Мизанабим

– Примерно, – отзывает Сом. – У него нет связи с племенами. И, если по-честному, ни у кого из нас нет связей. Любых. Из-за карантина Клиф отрезан от Ядра – то есть «главных» островов, я говорил об этом по пути.

– Я не очень понимаю… – Нура пытается сладить с потоком услышанного, но истощённое тело противится. Она будто стоит у подножия водопада, и струи бьют по макушке не переставая.

Горчак вдруг поднимается с места, наливает в протёртый до скрипа стакан воду и протягивает Нуре.

– Карантин – это когда болеют. Все. Или многие, – поясняет он. – Власти запирают ворота, охраняют входы и выходы, порт не принимает корабли, а жители сидят по домам. Во Внутреннем круге спокойно, хотя богатеи жалуются на то, что теряют деньги из-за вставшей торговли. Бедняки из Внешнего круга голодают. Мародёры наживаются как могут. Жулики продают «лекарство» тем, кто верит. Монахи из Удела Боли молятся и бьют в колокол через двенадцать часов – голова от них пухнет. Короче, хаос и разруха.

– Хио ма, – шепчет Нура, – мне жаль. Я совсем не понимаю ваших порядков, но болезнь – всегда горе.

Она замечает, как Ёршик поднимается и выходит за дверь. Сом передаёт ему свёрток, извлечённый из кармана. Что под тряпицей – не разобрать.

Нура чувствует себя подспудно виноватой, но никак не может понять, за что именно. Будто своим появлением в Крепости она вскрыла рану, и оттуда хлынул гной. Может, не стоит расспрашивать сегодня: всё нужное придёт со временем.

– Да, – говорит Сом, – и всякий переживает горе по-разному. Не обижайся на Малого, он устал. Но хочет, чтобы ты осталась. Закончи историю, чтобы мы могли принять решение. Остальное – завтра. Всем нужно отдохнуть.

– Мне не на что обижаться, – она качает головой, – я здесь лишняя… Я понимаю это. Если бы в племени оказался чужак, Сатофи захотел бы услышать его историю, прежде чем выделить место на плоту.

– Это ваш старейшина?

– Да.

– Он научил тебя языку? Ты говоришь почти без ошибок, хоть и с акцентом.

Нура кивает.

– Всему, что я знаю. Он – самый мудрый из людей. Хотите – верьте, хотите – нет… – она поводит плечами, настраиваясь на рассказ. – Он предупреждал меня в день испытания, что ничему нельзя верить. Река, бегущая через остров Первого Огня, соединяет два мира: наш и реин-ги – там обитают демоны и духи. Я… – она спотыкается, хмурит брови, пытаясь восстановить по кусочкам свой путь, но воспоминание ускользает, как сон поутру. – Я прошла через лес и встретила те-макуту, это ведьма, которая знает судьбы всех живущих. Она сказала мне что-то… А после… – Нура сминает платье на коленях. – Земля дрогнула. Волны окатили берег, и с неба попадал огонь.

Голос дрожит. Ей было страшно, очень страшно – не за себя, а за других, ведь она находится здесь, хоть и кажется, что первая душа Нуры осталась на острове…

– Я не помню… после. Не знаю, что стало с другими и где сейчас Плавучий Дом.

Она даже в мыслях боится признать: их больше нет. Смешливых Джары и Ситы, красавицы Санаи, талантливых мастеров и сказочников, навигаторов и охотников за жемчугом… И Сатофи больше нет.

Он часто повторял, что в человеке заключён мир – необъятный, как море до самого дна. Для Нуры он был таким миром.

– Тебе повезло, – Горчак голосует первым. – То, что выжила, похоже на чудо. Я «за».

Он хлопает рукой по столу. Следом ложится ладонь Карпа – широкая, с несколькими шрамами на тыльной стороне: они тянутся багровыми полосами от костяшек до самого запястья.

– Вот это разговор, моны! Братство прекрасных дев в беде не бросает! – Он залпом осушает кружку. – Добро пожаловать, Веснушка. А впрочем, необязательно брать прозвище, если не хочешь. Это я так…

– Всё равно будет Никсой.

– И то верно.

– Правда, без хвоста…

– Да и зачем бы он? С двумя симпатичными ножками куда как лучше.

– Добро пожаловать, – обрывает их Сом, поднимаясь из-за стола. – Половину сказанного можешь пропускать мимо ушей. Что делать дальше, подумаем утром. А пока… спи без страха. Если что-нибудь понадобится – разбудишь. Дай мне руку.

Он шагает к Нуре и завязывает вокруг её запястья шнурок: никаких украшений, просто кусок бечевы и двойной крепкий узел.

– Это символ Верёвочного Братства. Как я сказал, никто из нас тебе не угроза. В стенах Крепости ты под защитой.

Нура смотрит ему в лицо и опускает взгляд. Правда в том, что защиты нет. Нигде. Они сами сказали: город страдает от болезни, никто не покинет остров. Она заперта здесь.

– Спасибо.

– Там есть одна хитрость, идём покажу, – голос Карпа звучит над головой, и, резко оборачиваясь, Нура сталкивается с ним в дверном проёме. – Ничего! Ничего, подумаешь… В тесноте, да не в обиде, как молвят на севере империи. Тебе надо… ну, мыло там? Что ещё положено юным барышням? Умывальник и клозет за кухней. Чулан тоже, но туда лучше не заглядывай. Вообще никогда.

Слова сыплются градом и отскакивают. Усталость накатывает комом тошноты, и Нура послушно следует за ним – снова на второй этаж. Стоит на пороге спальни, пока Карп двигает кровать, громыхая железной сеткой.

– Вот так. Дуть не будет. Сколько раз заделывали щели, а всё одно… И небо видно, если головой на восток повернуться… – он спохватывается и отходит, позволяя ей лечь.

Нура забирается под тонкое шерстяное одеяло – как есть, в чужой одежде.

«Найди себе другое платье».

Она вздрагивает, вспоминая черноту Скатовых глаз.

Кажется, Карп что-то говорит и она отвечает – односложно, невпопад. Тогда шутник выходит и, плотно затворяя дверь, возвращается к своим. Шаги, двери. Из коридора льётся жёлтый свет, но и он вскоре тает в грохоте гигантских волн, стоит только опустить ресницы…

☽ ⚓ ☾

«Не открывай глаза».

Уже не голос Сатофи, но её собственный звучал в голове вместе с ударами крови. Нура мысленно тянулась к противоположному берегу и продолжала считать шаги.

Четыре, пять, шесть…

Половина пути была пройдена, когда её позвали по имени.

– Ну-ура-а, – певуче и протяжно. Не женский голос и не мужской, не молодой и не старый. К нему тут же присоединился второй. Зажать уши она не могла: если отпустит канат, может оступиться. Воды реки не глубоки, но служат границей двух миров – реин-ма и реин-ги. Она сама была канатом – тонкой верёвкой, натянутой между царствами живых и мёртвых.

Семь, восемь…

– Оглянис-сь, – шептал голос, – твой ка-сеф далеко, не ищи его здес-сь.

Нога провалилась в пустоту, и Нура упала на колени, неловко подвернув лодыжку.

– Где?.. – вырвалось помимо воли. – Где мне искать?

Голоса победно взвыли. Она нарушила наказ Сатофи: заговорила с духами, и те не отпустят её просто так.

– От ржавых цепей… – раздалось над самым ухом.

– …до подземного храма.

– Под водой и там, где кончается суша.

– В чёрном сердце зреет яд: есть те, кто увидит, и те, кто закроет глаза.

Голосов стало больше, они сплетались в звенящий хор, и Нура, не выдержав, открыла глаза. У духов не было лиц. Только безглазые подобия, похожие на вылепленные из глины маски.

– Я хочу увидеть! – выкрикнула он прежде, чем осознала.

Сатофи говорил, что духи могут являться в разных обличьях. Они желают тебе добра, другие – смерти. Но лишь те из них, у кого сильная воля, могут на время вырваться из цепкой хватки Маару, владычицы подземного царства, чтобы появиться в мире живых. Их грехи и благодетели давно взвешены, но остаётся что-то иное – ниточка, отголосок прошлой памяти, не позволяющий обрести покой.

Они могут давать туманные пророчества, запутывать, но никогда – лгать напрямую. Поэтому старейшина просил тринадцатую внучку быть осторожной: не задерживаться на мосту, не откликаться на зов, не принимать советов…

Она не сдержала обещание.

Ка-сеф – это то, изначальное, чего боялись все та-мери и втайне желали. Это человек, посланный судьбой, чья душа – станет твоей наполовину. Одна из самых сложных вещей, которую не разумеют белые люди. На их язык слово переводится как «со-бытие́» – существование вместе, неразрывно друг от друга. Ни время, ни расстояние не помеха для ка-сефа. Когда тебе больно – ему больно тоже. Когда ты делаешь вдох – он делает вдох, где бы ни находился в ту минуту и чем бы ни был занят.