиваю сухие труселя прямо здесь, под присмотром двух девушек. Эта идея мне не понравилась. Не то что бы я страдал излишней стеснительностью. Но как-то не комильфо…

Я поднялся, остановил Наташу:

— Не надо, я сам.

Она пожала плечами:

— Сам, так сам.

Отняла у меня чашку и отхлебнула.

— Только не застревай там. Еда остынет. А греть десять раз я не собираюсь. Тут тебе не ресторан!

Не ресторан, не ресторан, не ресторан…

Почему эти два слова застряли в моей памяти? Я шел и бесконечно повторял их про себя. Было в них что-то важное, что-то значимое. Они хранили разгадку какой-то тайны. Жаль, я не мог вспомнить, какой.

Смена белья лежала в рюкзаке. Сколько нужно человеку, чтобы снять мокрые труселя и натянуть сухие? Секунд двадцать? Вон, в армии раньше учили одеваться за сорок секунд. Или за пятьдесят? Я попытался вспомнить этот факт из рассказав отца. Задумался и нарвался на очередной возмущенный вопль.

— Миха, ты где опять застрял?

Кричала Ната.

Я повертел в руках сырые семейники. Куда их девать? Накинул их сверху на рюкзак, решил, что сушиться повешу потом. Напялил носки, штаны, футболку и вышел в люди уже в человеческом виде.

При взгляде на озеро меня невольно передернуло. Никогда, ни за что не полезу я здесь больше в воду. Хватит.

— Миш! — Наташа уже откровенно злилась.

— Иду!

И припустил к навесу трусцой.

На завтрак был омлет. Я хотел было спросить про яйца, но не стал. Наташа все же поймала мой удивленный взгляд, предъявила бумажную коробку, усмехнулась:

— Не мучайся. Яйца мы сюда тоже не тащили. Обычный яичный порошок.

Мне долили в чашку какао, вручили вилку, серую горбушку.

— Хлеб кончился, — тихо сказала Зиночка. — Хорошо, что есть два мешка сухарей. Но надолго их не хватит.

— Там еще мука, — Наташа придвинула вещмешок, — лепешек напечем.

— А потом? — Голос Зиночки дрогнул. — Когда все закончится?

Мне захотелось ее утешить:

— Рыба в озере не закончится, — сказал я с умным видом. — И Эдик травы знает, корешки разные. С голоду не умрем.

На слове рыба встрепенулась Наташа.

— Кстати, — сказала она, — по поводу рыбы. Здесь речка есть неподалеку, ты обещал нам омуля наловить. Или теперь… — Она беспомощно махнула рукой.

Я даже приосанился. Что-что, а рыбалку в нашем семействе уважали. Сказал, как можно внушительнее:

— Ну, омуля я, конечно, не ловил никогда…

И осекся. Что за бес меня сегодня тянет за язык? Наташа вздохнула совсем уж безнадежно, почти простонала:

— Ну вот, опять. Омуля он не ловил! А кто тогда ловил?

Я поспешил ее успокоить:

— Ната, не злись.

Она внезапно взбеленилась, пошла красными пятнами, наставила на меня палец:

— Не называй меня Натой. Никогда! Слышишь? Меня так только Юрка звал с детства. А ты…

Она махнула рукой, продолжать не стала.

— А я как?