Страница 11 из 26
– Табурет, конечно! Не ребенок же! – раздраженно поморщился Шишкин, – как назвала-то, кстати?
Антонина вспомнила прокуренную бытовку, смятое платье в горошек и не без сарказма ответила:
– Вы про табурет или про моего сына?
Михаил Сергеевич одобрительно усмехнулся.
– Ты не груби старшим, что это у тебя сетевой приемник трещит, не коротнул бы, а то сожжешь хоромы, – настроение Шишкина и так невнятное стало портиться.
Антонина поставила на плиту чайник и чиркнула спичкой.
– Радиком назвала.
Шишкин вытаращил глаза:
– А Радик тут причем?! В смысле это… Ну ты даешь, Загубина!
– Вам-то что, Павел Семенович? – Антонина насмешливо посмотрела на раскрасневшегося Шишкина, – чай будете с сахаром или с земляничным вареньем, мама вчера из Иглино летние запасы привезла?
– С земляничным, конечно! – сглотнул слюну завгар, но тут же опомнился: – нет, некогда мне. Я вот что, Загубина, хотел сказать. Тут понимаешь, у меня, сама понимаешь, жена Леля, понимаешь, очень строгая, дети, понимаешь, тоже капризные – это им подавай, то… Ну это, понимаешь…
– Да понимаю, понимаю! Не волнуйтесь вы, Павел Семенович! Не виноватый вы! – Антонина выключила газовую конфорку под чайником и зачем-то вылила из него воду в раковину.
– Ну я пойду тогда, – Шишкин встал, вышел из кухоньки, но в коридоре вдруг замялся и робко попросил: – ты хоть покажи этого, ну, Радика?
Антонина на секунду задумалась, потом скользнула в комнату и нежно вынесла сопящего младенца.
Павел Семенович вдруг расплылся в улыбке, закряхтел, вытянул губы трубочкой, сказал «у-тю-тю» и добавил:
– Ну какой же это Радик!
Когда Антонина унесла сына в комнату, Шишкин сунул в карман одиноко висящего на вешалке пальто, пошитого на уфимской швейной фабрике «Мир», новенький, хрустящий червонец.
Не прошло и получаса, как в дверь Антонины постучал уже сам Василий Загогуйла. Шагнул без приглашения в квартиру, небрежно поставил, почти бросил, на пол легкую картонную коробку:
– Вот, Идрисов по блату достал! Тут еще поэт Выдов в очередной раз нашелся, оказывается с каким-то Поповым ходил знакомиться, целую неделю, говорит, стихами боролись, ну и поэму тебе написал, «Вольтова дуга» называется.
Василий достал из левого внутреннего кармана модного дерматинового пиджака от Жоржика Кукина школьные тетрадные листки в клеточку, исписанные мелким, пляшущим «эх, яблочко!» почерком.
– Ну, и мы в бригаде тоже по стишку сбросились, – добавил он к тетрадным листкам вынутый из правого внутреннего кармана замызганный, но довольно пухлый конверт с зелеными трешками и синими пятерками.
Василий, довольный своей остротой, бережно вытянул из заднего кармана джинс плоскую, сваренную из нержавейки фляжку и поднял журавлиную ногу, чтобы шагнуть на кухню.
– Обувь сними! – ударила кулаком в хлипкую печень Васьки Антонина, – маленький в доме!
Василий, чуть не охнул и тут же испугался: не слишком ли много скопилось в его организме цирроза? Потом пугливым новобранцем быстро сбросил зимние сапоги на каблуках и чуть не встал по стойке смирно. Антонина, положив конверт на коробку четвертой дюралевой сушилки и, протянув Загогуйле домашние тапки, неожиданно поразилась не такому уж и высокому росту всегда такого длинного Василия, а взглянув на его синие с черными влажными пятнами носки, решила задним умом, что не надо было заставлять гостя разуваться.
Сев за стол, Василий налил из своей фляжки в нетронутую Шишкиным массивную кружку Туймазинского фарфорового завода три «булька», выпил и тут же приосанился:
– Когда в Афганистане в ГРУ служил, мы ночью в душманском тылу по «булькам» наркомовские сто грамм наливали – вот привычка и осталась.
– У тебя же, Василий, плоскостопье, – какое ГРУ? – Антонина хотела усмехнуться, но лишь вздохнула: – И эту байку в вашей компании обычно рассказывает Ричард Ишбулдыевич.
– Ну и что? Общая такая шутка. А ты что же, не в нашей теперь компании? – осклабился Загогуйла.
– Не знаю, – задумчиво сказала Антонина и отстраненно посмотрела в окно. На кухнях противоположного дома под не очень яркими лампочками, одиноко висевшими на кривых проводах, сидел уставший после рабочего дня рабочий класс, тыкал вилками в еду на тарелках и тоже о чем-то беседовал, – у меня теперь компания в комнате сопит.
Василий крякнул и налил в кружку еще три «булька».
– Тебе по понятным причинам не предлагаю! Вчера Луизка-практикантка домой в Тимашево ездила, у нее мать почтальонкой сутки-трое работает, времени много – такой самогон варит! Вот привезла канистру, ничего уже не осталось – со дна слил, жаль тебе попробовать нельзя.
Антонина поставила на стол сковородку с холодной яичницей и протянула Василию вилку:
– Знаю я эту почтальонку! Кто победил-то?
– В смысле? – поперхнулся Загогуйло.
– Ты же сам только что говорил про Выдова с Поповым, как они целую неделю стихами на брудершафт, бились!
– Что-то ты, как в гололед, притормаживаешь! – хохотнул Васька и размазал вилкой желток по сковородке, – Выдов сказал, ничья у них вышла, Попов ему на память собаку подарил, гипсовую – полметра высотой. Тебе, кстати, не нужна для интерьера, у нее только передняя нога отломана, но ее можно эпоксидкой приклеить?
– Лучше Лесопосадкиной в Красный уголок отдайте, она же культмассовый сектор. А Попова я помню, он к нам в школу приезжал, в актовом зале стихи про Родину и ее врагов читал, а Таньке Будановой и Мотьке Крамаровой за то, что одна спросила, когда коммунизм наступит, а другая – правда ли будто Пушкин негром был, книжки свои подарил. До сих пор, наверное, в нашей школьной библиотеке под стеклом лежат.
– Да! Насчет победителей! Тут, в твоем дворе вроде бы кроличья шапка завгара стала мелькать? Смотри, и ему передай, чтобы смотрел, он только в нашем депо завгар, а за воротами ему рога моментом обломают!
Антонина вдруг глупо улыбнулась и предложила Василию магазинных пельменей, которые варятся быстро, а если их потом обжарить на сливочном масле, то приобретают золотистую корочку и со сметаной становятся очень даже съедобные.
– Ты чего так обрадовалась? – скривился Василий и тряхнул пустую фляжку, – не надо пельменей!
Антонина и сама не могла понять, отчего поднялось ее настроение. Поняла через неделю, когда у дверей ее квартиры Павел Семенович Шишкин вцепился в меховой ворот полушубка Василия Степановича Загогуйлы, а тот вцепился в лацканы новенького польского плаща на искусственном меху Шишкина, только вчера купленного у буфетчицы Верки за новогоднюю премию с четвертой, давно отложенной на новый спиннинг с набором разноцветных блесен. Шишкин и Загогуйла, сопя и кряхтя в свирепом молчании, возили друг друга спинами по стенам подъезда, стряхивая на серый бетонный пол нежную белую штукатурку. Выглянувший в это время на лестничную площадку широкообразованный молодой стоматолог Лева Сидоров, поинтересовался тогда у соседки:
– Что за Гамбургский счет такой в нашем подъезде?
На вопрос Антонина радостно ответила:
– Да так, из-за меня дерутся, – и нежно добавила: – Дураки!
Из приоткрытой двери в квартиру Левы Сидорова раздался задорный телевизионный смех членов рабочего коллектива АЗЛК – Генеральный секретарь только что рассказал им, после радужных перспектив, одну из своих искрометных пятнадцатиминутных шуток, добавив под общее веселье, что велел прекратить тратить деньги на никому ненужное глушение когда-то вражеских, а сегодня всего лишь вещающих плюрализм радиостанций.
Интеллигентный с легкой гнусавинкой голос без всякого шума, треска и свиста удивленно сказал: «би-би, – и совсем растерявшись, добавил: – си…»
Глава третья
Сквозь асфальт развитого социализма
3 февраля
– Я покурю в форточку? – Люся чиркнула спичкой.
Антонина тут же задула маленький желтый огонек, мягко, но бескомпромиссно забрала спичечный коробок из рук подруги, положила его в ящик кухонного столика и плотно задвинула: