Страница 1 из 6
Глава 1
Откуда-то с верхних этажей многоквартирного дома доносились голоса. Итан остановился в тени холодного подъезда, задрал голову и, тяжело дыша, внимательно прислушался. Его смолистые волосы были растрёпаны, на широких плечах неуклюже болтался рюкзак, а по обмерзшему, бледному лицу катились редкие капли солёного пота. На одной из стен нервно мерцала разбитая лампа, заливавшая выкрашенные зелёной краской бетонные стены оранжевыми лучами. Покрытые миллионом трещин ступеньки убегали спиралью под самую крышу стоящего на отшибе города жилого массива. Где-то за спиной скрипела неугомонная железная дверь. В щели окон то и дело со свистом задувал морозный ветер. Пахло свежей краской.
Так и не расслышав ни единого слова, Итан принялся устало подниматься по лестнице, минуя этаж за этажом. Голоса становились всё громче, эхом отскакивая от стен, пока наконец не приобрели плоть и форму:
— ...А я тебе говорю, что нельзя просто так взять и запороть проверку на подвижность без учёта модификатора резиновых калош. Как он меня достанет в этой луже, я тебя спрашиваю?
— Но ты ведь сам заложил их в ломбард ещё пять ходов назад, лишь бы у тебя хватило сантимов на покупку... этих, как их... Хуго, ты записал?
— Так точно-с, все ходы в книжечке. Вот, читай: Лазарь меняет найденные калоши на двенадцать сантимов. А сразу после, в строке ниже: всё тот же Лазарь покупает пять фунтов королевских груш за десять сантимов.
— Сколько-сколько фунтов? Так это ж ещё и штраф к передвижению должен быть тогда.
— А что, вроде и должен.
— Во ты попал, Лазарь! Бросай давай.
— Я бросаю груши ему в морду.
— Совсем сдурел? Бросай, я тебе говорю.
— Не стану бросать, я лучше от груш избавлюсь, чтобы штрафа лишиться.
— Груши не трожь! Ты же их хотел отдать той дамочке на площади.
— Я передумал. Сейчас как швырну всю корзину... Хуго, давай проверку на атлетику.
— А что, можно и на атлетику...
По подоконнику с треском покатились кубики.
— Девять.
— Да какие ж это девять, когда всего семь!
— Ну семь.
— Тьфу, считать не умеешь? Эх, потонул ты, получается, Лазарь. С грушами на дно, так сказать. Вот это я понимаю — жадность сгубила.
— Это всё потому, что Хуго кости неправильно кинул. Я ему давно, дураку, говорил коврик принести — на мягкой, на мягкой поверхности надо!
— А что, можно и на мягкой...
Итан остановился на одном из лестничных пролётов. Прямо перед ним вокруг широкого подоконника теснились трое. Тот, что слева был ростом ниже среднего, усатый, с головы до ног закутанный не по погоде во всё полосатое и красно-белое. По правую руку возле тёплого бойлера торчал то и дело мусоливший в губах пустую самокрутку розовощекий шатен с подобранным явно вслепую гардеробом. Между ними сутулился и шмыгал носом смуглый брюнет, не отрываясь делающий заметки в толстом блокноте. Подоконник за их спинами оказался укрыт разлинованной чёрным маркером картонкой, по центру которой слегка блестели белые грани игральных кубиков.
Заметив внезапного гостя, шатен присвистнул и ткнул в бок того, что делал записи:
— Гляди-ка, а вот и он.
— А вот и кто? — запыхтел красно-белый.
— Сейчас узнаем.
Все трое внимательно оглядели застывшего на месте Итана. Каждый при этом смотрел по-своему и выражал результаты осмотра бровями, губами или глазами.
— Братец, а ты чего вообще умеешь? — шмыгнул тот, что с блокнотом.
— Да я так... — не сразу нашёлся Итан. — Мимо иду, не обращайте внимание.
— Блокнотик заполнять умеешь? А кости бросать? А с головой всё в порядке?
Итан только сейчас заметил, что все трое обуты в разной степени мягкости тапочки.
— Вы здесь живёте? — спросил он осторожно, делая шаг в сторону.
— Я нет, — махнул рукой один. Вслед за ним оставшиеся помотали головой. — Мы не здешние, мы вообще никакущие. У нас уже давно и дома-то нет.
Ясно, подумал Итан, бомжи собрались, греются.
— И чего вы тут делаете? — устало спросил он, поправляя рюкзак. — Выпиваете?
— Не-а, тебя ждём.
— Меня?
— Ага, тебя, кого ж ещё? Нам замена нужна срочная. Выручишь?
— Даже не знаю, ребят. Вы и без меня, похоже, неплохо время проводите, — Итан покосился на подоконник. — К тому же, я ничего в ваших нардах-шашках не понимаю...
— Сам ты шашки, а это ролевуха, — обиделся тот, что с блокнотом. — Нам мастер нужен новый, а то я уже устал всю ночь этих двоих развлекать, хочу тоже поиграть. Выручишь, а? У нас тут и поле новое — сам сделал.
— Да ты подходи, не бойся, — добродушно поманил его тот, что прижался к бойлеру. — Чего стоишь, словно мы алкаши какие? Вон, смотри, — он покачал в руке бутылку с минералкой, — я уже неделю как не пью. Тут только хорошая компания собирается, правда ведь?
— Во-во, — поёжился закутыш. — Мы этот подъезд знаешь как долго выбирали? Потом ещё дворника пришлось упрашивать впустить. А он, собака, глухой, документы требовал. Пришлось ему отдать всю выпивку, что мы купили, лишь бы замолчал. Так что ты нас за дураков не держи — мы хоть и не местные, но двери не ломали, честно вошли.
— И что, давно вы тут сидите? — улыбнулся скрестивший руки на груди Итан. — Я вас что-то совсем не припомню. Соседи не жаловались? Лампочку не вы ли выкрутили?
— А чего им жаловаться? Мы публика приличная, место своё знаем. Не шумим, не курим, бутылки не бьём. Угол заняли и кости гоняем себе на потеху — всё лучше, чем по мусоркам лазить... И лампочку твою не трогали, так и передай заведующему.
— Да мне-то какое дело, — Итан пожал плечами. — Играйте сколько хотите, я мешать не стану...
Он уже собрался подниматься дальше, но тот, что сторожил бойлер, преградил ему путь и, хитро сощурившись, спросил, пережевывая самокрутку:
— А это у тебя чего?
Палец его уткнулся в сжатый кулак Итана.
— Это просто таблетки, — ответил Итан. Разжав пальцы, он показал полуночным гостям фиолетовую упаковку. — Для сна.
— Плохо спишь, братец?
— Можно и так сказать. Бессонница мучает.
— Слушай, а у меня вот тоже нынче какие-то проблемы со сном начались, — после этих слов шатен нарочито широко зевнул. — Не одолжишь немного?
— Да, конечно, без проблем...
— Ого, а мне тогда тоже можешь отсыпать чуток? — подлетел второй.
— Ну и я за компанию не отказался бы поспать спокойно, — забулькал из-за его спины усатый.
Вскрыв упаковку, Итан последовательно выдавил по одной белой таблетке в руку каждого обитателя подъезда, после чего быстро сосчитал оставшиеся. Было 20, а стало 17, с досадой подумал он. Пока должно хватить.
— И что, вот от этого я типа спать лучше буду? — поинтересовался шатен, внимательно разглядывая таблетку снотворного, зажатую между большим и указательным пальцем. — Не, дружок, ерунда это всё. Хочешь, я тебе в следующий раз средство надёжнее принесу? Вырубает за минуту.
— Ты его не слушай, братец, — хмыкнул закутанный, пряча свою дозу в один из многочисленных карманов. — Мы ведь всё понимаем. У кого сейчас жизнь лёгкая? Если помогает, то и ладно. Меня Лазарем зовут, кстати.
— Лазарем? — Итан приподнял брови. — Прозвище такое?
— Его раньше Лазарем всем двором называли, — вклинился странно одетый шатен, — после того, как он напился до беспамятства, уснул в сугробе, а утром как ни в чём не бывало попёрся на заработки. С тех пор пошёл слух, что его вообще ничто не возьмёт — на зло всем проснётся и пойдёт. Мы в тех краях уже давно не были, но кличка осталась.
— А имя-то у него есть? — уточнил Итан, которого не особо радовали подобные истории.
— Ты глухой? Я ж тебе сказал — напился он до беспамятства. Ничего не помнит: ни имени, ни откуда родом, ни сколько мне должен за шапку.
— Мне все говорили новую жизнь начать, — вздохнул Лазарь. — Мол, тебе повезло, а ты обратно в бутылку залез и на улице остался. Да только разница какая? Всё равно сравнить нынешнюю жизнь не с чем.
— Ты не оправдывайся, всем ведь ясно, что ты просто боишься пробовать. А меня Хуго называют, раз уж знакомиться начали, — шмыгнул смуглый и протянул руку. Итан аккуратно пожал её и тоже представился из вежливости. — Я вот память не терял, к сожалению. Так бы, может, и у меня сейчас прозвище какое было-с. Ну а Сальвадора ты уже давно знаешь...
Хуго указал на улыбающегося шатена с самокруткой в губах, но Итан был готов поклясться, что видит столь странную персону впервые.
— Боюсь, что не знаю, — нашёлся он после того, как ещё раз оглядел прислонившегося к бойлеру мужчину: его ногти были разноцветные, одежда представляла смесь пёстрых тряпок, сальные волосы блестели, а ухмылка неприятно растягивала морщины. — Такого не забудешь.
— А ты, может, работы мои видал, — засмеялся Сальвадор, сминая пальцами пустую самокрутку. — Я какое-то время искусством промышлял, муралы рисовал, стихи летом на асфальте писал, фокусы девушкам показывал за поцелуй, хе-хе. А потом местные смекнули, кто им все стены краской мажет, и принялись гонять меня по всем районам. Пришлось временно на покой уйти, в глубокий андерграунд. Затаился, вдохновения набираюсь, новые знакомства завожу, чтобы потом вернуться с новой силой и сказать своё слово равнодушному миру. Жечь буду! Но Хуго не даст соврать — я по своей натуре если не артист, то художник точно. Искусство люблю больше, чем выпить.
— Любит, как же, — сплюнул Хуго. — Видел бы ты только его мазню. Думаешь, он кисточками свои произведения малюет?
— Кисточки — это для слабаков, — засмеялся Сальвадор. — Настоящие художники должны частичку себя отдавать миру, понимаешь? Искусство требует жертв, Хуго, хоть ты этого и не поймёшь никогда, поскольку всю жизнь только и делал, что по мусоркам прыгал в поисках арбузных корок. А ты глобальнее мысли, ну, глобальнее!
— Да уж я больше твоего понимаю. Ты что, — внезапно повернулся он к Итану, — думаешь, будто ему такое прозвище дали из уважения? Ты расскажи, расскажи, как именно ты свои художества рисуешь!
— Это секретная рецептура, — Сальвадор театрально насупился и скрестил руки на груди. — Нельзя раскрывать профессиональные тайны первым встречным.
— Вот ещё! Короче, этот паразит нажирается до поросячьего визга, а потом идёт блевать на стены, словно фонтан. Утром проснётся, взглянет, что увидит с похмелья, так и назовёт. Разве это искусство-с?
— Нет, это страдания, запечатлённые в форме искусства, — возразил Сальвадор. — Раскрой глаза Хуго или признай, что ты как всегда завидуешь моей необъятной душе, моему сложному устройству психики и моему безрамочному взгляду на мир и вещи вокруг.
— Как же теперь смотреть на этот мир, когда он весь в чужой блевоте?
— А ты давай, спроси, — Сальвадор ткнул пальцем в сторону молча наблюдавшего за спором Итана, — как наш новый знакомый считает, а?
— Ты чего в искусстве понимаешь? — задрав голову, спросил Хуго.
— Ну так, пишу иногда, — скромно сказал Итан.
— Вот это я понимаю интеллигенция собралась, — загоготал Сальвадор. — Деятели науки и культуры, оказывается, поздно ночью ютятся по подъездам.
— Писатель, получается? — уточнил Лазарь. В его мутных глазах как будто сверкнуло уважение, но затем очень быстро утонуло. — Нам такие нужны. Чего пишешь? Дашь почитать?
— Чушь пишу всякую, не берите в голову, — равнодушно ответил Итан.
— А вот ты скажи, писатель, какой у тебя взгляд на искусство? — не унимался Хуго. — Тошнота на стенах — тоже искусство?
— По большей мере каждый автор только и делает, что выворачивает свои внутренности перед публикой, — вздохнул Итан. — Весь накопленный опыт переваривает, а затем изрыгает его куда-нибудь, чтобы другие понюхали. Когда тошнит писателя, он хватается за бумагу; когда тошнит режиссёра, он требует принести ему камеру; а когда тошнит художника... ну, тут уж поверхности всякие бывают, в том числе и стены. Разница лишь в том, что некоторые заходят дальше, увлекаются больно и начинают уже свои кишки выплёвывать.
На несколько секунд лестничный пролёт погрузился в тишину.
— Ну даёт, — вымолвил наконец Сальвадор, почёсывая щёку. — А как сказал пафосно и чётко, слыхали? Точно писатель. Красиво ты это... Давай сыграешь партийку с нами? Я так и быть поведу, раз ты у нас новичок.
— И то правда, сыграй с нами разок, — присоединился Лазарь. — Всё равно ведь тебе делать больше нечего. Что думаешь, Хуго?
— А что, пусть играет, если хочет, — покачал головой смуглый, убирая блокнот в карман штанов.
— Не стоит, правда, — Итан попятился. — Я так себе игрок, со мной вам явно будет скучно.
— Да не скромничай ты, подходи ближе, — Сальвадор потянул его за край куртки к подоконнику. — Тут редко проходит кто-то такой-этакий. Мы всё равно никуда тебя не отпустим, пока не сыграешь. Ну что тебе, так сложно уважить старых приятелей, а? Хуго, одолжишь блокнот? Вот спасибо. Сейчас я что-нибудь простенькое придумаю, а вы пока расскажите ему, как тут всё устроено.
— Ну смотри, значит, — Хуго подвинулся в сторону, чтобы Итан смог получше разглядеть импровизированное игровое поле. — Мы раньше играли во всяких эльфов, драконов и прочую нечисть, а потом нам это так надоело...
— До смерти надоело! — кивнул Лазарь.
— Именно. Теперь играем по правилам реальной жизни, чтобы меньше приходилось думать, изобретать всякие миры, прыгать по подземельям и отыгрывать колдунов да паладинов.
— И в чём прикол такой ролёвки? — удивился Итан. — То есть вы целый день проводите на улице, чтобы потом здесь продолжить уже играть в собственную жизнь? Это ведь... бред полный.
— Для тебя может и бред, а только мы сами по себе никто. Нам вот этой жизненной реальности не хватает, альтернативной судьбы хочется.
— Достало по подземельям бегать, — захныкал Лазарь. — Я вот хотел под новый год купить себе новые калоши. Да только в реальности мне знаешь сколько придётся стекляшек собрать для этого? А здесь я могу представить, что у меня эти прекрасные ботиночки есть. Ну разве не замечательно?
— Считай это чем-то вроде... — Хуго замялся, подбирая слово.
— Симуляция реальности? — подсказал Итан. — Вам интереснее быть персонажами, чем жить по-настоящему. В реальности ваша ролевая, то есть социальная, модель крайне ограничена и в какой-то степени ужасна. Поэтому вы предпочитаете играть, а не жить?
— А так контроля больше, понимаешь? Сразу как-то смелеешь, исполняешь самые дикие вещи. Правильно ты это сказал. Ну, о том, что нам тесно быть самими собой. Ты взгляни на меня — я же всего лишь бездомный, который тару сдаёт по вечерам в ближайшем супермаркете. И эти ничем не лучше.
— Говори за себя, — пробурчал Сальвадор, старательно выписывающий что-то в блокноте.
— Ладно, — выдохнул Итан. — Могу ли я быть самим собой в игре? Или обязательно создавать совершенно нового персонажа, который не будет иметь со мной ничего общего?
— Ты погоди суетиться, братец, — остановил его Хуго. — Сперва тебе моделька нужна — ходить чем-то по полю ведь надо. У нас вон, смотри какие.
Он протянул руку, в которой блестели алюминиевые крышечки от пивных бутылок. На каждой переливалась крохотная красная звёздочка.
— А ты чем играть будешь?
Итан засунул руку сперва в один карман куртки, затем в другой, после чего извлёк на свет небольшую шахматную фигурку чёрного коня.
— Откуда это у тебя? — поинтересовался Лазарь.
— Не знаю, — честно ответил Итан, недоуменно рассматривая внезапную находку. — Просто был, наверное. Годится?
— Вполне-вполне. Ставь давай его на поле.
Итан неохотно отправил фигурку в игру — уж больно она приятно лежала в руке. Черный конь гордо занял позицию в нижнем левом углу — будучи вырезанным из дерева и покрытым лаком, он смотрелся весьма дорого на фоне примитивных декораций. Следом его окружили пивные крышечки.
— Только мы это, — шмыгнул Хуго, — играем не за просто так. У всех своя ставка и цель. Мастер создаёт испытания, а мы должны их пройти. Кто пройдёт быстрее — тот и выиграл.
— В ролёвках ведь победа никогда не являлась самоцелью игры, — возразил Итан. — В реальной жизни тем более невозможно победить.
— Но тогда мы будем сидеть здесь всю ночь и мечтать. Тебе это надо?
Итан помотал головой, пристально глядя на фигурку коня.
— Тогда играем до победного. Эй, какое наказание ему будет в случае проигрыша?
— Так он же писатель, — усмехнулся Сальвадор. — Пускай за каждый проигрыш будет начинать новый роман.
— Это так не работает, — запротестовал Итан. — В литературе так нельзя...
— А в ролевых играх — ещё как можно. Пишешь сейчас чего-нибудь?
— Ну, так, лежит один черновик дома...
— Вот его и возьмёшь. Проиграешь — заставишь своего героя начать писать роман. Проиграешь ещё раз — заставишь писать роман героя своего героя. Ну и так до тех пор, пока не выиграешь. Согласен?
Сальвадор посмотрел на него хитро, но Итан в ответ лишь схватил фигурку коня и сказал:
— Согласен. Начнём?
— Вот это другой настрой, — Сальвадор потёр руки, настроил тембр голоса и пригласил всех остальных тоже подойти поближе к игровому полю. — Никогда не любил быть мастером, у Хуго это лучше получается, так что уж не серчайте, если что-то не так пойдёт.
Игровое поле подоконника представляло собой крайне упрощённую карту города с условным обозначением районов и наиболее важных точек, вроде круглосуточных магазинов, свалок, скверов, парков, мотелей и перекрёстков с проститутками. Причём при необходимости, как с гордостью продемонстрировал это Хуго, картонку можно было перевернуть и продолжить игру на подробной локации одного из районов. Перед началом Сальвадор тщательно создал атмосферу, описав погруженный в морозный мрак город, на тихих улицах которого выживет только сильнейшие бомжики, знающие точно, по сколько сантимов брать, по сколько продавать, где ночевать, как уговорить и так далее. Поскольку время года зимнее, появлялась механика обморожения — нельзя теперь сколько угодно копаться в мусорных баках или спать на скамейках, а алкоголь давал меньшую прибавку к теплу. Чтобы остаться в игре, необходимо было раз в пять ходов выпивать чего-нибудь горячего, что не тратило очки действия, прятаться в подъездах в течение одного своего хода, или напиваться, что накладывало свой штраф на все характеристики и их последующие проверки через бросок кубиков. Особенно тщательно пришлось создавать своего персонажа — Сальвадор настаивал на реализме, что крайне не нравилось любящему аркады Хуго. Так, Лазарь получил бонус к защите от холода благодаря своему странному наряду, но при этом штраф к скорости передвижения; Хуго, как самый грамотный и воспитанный среди бездомных двора, обгонял остальных по харизме, но зато иммунитет его страдал; Итану в качестве подарка не стали давать штраф, наградив только бонусом к интеллекту, но пообещали в следующий раз тоже какой-нибудь параметр занизить. Только после этого Сальвадор случайным образом разбросал фигурки по игровому полю и как мог подробно расписал, в чём цель каждого из игроков.
— Лазарь, тебе для победы необходимо собрать десять редких стекляшек, — произносил замогильным голосом шатен. — А не то умрёшь. Нет, это для тебя слишком просто. Давай так — надо не только собрать, но и успеть сдать их все в фандомат до рассвета. За каждую стекляшку плачу тебе десять сантимов. Хуго, тебе необходимо раскрыть, кто из наших стоит за убийством дворника. Вон он, во дворе дома валяется — найдёшь его тело в снегу, если проверка внимательности сработает. Назови мне имя, причину и орудие убийства, а не то милиция решит, будто это ты его укокошил. Раскроешь дело до рассвета — победишь. Ну и теперь ты, писатель... Чего ж тебе такое загадать? А давай вот как — раз ты у нас на улице новичок, то должен собрать джентльменский набор выживальщика. В него входит: кружка кофе, купить которое можно в любом из круглосуточных магазинов всего за пять сантимов; телогрейка, которую придётся обменять у одного из других бомжей; несколько стекляшек, чтобы заработать себе на пропитание; ну и тёплое место, чтобы пережить эту ночь. Всем всё понятно? Ну тогда начинаем, писатель будет ходить первым, потому что мне его фигурка уж больно нравится.
В течение первого часа игры Сальвадор неустанно давил всех собравшихся, постоянно требуя проходить проверки навыков. Так, на свой пятый ход Лазарю повезло вскрыть обледеневшую дверь подвала, сидя в котором он слушал, как парочка на верхнем этажа занималась любовью. Хуго успешно прошёл проверку на харизму и эмпатию, убедив местную сумасшедшую впустить его погреться в парадную одного из домов. Сальвадор сжалился только на Итаном, который играл крайне неосторожно, из-за чего на свой пятый ход так и остался на улице.
— Ладно, дружок, — вздохнул Сальвадор, окидывая взглядом карту города. — Давай будем считать, что на первый раз я тебя прощаю. Отправляйся-ка к подвалу, в котором торчит Лазарь — он тебе откроет, иначе я ему простуду накину. Посидишь там, чтобы не выбывать из игры так быстро. Я тебя только прошу, ну играй ты как-то с большей увлеченностью что ли — а то тебе как будто вообще ничего не интересно. Тебе ж вон как везёт сегодня — все проверки навыков прошёл с первой попытки! Обидно будет, если проиграешь с таким ангелом на плечах.
— Да я просто не до конца понимаю ваши игры, — сказал Итан, мусоля в пальцах фигурку чёрного коня. — Вот как мне теперь добраться до подвала?
— А давай будем считать, — запел Лазарь, — что его инопланетяне похитили.
— Нет никаких инопланетян, помолчи лучше, — отмахнулся Сальвадор.
— Как же нет, когда есть? — удивился Лазарь. — Вот они его и схватили, после чего выбросили рядом с подвалом, чудика, потому что он им свои рассказы читал.
Сальвадор почесал затылок и пролистал блокнот.
— И зачем он им сдался? — спросил мастер. — Взяли бы какого-нибудь бомжа тогда, если на опыты...
— Они его приборами измерили и узнали, что шибко умный, — не растерялся Лазарь. — Такого ведь и надо брать, чтобы всё узнать о планете. Этот писатель им сам всё расскажет. Ой, то есть — напишет.
— Ладно-ладно, уговорил, будут тебе пришельцы. Значит так, братец, прилетает с Плутона космическая тарелка...
— Они не на Плутоне живут! — замахал кулаком Лазарь. — Сколько раз тебе говорить?
— Да какая разница, где живёт то, чего нет? — засмеялся Сальвадор. — Ну-ка не спорь с мастером, а не то шапку отберу. Вот, прилетает тарелка и хвать тебя лазером за волосы...
Игра продолжалась. Во время своего хода Лазарь в шутку попросил мастера воспроизвести звуки соития парочки сверху.
— Тебе это зачем, извращенец? — спросил Сальвадор.
— А может мне интересно, — хитро улыбнулся Лазарь. — Писатель тоже хочет послушать. Хочешь ведь, я прав?
— Не хочу, — строго ответил Итан, фигурка которого уже сидела в подвале благодаря магии телепортации из другой Вселенной.
— Тьфу, ну и зануда, — махнул рукой Лазарь. — Там же истинная любовь происходит, дурачок, а ты послушать не хочешь.
— Истинная любовь? — включился Хуго. — А что, такая существует? Это ведь что-то такое вот... ну такое!
— Существует, а как же — прямо над нами разгорается.
— По-моему, это обычный секс, — процедил Итан. — Нет там никакой истинной любви.
— Много ты знаешь об истинной любви? — засмеялся Лазарь.
— Можно подумать, будто ты много знаешь, — съязвил Хуго.
— А вот и знаю! — крикнул Лазарь. — Так что не учи меня её искать. Я эту истинную любовь чую издалека. Я её даже, — он внезапно перешёл на шёпот, — я её даже видел сам, испытывал, в руках держал.
— Книжки не в счёт, — загоготал Хуго. — В книжках много чего такого пишут. Там любовь всякая разная, на любой вкус — бери и верь в ту картинку, которая тебе больше всего нравится. Я прав, писатель?
Итан не успел ответить.
— Да какие книжки, я тебе про жизнь говорю, — залепетал Лазарь. — В жизни есть эта истинная любовь, не надо никаких картинок.
— Ну и как же она выглядит, эта твоя истинная любоф?
— Так, прекратите свои разговоры об этой своей любови, — гаркнул Сальвадор. — Играть давайте, а не то я...
— Да пусть расскажет, интересно ведь, — кивнул Хуго. — Чего у тебя там за любовь была, а?
— Это давно было, ещё до того, как я память потерял, — закрыв глаза, принялся вспоминать Лазарь с довольной улыбкой сытого кота.
— Так если ты память потерял, то как помнишь?
— А такие вещи невозможно забыть. Истинная любовь с тобой навсегда — ты помнишь абсолютно всех, кого когда-либо любил по-настоящему. Даже амнезия не сотрёт воспоминания.
— Ну и что, и кого ты любил?
— А была вот одна, — вздохнул Лазарь, кутаясь в полосатый шарф. — Мороженое на углу супермаркета продавала. Я раньше мороженое никогда в своей жизни не ел, а тут как увидел её в этом фартучке белом — так сразу захотел подойти, поговорить. Да только как я подойду к такой девушке? Вы меня видели — передних зубов нет, ничего не знаю, воняю объедками. Такие красивые девушку с бездомными если и общаются, то только в шутку. Нельзя мне было просто взять и подойти — милицаев вдруг ещё вызовет, чтобы избавиться от меня. Где я, а где эта прекрасная, добропорядочная женщина с волосами цвета карамели. И вот она стоит, улыбается, каждому желающему в стаканчике хрустящем подаёт шарики разноцветные. Я посматриваю на неё издалека, а сам в мусорке копаюсь, драгоценности ищу там, стекляшки всякие. Несколько раз даже осмелился пройти мимо неё, совсем-совсем близко — но она смотрела не на меня, а сквозь меня. Ну я тогда и решил — надо бы не просто так подойти, а покупателем стать. У нас ведь как заведено? Если ты покупатель — ты всегда прав. Даже если от тебя мочой воняет, а всё равно прав, нельзя тебя прогонять, потому что ты по-ку-па-тель! И вот я принялся по всему городу ползать, заглядывая в каждый мусорный бак, пока не насобирал коллекцию стекляшек. Дошёл до фандомата, весело звеня уловом, сдал тару — получил на лапу. Выдали целых двадцать сантимов, представляете? Я раньше никогда так много не зарабатывал. Схватил звеняшки, в карман пересыпал и побежал скорее к тому супермаркету. Думал, приду сейчас, а она исчезла, словно сон, которого никогда и не было. Но нет, стоит, хорошая моя, устала за день, улыбка вымученная. Я волосы рукой пригладил, воздуха набрал побольше и словно в воду ледяную прыгнул, когда подошёл к ней. Вот тут, как сказал бы Сальвадор, у меня проверка на красноречие прошла, поскольку слова сами собой связались в узелок и вылетели — попросил дать мне стаканчик классический. А она улыбнулась, сделала вид, что я ей нисколько не противен, фартук поправила, согнулась и ловким движением своих беленьких ручек приготовила мне угощение. Я когда дрожащими пальцами забирал рожок, то случайно коснулся её. Мизинчиком скользнул по гладкой коже, понимаете? И так меня это крохотное прикосновение поразило, так обрадовало, что я не жуя проглотил целый шарик мороженого и на мгновение забыл, как люди дышат. Мозги аж застыли — настолько холодно стало внутри. А она как увидела, что я всё съел, так тут же потеряла ко мне остатки интереса. Я это заметил, полез в карман, протянул ей ещё пять сантимов и попросил повторить. Она даже не моргнула — согнулась, ложечкой скатала шарик, и вот уже протягивает мне новый стаканчик, улыбаясь. Я как дурак стою с разинутым ртом и слежу за каждым изгибом её тела, но сказать ничего внятного не могу. Так я съел второй, потом третий, а после и четвёртый шарик, пока мне совсем плохо не стало. Рука ринулась в карман — пусто, не осталось ни монетки. Я как понял, что звеняшек больше нет, сразу поник и поплёлся куда подальше. Без сантимов нет мороженого, а без мороженого я не по-ку-па-тель, не достойный член общества — всего лишь бродяга, которого не стыдно дубинкой по темечку хрясь-хрясь, чтобы убирался в свой двор и к девушкам не приставал. И вот пока я с этими мыслями в застывшей голове шёл, то понял, что это же и есть та самая истинная любовь. Что смеетесь? Говорю вам — она и есть, полюбил я эту девчонку с мороженым и не хотел никуда уходить. Подумал — чёрт с вами, пускай зовёт милицаев, а я всё равно никуда не уйду, потому что люблю ей больше себя. Твёрдо решил, прошёл проверку на самообладание, развернулся и устремился к ней, на ходу выдумывая какой-нибудь дурацкий повод заговорить. Начал губами шевелить, тренируясь — извините, не могли бы вы мне салфетку дать? Нет, не так. Извините, не могла бы столь красивая девушка одолжить мне салфетку? Тоже не так, надо ведь ещё показать, что я ниже её. Извините, не пожалеет ли столь красивая девушка салфетки для столь надоедливого клиента? Никогда раньше столько слов разом не говорил, особенно девушке. Страшно было до мурашек.
Лазарь внезапно замолчал.
— Ну и? — встрепенулся Хуго. — А дальше-то что было? Где твоя истинна любовь?
— А дальше я за угол завернул, — вздохнул Лазарь, — и увидел, как возле неё трётся какой-то парень. Высокий, чистый, красивый.
— Зубы все целы у него были, не видел?
— Да вроде бы все, не знаю. Дело не в этом. Я просто как только увидел его, сразу подумал, что всё — мне здесь делать нечего, даже пытаться не стоит. Зачем ей такой дурак бездомный, когда можно выбрать из миллиона куда более достойных кандидатов? Я ещё так издалека на них посмотрел — вроде, ей с ним было хорошо, даже беседовали о чём-то, улыбка перестала быть вымученной. Мне бы там явно были не ради. Не хотел я ломать их атмосферу своим вонючим присутствием. И пытаться не стоит — шансов пройти такую проверку у меня ноль, даже если б на всех гранях кубиков двадцатки были.
— И ты что, просто взял и ушёл? — удивился Сальвадор. — Даже не попытался отпихнуть этого самозванца и поговорить с ней? Совсем сдурел что ли?
— Не сдурел, а испугался, — поёжился Лазарь. — Я ведь когда отходил, то всю нашу совместную жизнь с ней расписал у себя в голове во всех красках радужных. Представил, как мы уедем с ней далеко-далеко, подальше от всех, куда-нибудь в лес. Там будем жить в хижине, просыпаться по утрам, смотреть друг другу в глаза, вспоминая нашу первую встречу. Я бы ей готовил завтрак, потому что вставал раньше, разжигал камин... А потом как увидел того парня, так сразу вся наша счастливая хижина в лесу сгорела. В голову полезли мысли всякие: а что, если ты ей не нужен? Ты же видишь, шептал мне голос, что ей интереснее с другим, с другим ей хорошо, а не с тобой. Ты всего лишь по-ку-па-тель без имени, рода и племени. Тебя, дурака, используют, а ты и рад отдать ей всё, что у тебя есть. Как ты смеешь вообще мечтать о любви такой девушки? Убирайся и не отравляй её счастье своими глупыми мечтами об идеальной любви!
— И ты ушёл, — промолвил Итан, который всё это время внимательно разглядывал фигурку чёрного коня.
— И я ушёл, — выдохнул Лазарь. — Больше никогда не возвращался к тому супермаркету, обходил его стороной, лишь бы случайно не увидеть её с кем-то вновь. Вы думаете, я просто так начал тепло одеваться даже в самые слабые морозы? Хэх, нет, ребятки, мне ведь после того мороженого постоянно холодно где-то внутри и боязно — внутренности стынут. Паранойя сердце сковала и более не позволяла любить. Защищает она меня, чтобы не мёрз ещё сильнее. Это ведь такой страх... первобытный что ли, когда ты переживаешь о том, чего нет. Не видать мне поэтому никогда другой такой истинной любви — я слишком боюсь пробовать, боюсь испытать этот холод вновь.
На несколько секунд все умолкли — только бойлер стыдливо гудел в углу.
— Да уж, — откашлялся Сальвадор. — Ну ты хотя бы мороженого наелся на всю жизнь, тоже неплохо. Давайте играть дальше, пока не рассвело.
Ещё около часа по подъезду разносился хрустящий звон перекатывающихся костей, шуршали фигурки по игровому полю, а за окном стояла непроглядная тьма зимнего города. Следующие пять ходов прошли не так успешно — Лазарь разбил несколько редких стекляшек и не смог из-за этого накопить сантимов на горячий кофе; Хуго отыскал окровавленную лопату за гаражами, после чего захотел взять анализ ДНК языком, из-за чего намертво приклеился губами к орудию убийства; доведенный собственной глупостью до плачевного положения черный конь покорно отправился спать в мусорном баке под печальные взгляды всех игроков.
— Поздравляю, все замёрзли до смерти, — подытожил Сальвадор, захлопывая блокнот. — Идиоты. Вам теперь даже никакая проверка навыков не поможет, эх.
— Да ты попробуй бросить ещё раз! — протестовал Хуго. — Вдруг получится оторвать.
Сальвадор вздохнул, схватил кости и швырнул их в третий раз — выпала тройка.
— Ты со всех сил хватаешься за древко лопаты и начинаешь тянуть её от себя. Вскоре раздаётся самый мерзкий звук разрывающейся плоти — по твоему лицу течёт теплая кровь.
— Что там? — заорал Хуго. — ЧТО ТАМ?!
— Ничего, — закончил мастер. — На месте твоего рта огромная кровавая дыра. В этом месиве можно разглядеть торчащие где-то в глубине кривые зубы. Закатив глаза, ты падаешь в сугроб и корчишься от ужасной боли до самой смерти.
— Надо было прокачивать выносливость, — поник Хуго. — На вот, держи свой сантим. И ты тоже передавай, Лазарь — мастер выиграл. Как обычно. Не люблю я играть с Сальвадором — он вечно бросает кубики неправильно.
— Благодарствую, друзья мои, — смеялся Сальвадор, принимая выигрыш. — Ну ничего, в следующий отыграетесь. А ты, писатель, давай домой беги и выполняй свою часть сделки. Далеко живёшь?
— В 404-ой, — сказал Итан, поправляя сползший рюкзак.
— Вот и ступай. Потом расскажешь, что написал. Ещё увидимся. И коняшку не забудь свою — она нам всё равно не нужна, а тебе ещё пригодится.
Спрятав фигурку в карман куртки, Итан распрощался со своими новыми знакомыми и помчался наверх. Дома он первым делом уселся за стол, откопал набросок старого рассказа и принялся писать, время от времени поглядывая на лежащие рядом таблетки снотворного.
«Катковский окинул взглядом укрытый инеем сонный город, но так и не нашёл то, что всегда искал. Выпустив облако едкого дыма, он принялся массировать пальцами уставшие глаза, думая над тем, как же справиться с этим проклятым творческим кризисом. Он не мог позволить себе бездельничать, голова должна работать всегда — гудеть, кряхтеть, пылать, вертеться, словно ржавая машинка. Нельзя останавливаться и тратить оставшиеся дни здоровой жизни на бесконечные поиски вдохновения, вдыхая затхлый воздух собственной комнаты, стены которой сужаются день ото дня. Нет, жить надо ради минут творческого заряда, когда больше ни в чём не видно утешения для измученной, растерзанной, изнасилованной души. Ведь она бы этого хотела. Она хотела, чтобы ты творил всегда, творил без остановки, создавал что-то прекрасное, постоянно становясь лучше. Уже давно ты не чувствуешь её запах в своей квартире, в постели, во рту. Но след её остался пылать глубоко в груди, словно кровь невинного ребенка на грязных деньгах мафиози. И если она всё ещё дорога тебе, если память о ней что-то да значит — ты продолжишь работать. Работать и творить до смерти, изводя себя вот такими ночами поисков вдохновения в самых мелких деталях дикого мира — в своём ненавистном отражении, в болезненном свете ночных фонарей, в глубинах своих простуженных и пожираемых раком лёгких. Раньше их наполнял её запах, а теперь не осталось ничего, кроме горького дыма ядовитых сигар.
Почесав подбородок, Катковский повалился обратно за рабочий стол, схватил ручку и задумался над тем, чего именно не хватает этой проникновенной, но столь глупой истории. Он отправлял своего неугомонного героя в самые страшные места: в залитые кровью и похотью клубы, в жерло промышленной зоны и даже на дно туманного озера в поисках чемодана с телом убитой красавицы. Дирк Вондервиль был его полной противоположностью — идеальным и умнейшим детективом, превосходным и достойным человеком, обаятельным и красивым мужчиной, голос которого не пугал, но очаровывал любого. И хоть он всю свою жизнь провёл за осмотром самых кошмарных мест преступлений, лик его оставался приветливым и добродушным — ни тени мрака, ни одной морщины, скрюченной приступом злобы. Понятно, почему он так нравился издателю и читателям — Дирка Вондервиля, величайшего детектива этого проклятого города, невозможно не любить, им невозможно не восхищаться. Не сложно нравится людям и быть на вершине пищевой цепи — достаточно быть кем угодно, но только не Даниилом Катковским, величайшим неудачником во всём этом мире.
Но что теперь? Куда на этот раз забросить своего любимого героя? Пора завести машинку, залезть в чужую шкуру и на какое-то время раствориться в выдуманном мире прекрасных и омерзительных людей. Катковский потянулся, залез в один из ящиков стола, легким, но уверенным движением руки подвинул в сторону шестизарядный револьвер и извлек тетрадку, подписанную: “Не рассказанные приключения Дирка Вондервиля”. Усевшись поудобнее в мягком кресле, он принялся не спеша пролистывать наброски, стараясь забыть о том, как они с ней впервые занимались любовью прямо здесь, у него в кабинете. Его взгляд лениво скользил по корявым строчкам: убийство в отеле, убийство в поезде, похищение, ограбление и так далее. Всё это уже слишком скучные дела для звезды масштабов Дирка Вондервиля. Чего бы хотел сам Катковский, будь он детективом с таким послужным списком? Точно — он хотел бы одну книгу отдыха, который внезапно прервётся ужасным преступлением. В этом весь Вондервиль — неприятности находят его везде. Если так подумать, то получается образ не бульварного, а трагического персонажа — трудоголик, раб грязных тайн и интриг, лишенный права уйти на покой. Можно будет потом в одной из книг поиграть с мистикой и намекнуть читателю, что Вондервиль — грешник, присланный из глубин ада самим Люцифером, чтобы искупить свою вину, постоянно отправляя на электрический стул, то есть в огненную пучину, куда более отборных мерзавцев. Но пока что Дирк отправляется далеко за город — подальше от вонючих улиц, подальше от тайн и человеческой жестокости. Где-то там, рядом с природой, он распакует печатную машинку своего погибшего от рук коррумпированных полицейских отца и с головой уйдёт в доселе не упоминаемое хобби. Да, никто этого не знал, но Дирк Вондервиль, величайший сыщик современности, не только цинично допрашивает бандитов или с потрясающей выдержкой ищет улики. Он ещё и крайне чувствительная натура, романтик, рационализм которого порой уступает место поэтики слов. Девушкам нравятся такие многогранные личности, способные порой искренне заявить о своих эмоциях. Дирк Вондервиль, дамы и господа — не только детектив, но и превосходный писатель крайне сентиментальных романов, кем он мечтал быть ещё до того, как увидел убийство своего лучшего друга и не смог уснуть до тех пор, пока не схватил преступника.
Собравшись с мыслями, Катковский согнулся над чистым листом бумаги и аккуратно вывел первые слова:
“Закатав рукава рубашки, Дирк Вондервиль уверенными нажатиями клавиш вывел название своего нового романа. И хоть издаст он его только спустя год под псевдонимом, начало было положено”.
Так началась ещё одна сага приключений Дирка Вондервиля — легендарного детектива. Вместе с возрождением героя возродился и сам Катковский, слово за словом вступавший во второй сезон своей мыльной оперы, о трагической развязке которой он не подозревал».