Лесная свадьба

— И что за жизнь пошла?! Никакого порядку нет. Человека убьют — и отвечать некому. Нет, без царя не удержать народ в строгости.

Он еще что-то хотел сказать, но Сопром Васлий перебил:

— Соседи, — мягко сказал он. — Жизнь еще не установилась, бывают ошибки. По-моему, в своих делах мы сами должны разобраться…

— Знамо дело, так! — зло выкрикнул Микале.

Все снова посмотрели на него.

— Вот недавно Епим Йыван умер… — продолжал дядя Васлий.

— Не умер он — убили! — вновь закричал Микале, и борода его сердито затряслась.

— Подожди, Микале Онтоныч, — сказал кто-то.

— Нечего ждать, пусть Коммунист ответит!

— Что, уж не самосуда ли добиваешься? — выйдя вперед, сказал Кргори Миклай. Он оглядел всех и тихо начал: — Соседи! Я слышал, что меня обвиняют в убийстве лесника Епима Йывана. Да, в тот день я ездил в лес… — и он по порядку рассказал, что делал в лесу, что видел и даже что сказал леснику, а в конце добавил: — Прямо скажу, в борьбе с врагами я не жалел крови, не жалел и себя. А сейчас, когда Советская власть победила, большевикам нет нужды проливать кровь, у них иная забота — как по справедливости устроить жизнь людей.

Хотя и слушали многие Миклая с недоверием, но против никто не высказался. Увидев, как обернулось дело, и Онтон Микале будто воды в рот набрал.

— А сам ты кого обвиняешь? — спросил кто-то.

— Темноту нашу… Мы еще только начали бороться против скверных старых привычек, а уже против поднимается черная сила из всех углов. Но шила в мешке не утаишь — это подлое дело все равно выйдет наружу…

И люди на этот раз разошлись мирно. Поговорив с односельчанами по душам, Миклай ощутил облегчение, будто жернов с плеч сбросил. И Настий обрадовалась, что все обошлось благополучно. Весь вечер этого дня они говорили о жизни, о будущем, о своих мечтах. Так еще они не разговаривали никогда, пожалуй. Ведь и трех месяцев не прошло в их семейной жизни, как Миклай отбыл на фронт в тот счастливый и горестный год…

После похорон Епима Иывана прошла лишь неделя, а Япык стал уже лесником…

Только уляжется на покой солнце, как на Идалмасовом холме собирается молодежь. До поздней ночи не умолкает гармонь. Тут и пляшут, и поют, и в разные игры играют. Шум, гомон долго не дают заснуть старикам, но никто не ворчит, не ругается, потому что и старики в свое время так же шумели здесь, так же плясали, пели, так же, как молодежь сейчас, находили на этом холме свою судьбу и счастье.

Прислушиваясь к веселому гаму, Кргори Миклай сидел по вечерам на крылечке, вспоминал молодость, свои встречи с Настий. И так хотелось ему хоть на мгновение вернуться в те счастливые дни…

Чуть прихрамывая, пошел он по знакомой тропке через луговину, огибая кусты, и сам не заметил, как вышел на холм. Завидев его, умолк гармонист, собрались стайкой девушки, переговариваясь и тихо смеясь. Как-то не принято было здесь, чтоб женатые да замужние приходили на холм. А Миклай весело заговорил с парнями. Те вначале отвечали коротко, неохотно, но потом кто-то попросил:

— Миклай Григорьевич, может, расскажешь о войне?

— Отчего не рассказать. Говорить — не драться, это полегче.

Миклай задумался. Он знал, о чем хотят услышать эти ребята, нигде не бывавшие, кроме нескольких окрестных деревень, многого не знающие, ни разу не встречавшиеся и не говорившие с настоящими, умными, боевыми людьми. Он и сам был таким всего лишь. три года назад.

И потекла беседа: о фронтовых друзьях, о командирах Миклая, о городах, о таких диковинках, как паровоз и аэроплан, и о многом другом.

— Миклай Григорьевич, — спросил вдруг кто-то. — Говорят, ты какой-то красный знак носишь?

— Да, — рассмеялся Миклай, вспомнив, как испугался поп его ордена. — Это награда — за смелость, за то, что хорошо воевал. Так и быть, расскажу вам одну историю.

…Чехи уже отступали. Меня и одного русского, Кавушина, он родом из Санчурска, направили в разведку. Бой еще не утих: то в одном месте, то в другом ударит вдруг орудие, то чьи-то всадники проскачут — неспокойно было… Но задание мы выполнили, разведали расположение войск врага и уже возвращались в часть. День был жарким, таким же, примерно, как сегодня. Под ногами пыль, сухая трава шелестит, от жары губы трескаются, а нигде ни речки, ни болотца, даже лужи не видно. Пришлось завернуть в одно село.

Село большое, богатое, дворов двести. Дома в большинстве каменные, двухэтажные, посреди — церковь, рядом поповский дом.

— Товарищ Головин, — шепчет мне друг. — А вдруг в деревне враги?

«А и верно, — подумал я. — Все может быть».

И, как оказалось, не ошибся мой дружок.

Перебежками — один бежит, другой- прикрывает — добрались до поповского дома. А тут и хозяин у ворот.

— Господа солдаты, что вам угодно? — спрашивает раздраженно. — Что вы здесь ищете?

— А тебе какое дело, — отвечаю. — Напои лучше, кваску дай или чего получше. Принеси из погреба, похолодней.

— Э-э, простите, ничего нет, — говорит поп дрожащим голосом.

Чую, дело нечисто. Как заговорил про погреб, так он сразу в лице изменился.

— Ну так я сам поищу, — и отстраняю попа рукой с дороги.

И что вы думаете?! Стоят в погребе ящики. Открыл, а там оружие: винтовки, пулеметы, шашки. Приглянулась мне одна: клинок хорош, ножны медью отделаны. Не стерпел, взял ее. Тут же, в углу, в бочке, медовая сыта. Выпил ковш, второй… Затем Кавушина посылаю.

Вышел Кавушин из погреба — и на попа:

— Говори, долгогривый, откуда оружие?

— Что вы, что вы! — заюлил тот. — Какое оружие? Я человек мирный, про оружие знать не знаю, ведать не ведаю.

Привели попа в штаб. А уж там-то он заговорил. Оказывается, враг ожидал нашего наступления, с тем чтобы сзади ударить, из деревни, силами местных богатеев. Руководил этим делом какой-то унтер-офицер. И поп был ему первым помощником.

Тут к штабу подлетает конная разведка: враг сосредоточил силы для удара и готовится выступить. Запела труба, все забегали. Комиссар выскочил во двор, крикнув мне:

— Не тяни! Определи попа в рай! Выступаем!

Ну, этой самой шашкой я и спровадил его туда… На фронте и такое случается…

Оружие пришлось кстати. Мало его у нас было — некоторые ходили в бой с пустыми руками. Взяли мы ящик патронов, два «Максима» и около двухсот винтовок.

Только оставили то богатое село, как по нему ударили из пушки, пули вокруг засвистели, будто пчелы во время медосбора — то и гляди ужалят.

— Вперед! — слышим команду. Бросились в атаку. Враг не жалеет патронов. Крики, стоны, рядом падают товарищи. Над головой пыль, дым столбом… Захлебнулась атака.

— Вперед!

Не успел я вновь встать, как почувствовал, будто ногу обожгло. Чую, совсем недалеко бьет во фланг нашим вражеский пулемет. Ну, думаю, раз в атаку не могу подняться, так хоть ему попробую глотку заткнуть. Ползу за кустами, в сапоге мокро от крови. Пулеметчики заняты своим делом, меня не видят. Добрался все-таки до них и — раз, раз! — уложил расчет. Затем разворачиваю пулемет и по вражеской цепи… Много беляков уложил, пока они спохватились. Начали стрелять в меня, а тут наши снова в атаку пошли. Только тогда я и заметил, что меня еще и в бок задело… — закончил Миклай и замолчал.

— А дальше, дальше-то что? — послышался нетерпеливый возглас.

— Дальше? Потом лазарет, госпиталь… Три месяца валялся на больничной койке. А когда выздоровел, награда пришла, вот эта, — Миклай показал на грудь, — орден Боевого Красного Знамени.

А время шло. Потянуло прохладой с Бабьего болота. Некоторые девушки, не дождавшись парней, разошлись по домам, другие придвинулись поближе и с интересом слушали рассказ Миклая.

— Так вот было, девчата, — сказал он и шутливо обнял одну из них.

— Ай, дядя Миклай! — взвизгнула она.

— Щекотливая, — рассмеялся Миклай и вновь приобнял ее за плечи. — Ну, ладно, хватит на сегодня, остальное — потом.

И он, чуть приволакивая левую ногу, зашагал по росистой траве, направляясь к дому.