Улицы гнева

Немало все же собралось людей под тем бумажным стягом. Обнять бы их, решивших драться и умереть как коммунисты.

— Товарищи... ребята! Без паники, без развала давай... Сплоховали, не добили Гетьманчука, он наверняка и выдал. Продержимся дотемна, а там будем вырываться...

Немцы подтянули к маслозаводу свежие силы. Солдаты прятались за разрушенным кирпичным забором, выложенным не монолитно, а «через кирпич», и оттуда, как из бойниц, постреливали по окнам осажденного здания. Вероятно, кого-то из начальства такое ведение боя не устраивало, и оно настойчиво выталкивало солдат из укрытий. Те нехотя высовывались, оставляя на снегу трупы товарищей, откатывались за ограду, но, понукаемые, снова шли под выстрелы.

В просторном помещении бывшего красного уголка, в коридорах и комнатах заводской конторы уже наладился своеобразный быт: раненые заряжали автоматные диски и подтаскивали их к стреляющим. Кто-то организовал медпункт, и свежие повязки уже белели на многих, тронутых пулей. В коридоре на опорожненных патронных ящиках действовали даже хлеборезка и раздаточная — из съестного были консервы и хлеб. Наблюдатели непрерывно докладывали Щербаку о передвижениях врага. Осажденные надеялись в темноте пробиться к реке…

— Орудия подтащили! — вдруг прокричал кто-то.

— Студент, мать твою...

Разрыв снаряда потряс здание. С потолка посыпалась штукатурка. Все шарахнулись от окон. Щербак опомнился быстрее других.

— Огонь по прислуге! — Щербак, припав к окну, выпустил очередь из автомата.

Пулемет застрочил, автоматы поддержали его обнадеживающую очередь.

Второй снаряд угодил в верхний этаж. Рухнул потолок над бумажным лозунгом, сорвав его. Из коридора повалил дым.

Щербак увидел, как взмахнул руками учитель. Упал сраженный осколком снаряда Вронский, стоявший у пулемета.

— На выход, к Волчьей! — крикнул Щербак, припадая к пулемету. — Я их задержу...

Нарыв наконец прорвался. Ах, как все было разыграно подлой бабой!

Рица разбудили ночью. Ортскомендатура сообщила: измена. Рядовой Гетьманчук показал...

Риц позвонил начальнику гарнизона.

— Что, что там у вас на маслозаводе? — сипло переспросила трубка. — Не сливки ли потекли в рот германской армии? Говорите толком!

— Да, вот именно — сливки. Сливки партизанского движения.

Эта замысловатая фраза родилась нечаянно и заставила смутиться начальника жандармерии: он никогда не выражался выспренно. С удовольствием подумал: «Наверняка там и Вильгельм Телль, Вот и поговорим».

Впрочем, теперь его забота — Марта Трауш. Он давно не верит ей. Если бы только удалось нащупать ее змеиный след.

На рассвете солдаты окружили маслозавод.

Риц торопливо печатал:

«Касается... Отношение...»

Теперь-то донесение не будет ординарным. Риц не был чужд романтики. Разве не романтичен весь этот восточный поход?

Машинка трещала споро. Не так ли трещат сейчас пулеметы и автоматы на маслозаводе?

Не закончив донесения — Рицу не сиделось — и наскоро позавтракав, он вместе с Ромуальдом поехал к месту происшествия.

Отдаленная перестрелка остановила их у рощицы на окраине города. Они вышли из машины и потоптались на улочке, откуда просматривалась дорога на маслозавод и виднелись его очертания. Риц посмотрел в бинокль.

— Что скажешь, Ромуальд? — спросил он, передавая бинокль переводчику.

— Скажу, что это не Железка, господин майстер. Тех взяли без единого выстрела. — Ромуальд продолжал рассматривать в бинокль панораму завода и вспышки выстрелов.

— Ну и что же?

— А то, что не нравится мне вся эта возня, майстер. Вас, вероятно, дома ждут родители?

Он уже опустил бинокль и откровенно рассматривал встревоженное лицо своего патрона.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я побаиваюсь, майстер. Очень здесь неспокойно.

— Трус! Это, пожалуй, все.

— Яволь, майстер.

— Впрочем, какой ты немец? Я позабыл, что судьба рейха — это еще не твоя судьба. А ну-ка посмотри мне в глаза. Та тоже клялась в верности.

Риц выхватил бинокль из рук переводчика, и снова в перекрестье линз возникла панорама боя. Солдаты поднимались в атаку. В окнах здания сверкали вспышки. На талом снегу чернели трупы. Рица передернуло. Проклятая баба под носом у властей вооружила отряд красных. Позор!

Из-за угла выкатили орудие. Пронесся бронетранспортер. Перестрелка усилилась. Кажется, стреляют и в городе? Неужто придется уйти, так и не повесив предательницу?

Внезапно из калитки выбежал мальчуган в больших башмаках и кепочке, но, увидев военных, в испуге подался обратно. Риц, выхватив парабеллум, выстрелил ему вдогонку. Ромуальд усмехнулся.

— Ты что-то хотел сказать? — спросил Риц.

— Да, майстер. Я вспомнил, что у фрау трое вот таких. Вы знали об этом?

Риц посмотрел на переводчика и присвистнул:

— Поехали, что ли...

Они сели в зеленую машину Рица и поехали в гестапо. Ботте был, как всегда, подтянут и чисто выбрит. Его как будто и не касалось то, что происходило на маслозаводе.

— Чепуха, — ответил он на замечание Рица. — Прыщик.

— Нарыв, — поправил его начальник жандармерии. — Его вскрывают, чтобы избегнуть заражения.

— И профилактика, между прочим, не помогла, — Ботте улыбнулся. — Марта, если помните, подписала документ и с тем самым документом сходила кое-куда... Вот это бабенка, ничего не скажешь!..

Риц помолчал, с любопытством разглядывая Ботте.

— Вы жили с ней? — неожиданно спросил он. Ботте усмехнулся: — Это не просто.

— Меня удивляют, если хотите знать, ваши восторги. Не иначе как эта тварь доставила вам удовольствие. На окраине города гибнут немецкие солдаты из-за нашей с вами глупости... Вот что! — Риц не скрывал гнева. — Она была в наших руках... и мы не смогли...

Ботте выпрямился, отчего показался Рицу выше, чем обычно.

— На войне всегда кто-то кого-то подставляет. Вы не заметили, Риц? Категория «глупость», «тупость» и... как вы еще сказали там... все они на войне уступают место необходимости, сформулированной в приказе. Мы с вами тоже можем погибнуть совершенно просто, и ни я, ни вы не попытаемся обвинить в этом нашего фюрера... который тоже подставил... э... э... вот и меня, и вас... и всю нацию...