Страница 7 из 41
С одного из тральщиков сошел командир. У него на рукаве кителя золотые нашивки до самого локтя. Старшина ему теперь уже прямо сказал: «Вот они, Коля и Митя, которые видели мины».
Командир подошел к ребятам.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал он, козырнув, и каждому подал руку.
А потом он начал спрашивать у каждого отдельно то же, что и старшина. Ребята рассказывали охотно и даже не забыли сказать про то, что мина булькала…
— Показать сможете, где поставлены мины? — спросил командир.
— Можем, — ответил Митя.
— Иванов! Карту!
Да-а-а… Вот тут-то и загвоздка… На Волге все знакомо, а здесь на карте нет ничего похожего. И река узкая, вся в черточках, и на берегах нет ни яров, ни балок…
Митя посмотрел на друга, но тот сделал вид, что его интересует катер, и отвернулся от карты.
— Не можешь? А ты смотри: мы сейчас здесь… Это — вон тот поворот, а дальше…
— А где тропинка?
— Какая тропинка?
— Что по яру идет.
— Ее нет. Очень мала, и на карту ее не нанесешь… Ты говоришь, что мины поставили у большого дерева. Смотри: вот оно.
И правда дерево! Только не похоже: у того нижние вещи высохли, а это вон какое кудрявое. Но вслух Митя ничего не сказал. Может, опять нарочно сделано, чтобы врага обмануть…
А командир продолжает разъяснять. Даже балку с лисицами нашел. На карте она как черточка с зубчиками по сторонам.
— Так где же мины?
И все-таки Митя не может показать, где мины: очень река узкая. Он только вздохнул.
— Тогда пойдем на место… Стоп, ребята! Вы — берегом.
Чего угодно, но только не этого ожидал Митя. Неужели они не заслужили того, чтобы прокатиться на катере?
От обиды дрожат губы.
— Пойдем, Коля, — говорит Митя, старательно застегивая пуговицу пиджака.
— Пошли, — отвечает Коля и стоит, рассматривая босые ноги.
— Возьмите их, товарищ капитан третьего ранга, — говорит один матрос. — Вон как обиделись.
— Не имеем права рисковать их жизнью…
Что еще сказал командир, ребята не слышали: он стал говорить тише, а тральщики завели моторы.
— Хлопцы! — кричит старшина. — Заходите в гости! Автомат пощажу…
Вот этот знает — кому можно, а кому нельзя…
…Тральщики ходят лесенкой. Один впереди, а другой — сзади и немного сбоку. Они ходят уж давно, а мину подорвать не могут.
Сначала было интересно, а теперь нисколечко. Тогда, как только пришли, один тральщик поставил к берегу трал, отошел от него да как даст самый полный ход! Только пена из-под винта фонтаном бьет!
Тральщик шел как будто точно туда, где лежит мина. На корме его стоял матрос и бросал глубинные бомбы. Они взрывались сзади катера. Слышно было: «тук», — а потом вода забурлит, приподнимется, словно кто-то большой по дну гуляет, и снова река гладкая, без бугров… А мины целы.
Сколько глушеной рыбы плывет!.. Ее ребята набрали много. Брали и лещей, и язей, и стерлядь: теперь все равно дома сознаться придется.
Потом катера начали тралить. Ходят друг за другом, и всё.
— Не умеют взрывать, — вздохнул Коля.
— Не уме-е-ют! — передразнил его Митя. — Думаешь, что мину взорвать: прошел — и готово. Папа говорит, что другой раз целый день ходят, а вытралят только одну.
Дует ровный низовой ветер. Волны бьют о яр. Вода у берега мутная, желтая. Рыбачить нельзя. Друзья улеглись в тени и следят за тральщиками.
— Митя, а они сами, как пароход, взорваться могут?
— Могут…
— А матросам там, наверно, страшно, — сказал Митя после продолжительной паузы.
— Привыкли, — ответил Коля. — Самые смелые люди на тральщиках служат. Они все время могут умереть…
Незаметно ребята уснули. Проснулись от сильного удара. И первое, что они увидели, — большой тонкий столб воды около одного трала.
— Мина!
— Ага! Взорвали!
Под вечер взорвали вторую мину. Она лежала на мелком месте, и столб воды был совсем другой, широкий, пушистый, словно дерево из воды встало.
Тральщики подошли к берегу.
— Спасибо, ребята, — сказал командир и снова подал руку. — Вам куда?
Коле нужно было сворачивать в сторону от реки, но он промолчал и решил подождать, что будет дальше.
— Мне к папке бежать надо, — сказал Митя. — Он у меня бакенщик.
— На каком посту?
— Да вот тут — за поворотом. Я мигом добегу…
— Ладно, ладно! Теперь мин нет, и вам можно на катер. Иванов! Принимай гостей!
Горячая палуба жжет ноги. Но это ничего. Все можно вытерпеть, если к дому подходишь на военном катере, да еще с пулеметами, да с флагом… Может, и папа не так сердиться будет…
Плывут назад берега. Катер идет быстро: еще один поворот — и дом. Как жаль, что он так близко!
На берегу на скамеечке сидит отец. Он смотрит на катер. Вот что-то крикнул. К нему подошла мама и бабушка. Они прикрыли глаза от солнца ладошками и тоже смотрят на катер. Что-то будет…
Заскрипел песок под днищем катера. Остановились.
— Петрович! Принимай своего! Славный помощник растет. Помог две мины вытралить.
Митя смотрит только на жилистые, загрубелые руки отца… А вот они тянутся к нему… Как хорошо на руках у папы! Сердце бьется часто-часто.
— Мать! Накорми их, — басит отец и, легонько шлепнув Митю, подталкивает к дому. — Тоже мне, внештатные наблюдатели…
Голос у папы ласковый и чуть-чуть вздрагивает.
— А ведь придется, мать, оборудовать им наблюдательный пункт.
Вл. Черненко
Страх
Рассказ
Трус ли я? Не знаю. Но сердце мое колотилось отчаянно. И вот я стоял в темноте и, затаив дыхание, прислушивался. Я слушал до боли в ушах. Зенитки перестали бить, наступило затишье. Только по железным крышам соседних домов время от времени брякали осколки. После беспрестанного грохота эта тишина давила на уши.
Тик-так… тик-так… тик-так…
Когда я услышал это тиканье? И почему оно здесь? Вчера его не было. Оно остановило меня. Только что я пробирался на свой пост, к слуховому окну. Согнувшись, чтобы не задеть жестяную крышу, я шел по чердаку в темноте. Внезапно, словно по команде, зенитки смолкли. Исчезли вспышки и всполохи, они погасли, словно прожекторные лучи окунулись в воду. Наступила тишина. Звенящая тишина. Грохотанье замерло, утихло, отзвенело, и на земле стало совсем тихо, так тихо, будто на свете и не было войны. И только:
Тик-так… тик-так…
Все громче и громче. По мере того как отмирал и отлетал грохот, тиканье становилось явственней.
Левой рукой я ухватился за мохнатую от пыли балку. В темноте она была такая теплая и родная. Она еще хранила тепло августовского солнца и света. Она была твердая и прочная. Как на земле. За нее хорошо было держаться. Под рукой что-то действительно основательное, твердое и прочное.
Тик-так… тик-так…
Я наверняка знал, что на чердаке, кроме меня, никого не могло — быть. Это — мой пост. Я напрягал зрение, стараясь что-либо разглядеть в темноте. В глазах роились зеленые и оранжевые разводы. Ничего. Никого. Только: тик-так…
— Кто там? — крикнул я.
Быть может, я крикнул. Нет, я не смог крикнуть. Своего хриплого голоса я не узнал.
Никто не отозвался. Только по-прежнему неуклонно и бесперебойно раздавалось равномерное металлическое тиканье. Оно не усиливалось и не утихало. Оно раздавалось монотонно и бесстрастно.
Вы знаете, что такое — смотреть в темноту? В то место, где ничего не видно? Туда, откуда каждый миг прямо в лицо может брякнуть удар… или крик… или ослепительная вспышка… или не знаю что…
Мне казалось, что я слышу дыхание там, впереди, в кромешной тьме. Кто-то дышал там. И, наверно, прислушивался к моему дыханию.
Или у меня шумело в ушах?
Я судорожно сглотнул слюну — и это получилось так громко, что — было слышно на всем чердаке.
Я спросил — на этот раз шепотом:
— Кто там?
И вдруг заметил, что правая моя нога так и застыла, приподнятая. Сейчас она сама, непроизвольно, опустилась на мягкий настил из песка и кирпичной пыли.