Страница 9 из 33
Номер Жюля занят, и, пережидая, Жак-Анри кончиком карандаша поворачивает диск. Набирает первую попавшуюся комбинацию— Гудки и голосок:
— Алло?
— Алло...— говорит Жак-Анри, улыбаясь.
— Лилу, это ты?
— Я ошибся... Извините.
— Я тоже. Думала, это Лилу.
— Еще раз извините.
— Какой разговор!
Короткие гудочки отбоя. Держа трубку на отлете и улыбаясь, Жак-Анри рисует в воображении портрет собеседницы. Судя по голосу, она молода, вряд ли старше двадцати. Еще что? Влюблена, сидит дома в полдень и ждет своего Лилу; за секунду голос точно сломался — был радостным и звонким, когда спрашивала, и тут же потускнел...
Жак-Анри прижимает вилку телефона, отпускает и, услышав гудок, набирает номер.
— Месье Дюпле? У меня есть неплохая бронза. Могу я ее предложить?
— Приносите после двух.
Кабинет наполнен свежим воздухом. Пепельница чиста. Жак-Анри запихивает в сумку складную коротенькую удочку, термос и плоскую коробку с бутербродами. Выходе, бросает секретарше:
— Я здесь, но не принимаю.
— Хорошо, господин Дюран! Месье Гранжан...
— Завтра!
Месье Гранжан подождет. Чеки, счета, дела с акцептами и векселями — все это терпит. Не так уж велик оборот АВС, чтобы бухгалтер стонал от обилия работы. Сделки мельчают: все, что представляет хоть какую-нибудь ценность, скуплено немцами; на долю французских комиссионеров остаются крохи.
Дряхлое такси везет Жака-Анри к Аустерлицкому мосту и освобождает его из травленных пылью недр в нескольких шагах от набережной. У лодочника находится складной стульчик — пять су в час — и баночка мотыля — три франка; он помогает Жаку-Анри свинтить удочку и, получив плату вперед, советует:
— Не оборвите леску, дружище. Здесь щуки, как акулы.
— А плотва?
— Смылась в Биарриц на бархатный сезон.
Жак-Анри и сам знает, что в сентябре нет клева, но это его не смущает. На пустой набережной под сводами моста никто не помешает им с Жюлем поговорить о делах. Ближе и вечеру появятся влюбленные, и придется уйти.
Раздвинув стульчик, Жак-Анри усаживается и, обстоятельно исследовав содержимое коробки, выбирает мотыля. Шельмец лодочник подсунул завалявшийся товар — на такую полудохлую мелочь плотва не пойдет даже с отчаяния. Жак-Анри насаживает червяка на крючок и дует на него. Поплевать на червя нельзя — так делают где-нибудь на Клязьме, но не в Париже.
— Месье позволит?
Раздвижной стульчик едва не расползается под тяжестью Жюля.
— Опаздываешь,— говорит Жак-Анри.
— Как назло, принесли фарфор для оценки. Что-нибудь поймал?
— Нет. Сколько он с тебя содрал за червей?
— Хотел три, но согласился на франк.
— Ты всегда был практичнее,— говорит Жак-Анри с легкой завистью.
Жюль забрасывает крючок и — надо же — почти тотчас тащит его обратно: на конце лески бьется плотвичка. Минуту или две она поглощает все внимание Жака-Анри: брошенная в банку с водой, рыбешка описывает круги, тычется в прозрачные стенки. Целая армия котов, дремавших дотоле где-то в сухих уголках, берет Жака-Анри и Жюля в плотное, мяукающее кольцо. Это коты-рыболовы, они здесь живут и сейчас возмущены: двое в плащах — скупердяи или новички, не знающие, что по обычаю первая рыба полагается им, котам.
— Отдадим? — предлагает Жак-Анри.
— Этим? Нет, старина. Их слишком много, и они хищники... Ненавижу хищников — так уж я устроен.
Жак-Анри оглядывается — коты смотрят на банку жадными глазами. Бока их впалы, хвосты нервно подметают гранит. Жак-Анри крошит бутерброды и бросает куски котам. Чем они виноваты, что сейчас не сезон, а у Жюля слишком доброе сердце?
— Есть ответ? — спрашивает Жюль.
— Пришел ночью. Потому я тебя и вызвал.
— И, конечно, экстра и, конечно же, весьма срочно.
— Ты угадал,— говорит Жак-Анри.— Предлагают ликвидировать АВС или выйти из дела.
— А есть ли смысл?
— Думаю, есть. Пока рации молчали, боши были уверены, что меня нет в Париже. Но с августа специалисты Шустера должны были разубедить их: радисты имеют известный им почерк, а что касается системы, то она в основном сходна с той, что применялась нами в «Эпок». Если бы ты оказался на месте Рейнике, где бы ты искал Леграна в первую очередь?
— Только не в комиссионных фирмах. После «Эпок»...
— Ой ли? Такова или примерно такова была первая мысль Рейнике. Потому до известной поры гестапо, абвер и дарнановская агентура обходили АВС... Но вот мысль вторая: а почему бы и нет? Ты Рейнике, и ты говоришь себе: «Легран и его люди работают не по шаблону и уверены, что я это принимаю в расчет. Как раз поэтому они делают ход «шаблонный»: вновь прикрываются комиссионной конторой».
Жюль едва не роняет удочку.
— Черт побери!
— Реально?
— Боюсь, что да. Жаль ABCI
— Нужны покупатели, Жюль. Ты сможешь найти — осторожно, не впутываясь в переговоры?
— Попробую... Недели хватит?
Дождь усиливается, но коты, подобрав все крошки, терпеливо мокнут, карауля банку. Плотвичка мечется по кругу — ищет выход и не находит. Жак-Анри вытряхивает из коробки прилипшие ко дну волокна ветчины и манит
ближайшего кота — полосатого, длинноногого, с впалыми боками:
— Тц-цц-ц...
Кот лапой цапает ветчину и удирает — хвост трубой. Жюль грозит ему вслед кулаком.
— Он голоден, бедняга,— говорит Жак-Анри и ежится, вода с поднятого воротника плаща скатывается за шиворот, растекаясь по спине.— У тебя есть календарь?
— Есть,— говорит Жюль с недоумением.— Даже два — стенной и карманный.
— Нужен стенной. Ты заметил, там для каждого дня указано время восхода и захода солнца?
— Ну и что?
— Профессор и я договорились о новой схеме связи. Радисты опять получат по пять квартир в разных концах города — слава богу, что плату мы внесли еще год назад. Передатчики у нас есть, и дело не за ними,— трудно со сменой частот.
— Время восхода?..
— Браво, Жюль! Все довольно просто: суммируем время восхода и захода и получаем цифру, которую прибавляем к основной частоте — 10 400 килогерц. Для каждого дня будет иная, совершенно новая.
— Неплохо,— говорит Жюль без особого энтузиазма.— Но ответь мне: смена частот при постоянных часах выхода в эфир — тот ли это лабиринт, в котором блуждают бесконечно? Радиоабвер набил руку на таких вещах|
— Не спорю, но календарь — кладезь премудростей. Там есть не только время Парижа, но и данные по Токио и Берлину.
Жюль оживляется. Намокшие волосы лезут ему в глаза, и он отбрасывает их со лба.
— Один день — по парижским часам, другой — по берлинским, третий — по Токио!
— Прохладно, Жюль!
— Какая-нибудь задача со сложением и вычитанием?
— Теплее.
— Послушай, старина, оставь ты это «холодно-горячо».
— Это тебе за жадность... Ладно! Ты угадал: каждый день действительно будет начинаться для радистов не в ноль по парижскому времени, а по Токио — по четным или Берлину— по нечетным числам. Но этого мало. Время восхода и захода — но не солнца, а луны — будет тоже приниматься в расчет, прибавляясь и часам и минутам, обусловленным расписанием передач. Получится настоящий хаос. Вчера, скажем, наши передатчики работали с юго-востока, юго-запада и севера и начинали сеанс в 9.43, а завтра они выходят на совершенно иной частоте и отстукивают свое в 17.51 с северо-востока, северо-северо-запада и юго-юго-запада... И вот что, Жюль, я думал о радистах.
Жак-Анри нагибается над банкой и пальцем подгоняет приткнувшуюся к стенке рыбу. Плотвичка скользит вокруг пальца, извивается, пытаясь найти дорогу на волю.
— Оставь ее,— говорит Жюль.— Что о радистах?..
— Их надо прикрывать. Работать они могут не дольше четверти часа, и с улицы — с обеих сторон — должны быть наши люди. Лучше всего, если поблизости окажутся телефоны,— о появлении немцев радисты должны узнавать как можно раньше.
— Придется использовать для прикрытия твоего Техника, связных и помочь самому.
— Договорились.