Страница 17 из 20
Как выяснилось, к моменту начала этой работы Горбачев уже имел собственное представление о концепции конституционных реформ. В конституционных и правовых вопросах, в отличие от экономических и финансовых, советский лидер чувствовал себя уверенно. По воспоминаниям Медведева, Горбачев намеревался «превратить Советы в постоянно действующие органы управления»[89]. Советы возникли как прямая форма народного правления, их съезд в Петрограде был тем органом, от имени которого Ленин и партия большевиков захватили власть в России в 1917 году. Идея Горбачева поражала своим размахом: вернуть российский коммунизм на исходную точку его прихода к власти и перенаправить великий эксперимент в демократическое русло. Отправным моментом политических реформ должны были стать всенародные состязательные выборы народных депутатов на съезд. Этот орган, в котором должно было заседать 2250 человек, не имел мировых аналогов. Съезд должен был представлять все национальные республики и этнические автономии Советского Союза, все группы населения и все основные общественные и политические институты. Он облекался верховной властью: правом изменять конституцию, назначать правительство и выбирать из своей среды постоянное законодательное собрание – Верховный Совет. Сходную модель правления предлагала первая большевистская конституция, одобренная Лениным. Подобный конституционный пересмотр политических структур предстояло повторить на всех уровнях – республиканском, региональном и местном. Горбачев до последнего держал коллег по Политбюро в неведении относительно своих политических преобразований, единственным исключением был Яковлев. Генсек понимал, что его идеи могут вызвать возражения и шок у некоторых из них. Новый конституционный порядок означал конец абсолютной власти Политбюро и партийного аппарата.
В окружении Горбачева некоторые сочли новый политический строй громоздким и, по сути, не способным править страной. Яковлев и Черняев выступали за сильную президентскую систему, Медведев – за парламентскую, при которой партия большинства формирует правительство, а лидер партии возглавляет государство. Горбачев, обязанный своей громадной властью партийной диктатуре, не хотел создавать органы сильной исполнительной власти. Он отказался вернуться к системе исполнительных комитетов, опираясь на которые правили Ленин и большевики. Горбачев хотел, оставаясь генсеком партии, стать председателем реформированного Верховного Совета. «У Горбачева представления уже прочно сложились, и повернуть его было трудно или скорее всего невозможно», – вспоминал Медведев[90].
Эти подходы противоречили всей российской и советской практике государственного правления. Если бы в тот момент Горбачев предложил создать более сильную исполнительную власть вместо Политбюро – легитимную и делегированную новыми представительными собраниями, – у него не возникло бы проблем. Никто не мог помешать советскому лидеру совместить два поста – генсека и главы какого-нибудь Верховного исполнительного комитета СССР. Некоторые историки утверждают, что Горбачев хотел иметь наделенный всеми полномочиями законодательный орган, которым бы он уравновешивал могущественный партийный аппарат. Что бы ни двигало Горбачевым, заявленная цель – отдать «всю власть Советам» – стала его принципиальной политической ошибкой. То, что в период коренных реформ на вершине политической системы поставили суперпарламент, оказалось делом рискованным и непрактичным. Советы, что десятилетиями лишь ставили печати на решениях Политбюро, внезапно обрели законодательные и исполнительные функции, большие, чем могли освоить. Кроме того, Горбачев не учел, как мощный выброс популистской энергии после десятилетий диктатуры может породить его политические преобразования. Рыжков вспоминал, что горбачевские конституционные реформы застали его и других членов Политбюро врасплох. Не обладая никаким иным опытом, кроме командного, они не могли предвидеть последствий таких изменений, а когда поняли, было слишком поздно. Двухуровневая система советского парламентаризма сделала СССР неуправляемым. А после распада Союза она же поставила Россию на грань краха, ввергла ее в конституционный кризис. Только насильственная отмена горбачевской системы Советов Борисом Ельциным в октябре 1993 года дала возможность стабилизировать конституционный порядок[91].
Подготовка к политическим реформам проявила новые черты в поведении и личности Горбачева. В 1988 году в его голосе появились нотки самоуверенности. Громадная власть не могла не вскружить ему голову, несмотря на его, по словам Черняева, «природный демократизм». Он купался во внимании мировых СМИ во время частых поездок за границу, где встречался на высшем уровне с президентом США Рональдом Рейганом, британским премьером Маргарет Тэтчер, президентом Франции Франсуа Миттераном и другими западными лидерами. Горбачев уже ставил себя на голову выше – интеллектуально и политически – своих коллег по Политбюро. В разговорах с Черняевым он корил их за «философское убожество» и «недостаток культуры». Даже трудолюбивый Рыжков раздражал его постоянными жалобами и растущим унынием по поводу дел в экономике. Изменился характер дискуссий в Политбюро, где Горбачев председательствовал. «Он действительно нуждался в совете и мнении других, но лишь в той мере, в какой это позволяло ему заставить [остальных] следовать его позиции и идее», – вспоминал член Политбюро Виталий Воротников. У Горбачева проявилась еще одна специфическая черта: он часто не заканчивал споры выбором конкретных действий. Это создавало видимость поиска консенсуса и оставляло возможность пойти на попятную при слишком активных возражениях. Горбачев был «постоянно готов уклоняться, балансировать, принимать решение в зависимости от ситуации»[92]. Он гордился этим качеством. «Ленин тоже называл себя оппортунистом ради спасения революции», – говорил он Черняеву в августе 1988 года[93]. Самоуверенность, переходящая в самонадеянность, помогла Горбачеву провести серию радикальных политических и экономических реформ, минуя скептическое большинство в Политбюро и все более встревоженных партийных боссов на местах.
Ключевым политическим моментом в грандиозном замысле Горбачева стала специальная партийная конференция в конце июня 1988 года. В Кремле собрались около 4500 делегатов. Горбачеву требовалось, чтобы они одобрили его радикальный курс, и он в этом замечательно преуспел. На конференции, которую транслировали по телевидению на всю страну, делегаты приняли резолюцию «О демократизации советского общества и реформе политической системы». Участники конференции также проголосовали за внесение изменений в конституцию СССР, касающихся создания новой политической системы к осени 1989 года. Ее предстояло внедрить до конца срока полномочий прежнего, карманного Верховного Совета. Однако Горбачев чувствовал, что большинство делегатов конференции не поддержат весь пакет реформ. Он не ошибался – большинству хотелось перемен, но никто и представить не мог, что генсек идет на слом политической системы целиком. В самом конце конференции, после четырех дней докладов и выступлений, почти как бы между делом Горбачев вынес на голосование предложение поручить Политбюро провести до конца года реорганизацию партийного аппарата. Предложение одобрили, что дало Горбачеву практически неограниченный мандат. Позже он характеризовал этот момент, как «начало подлинной перестройки»[94]. Спустя годы Эдуард Шеварднадзе сформулировал это так: Горбачев искусно «использовал сталинские властные методы для демонтажа сталинской системы»[95].
После конференции Горбачев отправился в длительный отпуск в Крым, где вблизи Фороса для него построили роскошный особняк. Сопровождавший его Черняев поражался великолепию виллы, так не соответствовавшей образу бескорыстного реформатора-ленинца: «Зачем это ему? Слухи не только в Крыму, но и в Москве: стоило то ли 189 млн, то ли около того… Плюс целая армия охраны и обслуги». Помощник видел, что по сравнению с предыдущим летним отпуском Горбачев изменился. Он уже «не разговаривал запросто», и когда Черняев пытался дополнить его мысли, Горбачев тут перебивал и довольно безапелляционно излагал свое, давая понять, что на этом дискуссия закончена. Как и в предыдущий отпуск, Горбачев занимался на отдыхе теоретическими и историческими исследованиями, продолжил изучать материалы дискуссий среди большевиков после смерти Ленина. Он начал диктовать помощнику брошюру об эволюции понятия «социализм» от Маркса до наших дней. «Теперь мозги разбрелись настолько, – сетовал он, что уже никто не знает, где социализм, где нет, и вообще что это такое». Черняев заметил, что довольно быстро генсек запутался в своих построениях. В то же время он не хотел признавать, что социализм по-ленински уже не давал ему руководства к действию[96].
89
Медведев В. А. В команде Горбачева: взгляд изнутри. М.: Былина, 1994. С. 74; Шахназаров Г. Х. Цена свободы. С. 73.
90
Медведев В. А. В команде Горбачева. С. 73–75.
91
Интервью Майкла Макфола с Николаем Рыжковым. 30 сентября 1992 г. The McFaul Collection, HIA. О конституционном кризисе см. William E. Pomeranz. Law and the Russian State: Russia’s Legal Evolution from Peter the Great to Vladimir Putin (London: Bloomsbury, 2018), pp. 108–122.
92
Воротников В. И. А было это так… С. 49.
93
Записи Черняева, 5 августа 1988 г. Личный фонд Черняева, Колледж св. Антония, Оксфорд.
94
Медведев В. А. В команде Горбачева. С. 78.
95
Интервью автора с Эдуардом Шеварднадзе, 20 августа 1999 года, Тбилиси.
96
Черняев А. С. Совместный исход. С. 758–759.