Страница 6 из 20
Непредсказуемость и неопределенность присущи всей мировой истории. Что бы ни писали марксисты или либеральные социологи, общественные движения и идеологические течения не определяются рациональным выбором, а скорее являются продуктами страстей и представлений, почти всегда ложных. Политическая воля немногих, а иногда и одного человека, толкает историю в неожиданных направлениях. Наконец, происходят никем не ожидаемые катастрофы с огромными последствиями. Последняя мысль особенно часто посещала меня во время пандемии, когда я заканчивал книгу.
Американский дипломат Джордж Кеннан, автор доктрины сдерживания, в 1946 году говорил своим студентам в Национальном военном колледже в Вашингтоне, что советскую угрозу Западу можно устранить с помощью «постепенного смягчения советской политики под влиянием твердого и спокойного сопротивления ей извне». Впрочем, оговорился он, такое смягчение никогда не было бы полным и потребовало бы много времени. Другим, более радикальным вариантом, по мнению Кеннана, мог стать «внутренний разлад, который временно ослабил бы советский потенциал и привел бы к [ситуации], похожей на события 1919–1920 годов». Хотя Кеннан не считал его особенно вероятным, именно этот сценарий похож на то, что произошло с Советским Союзом в 1991 году[16]. Никто, включая самых прозорливых экспертов, не мог предвидеть, что СССР, который выстоял под чудовищным натиском армий Гитлера, рухнет под грузом внутренних кризисов и конфликтов. За первые три десятилетия после Второй мировой войны индустриальная и военная мощь СССР невероятно возросла, и его запас прочности казался бескрайним. Западные руководители и лидеры мнений говорили о «советской сверхдержаве», сопернице США как по экономическим, так и военным возможностям. В 1950-х годах ЦРУ и многие зарубежные экономисты даже предсказывали, что СССР превзойдет Соединенные Штаты по мощи. На самом же деле советская держава всегда страдала от экономического и финансового отставания от американского лидера. Статус сверхдержавы был результатом системы, которая позволяла феноменальную концентрацию ресурсов в руках государства и в конце концов дала СССР возможность простирать свои военные силы на все континенты. Это могло работать, пока «экспорт» военного потенциала подкреплялся убедительной идеологией и опирался на внушительные экономические возможности. В 1980-х годах стало очевидно, что советская идеология выдохлась, а в экономике и обществе накопились громадные проблемы. Эксперты на Западе опасались, что у Советского Союза откроется второе дыхание. Этого не произошло. Но даже в 1990 году большинство авторитетных наблюдателей и комментаторов не считали, что СССР обречен. И Горбачев, и его оппоненты признавались, что, если бы не августовский «путч», у советского государства еще был бы запас прочности, и оно не развалилось бы так скоропостижно и до основания[17].
В книге я пытаюсь освободиться от доминирующей на Западе, на Украине и Прибалтике, и в либеральных кругах в России концепции о неизбежности распада СССР. Она возникла сразу же после крушения Союза, но тридцать лет спустя обрела новую и очень многочисленную аудиторию. В самом деле, сегодня родившихся после 1991 года столько же, столько тех, кто помнит Советский Союз. Читатели, убежденные в неизбежности гибели «империи зла», найдут в книге много нового. Развал СССР не шел по написанному сценарию. Это трагедия человеческих надежд, идей, страхов, страстей и непредвиденных событий. Мы увидим, что Горбачев и кремлевское окружение спорили о реформах, ломали голову над тем, как быть с межнациональными конфликтами и покидающими Союз республиками, признавали или не признавали ошибки, обвиняли в них других, боролись за власть. Стенограммы обсуждений дают нам возможность окунуться в воды прошлого, многие из этих документов не могут никого оставить равнодушным. Понимая, что современный читатель ищет достоверности в море вторичной информации, я сознательно предпочитал те свидетельства, которые отражают сиюминутную реакцию, страхи и слухи момента, редкие взлеты оптимизма и все более частые приступы пессимизма и отчаяния, характерные для людей того времени.
Не умаляя значения Горбачева, я расширил круг действующих лиц, прислушивался к их мнениям и инициативам вне зависимости от того, считались ли они тогда «правильными» или «неправильными». Советские реформы и их крах нельзя приписывать одному лидеру, сам лидер нуждался в «хоре» – как это было почти всегда со времен античной трагедии. Чем ближе к окончательному коллапсу СССР, тем больше список персонажей, тем они разнообразнее. По мере того как Горбачев делегировал центральные полномочия и замещал старую советскую иерархию власти на странную систему «демократического социализма», где «вся власть» была отдана Советам, многие почувствовали себя не пассивными наблюдателями, а участниками истории, если не ее творцами. Этот бурный политический поток оказался нацелен больше на разрушение, чем на созидание, – как и политическая дуэль между Горбачевым и его роковым соперником Ельциным. Я показал широкий спектр партийных тяжеловесов, реформаторов, экономистов, дипломатов, депутатов парламента, офицеров и аналитиков КГБ, маршалов и генералов, руководителей предприятий ВПК, начинающих банкиров и предпринимателей, журналистов, прибалтийских националистов, украинских политиков и многих других.
В книге также рассказывается, какое значение имел Запад и, в частности, США в драматических событиях, закончившихся коллапсом СССР. Западные СМИ и политические круги в Вашингтоне в то время играли громадную роль в формировании представлений и политики общественных и политических движений, высшего круга советских государственных деятелей, включая Горбачева и его ближайшее окружение. В последние годы Советский Союз стал настолько «прозрачным» для западных дипломатов, что американские и британские источники, личные дневники и официальные депеши, нередко содержат уникальную информацию, без которой невозможно писать историю тех месяцев и дней. Высокое качество западной аналитики и ее внимание к деталям зачастую позволяло мне заполнить лакуны и исправить многочисленные неточности в советских документах. Как и на заре советской власти (а может, и российской истории), иностранцы выступали и участниками событий, и ее летописцами. В течение двух последних лет существования СССР администрация США, члены Конгресса, СМИ и некоторые американские неправительственные организации, а также религиозные деятели включились – кто неохотно, а кто с энтузиазмом – в бурный политический процесс «реформирования» Советского Союза. Причем для советских граждан «американский фактор» и «американское присутствие» тогда приобрели гораздо большее значение и смысл, чем представлялось самим американцам. В тот уникальный момент Соединенные Штаты оказывали на элиты – советские и антисоветские – столь громадное влияние, что его можно сравнить лишь с американским влиянием в Западной Европе в первые годы после Второй мировой войны, когда США предоставляли европейцам огромную помощь в рамках плана Маршалла. «Американский феномен» в советской политике нельзя сводить к стереотипам, нельзя считать вмешательством в дела другой страны – и тем более искать в нем преднамеренный злой умысел. Те в России, кто продолжает рассуждать по поводу «американского заговора с целью уничтожить СССР», не хотят признать, что тогда многие даже в высших советских элитах приветствовали «явление Америки народу». Многие в Советском Союзе, среди них Ельцин и его окружение, приглашали американских экспертов в Москву помочь с преобразованием советского общества. Поразительно в этой истории другое – насколько плохо руководители США и СМИ представляли те возможности, ту «мягкую силу», которую они имели в те годы в терпящей кризис стране. В мотивах американцев было много достойного, ряд их действий был прагматичным, направленным на предупреждение возможных катастрофических последствий распада СССР. Но в целом интересы американской безопасности и краткосрочные политические расчеты превалировали над тем, что можно назвать «видением будущего».
16
Frank Costigliola (ed.). The Ke
17
См. материалы Стивена Ф. Коэна, Арчи Брауна, Марка Крамера и Стивена Э. Хансона в Slavic Review 63:3 (осень 2004), pp. 473–474, 483, 486, 493, 500, 503, 506–508, 512, 533.