Страница 17 из 52
И второй указ: «Губернское правление, слушая переданное в сие правление циркулярное предписание г-на министра внутренних дел, последовавшее на имя начальника губернии от 18-го минувшего октября за Ns 138, в коем изъяснено: по Высочайше утвержденному 10 мая 1839 г. положению Комитета министров, сообщенному к исполнению начальникам губерний в секретном циркуляре Министерства внутренних дел от 20 января 1840 г. за № 21, заготовлены были министерством образцы орудий для телесного наказания преступников, как-то: кнут, плеть, протяжные ремни и штемпеля, — и разосланы тогда же во все губернии и области, с тем чтобы употреблявшиеся там прежде орудия телесного наказания преступников были уничтожены, а заготовлены новые по упомянутым образцам. Заготовление сие, как тогда, так и впредь, на основании означенного высочайше утвержденного положения Комитета министров, предписано производить хозяйственным образом, по распоряжению губернского начальства и под непосредственным их наблюдением, насчет экстраординарных сумм. Из числа установленных орудий наказаний кнут в настоящее время уже отменен уголовным уложением и штемпеля, измененные в форме (вместо букв «В. О. Р.» буквы «К А. Т.», то есть «кат[оржник]»; эти буквы ставили таким образом, что «К» приходилось на лоб, «А» — на правой щеке, «Т» — на левой) на основании циркулярных предписаний Министерства внутренних дел, от 18 июня и 30 сентября 1846 г., изготовляются и рассылаются по распоряжению министерства к начальникам губерний вследствие их представлений, заготовление плетей и притяжных ремней осталось по-прежнему на обязанности губернских начальств. Между тем о заготовлении вновь плетей, вместо приходящих в негодность от употребления, некоторые начальники губерний входят с представлениями в Министерство внутренних дел. Находя такие представления несогласными с упомянутым высочайше утвержденным положением Комитета министров, он, министр внутренних дел, просит Его Превосходительство сделать распоряжение, чтобы на будущее время заготовление плетей для наказания преступников, по силе установленных на этот предмет правил, производимо было хозяйственным образом, по распоряжению губернского правления и под его непосредственным наблюдением, не обременяя министерство подобными требованиями. Приказали: о содержании настоящего предписания министра внутренних дел дать знать градским и земским полициям Рязанской губернии и передать копию в 9-й стол сего правления к сведению и руководству».
Былое, 1907, октябрь.
Кнут и шпицрутены (Бунт в военных поселениях, 1832 год)
Виновных в нашем округе оказалось около 300 человек. Квартиры убитых штаб-офицеров, обер-офицеров, докторов и других лиц обращены были в арестантские тюрьмы, в окна вставили железные решетки. В эти временные тюрьмы, в деревянных тяжелых колодках, были рассажены арестованные. Охраняли их казаки и солдаты резервов, потом прислан был еще батальон солдат, кажется, из Петербурга.
Обвиняемые, сколько помню про наш округ, просидели в тюрьмах до Великого поста 1832 года, в томительном ожидании окончательного решения своей участи. Наконец участь эта была решена: одних приговорили к наказанию кнутом на так называемой кобыле, а других — к прогнанию шпицрутенами.
Я живо помню эти орудия казни. Кобыла — это доска длиннее человеческого роста, дюйма в 3 толщины и в пол-аршина ширины, на одном конце доски — вырезка для шеи, а по бокам — вырезки для рук, так что когда преступника клали на кобылу, то он обхватывал ее руками, и уже на другой стороне руки скручивались ремнем, шея притягивалась также ремнем, равно как и ноги. Другим концом доска крепко врывалась в землю наискось, под углом.
Кнут состоял из довольно толстой и твердой рукоятки, к которой прикреплялся плетеный кнут, длиной аршина полтора, а на кончик кнута навязывался 6 или 8-вершковый, в карандаш толщиной, четырехгранный сыромятный ремень.
Что же касается до шпицрутенов, то я вполне ясно помню, что два экземпляра их, для образца, были присланы (как я позже слышал) Югейнмихелем в канцелярию округа из Петербурга. Эти образцовые шпицрутены были присланы, как потом мне рассказывали, при бумаге, за красной печатью, причем предписывалось изготовить по ним столько тысяч, сколько потребуется. Шпицрутен — это палка в диаметре несколько менее вершка, в длину — сажень; это гибкий, гладкий прут из лозы. Таких прутьев для предстоящей казни бунтовщиков нарублено было бесчисленное множество, многие десятки возов.
Наступило время казни. Сколько помню, это было на первой или на второй неделе Великого поста. Подстрекаемый детским любопытством (мне шел 9-й год), я бегал на плац, лежащий между штабом и церковью, каждый день во все время казней. Морозы стояли в те дни самые лютые.
На плацу, как теперь вижу, была врыта кобыла, близ нее прохаживались два палача, парни лет 25-ти, отлично сложенные, мускулистые, широкоплечие, в красных рубахах, плисовых шароварах и в сапогах с напуском. Кругом плаца расставлены были казаки и резервный батальон, а за ними толпились родственники осужденных.
Около 9-ти часов утра прибыли на место казни осужденные к кнуту, которых, помнится, в первый день казни было 25 человек. Одни из них приговорены были к 101 удару кнутом, другие — к 70-ти или к 50-ти, а третьи — к 25-ти ударам кнута. Приговоренных клали на кобылу по очереди, так что в то время, как одного наказывали, все остальные стояли тут же и ждали своей очереди. Первого положили из тех, которым было назначено 101 удар. Палач отошел шагов на 15 от кобылы, потом медленным шагом стал приближаться к наказываемому, кнут тащился между ног палача по снегу; когда палач подходил на близкое расстояние от кобылы, то высоко взмахивал правою рукой кнут, раздавался в воздухе свист и затем удар. Палач опять отходил на прежнюю дистанцию, опять начинал медленно приближаться и т. д.
Наивно-детскими, любопытными глазами следил я за взмахами кнута и смотрел на спину казнимых: первые удары делались крест-накрест, с правого плеча по ребрам, под левый бок, и слева направо, а потом начинали бить вдоль и поперек спины. Мне казалось, что палач с первого же раза весьма глубоко прорубал кожу, потому что после каждого удара он левой рукой смахивал с кнута полную горсть крови. При первых ударах обыкновенно слышен был у казнимых глухой стон, который умолкал скоро, затем уже их рубили, как мясо. Во время самого дела, отсчитавши, например, ударов 20 или 30, палач подходил к стоявшему тут же на снегу полуштофу, наливал стакан водки, выпивал и опять принимался за работу. Все это делалось очень, очень медленно.
При казни присутствовали священник и доктор. Когда наказываемый не издавал ни стона, никакого звука, не замечалось даже признаков жизни, тогда ему развязывали руки и доктор давал нюхать спирт. Когда при этом находили, что человек еще жив, его опять привязывали к кобыле и продолжали наказывать.
Под кнутом, сколько помню, ни один не умер (помирали на второй или третий день после казни); между тем каждый получал определенное приговором суда число ударов.
Но ударами кнута казнь не оканчивалась. После кнута наказанного снимали с кобылы и сажали на барабан; на спину, которая походила на высоко вздутое рубленое мясо, накидывали какой-то тулуп. Палач брал коробочку, вынимал из нее рукоятку, на которой сделаны были буквы из стальных шпилек в 1/2 дюйма длины; шпильки эти изображали, помнится, букву «К» и еще какие-то буквы. Палач, держа рукоятку в левой руке, приставлял штемпель ко лбу несчастного, затем правой рукой со всего размаху ударял по другому концу рукоятки, шпильки вонзались в лоб, и таким образом получалось требуемое клеймо, таким же приемом быстро высекались буквы на обеих щеках. После отнятия клейма из ранок сочилась кровь, палач затирал кровавые буквы каким-то порошком, чуть ли не порохом, так что в каждой прорези оставался черный след. Таким образом, получался знак, который впоследствии, как я слышал, делается совершенно белым и не может уничтожиться очень долго, остается на всю жизнь.