Лесная свадьба

Старик свистом подозвал собак. Они выскочили не из конуры, как я ожидал, а откуда-то сзади и радостно забегали вокруг нас, повизгивая и помахивая хвостами. Хозяин кинул каждой по кусочку хлеба и повернулся ко мне:

— Ну, что ж, прощай, добрый человек. Прости, если что не так, — и подал мне руку.

Я отошел уже довольно далеко, как вдруг будто ударило: как же так, ведь я даже не спросил его имени?

Я обернулся, но старика уже не было видно, даже стога, что он охранял, казались отсюда совсем маленькими. Признаюсь, он заинтересовал меня. Ясно было, что человек этот умный и мудрый, и уж во всяком случае хорошо знает те давние события. Возможно, даже участвовал в них. И коль собрался я описать всю эту историю, то неплохо бы сослаться на очевидца, назвав его и уточнив, кем он был в то время.

Я клял себя на чем свет стоит, пока не пришла в голову мысль, что спроси я в деревне о стороже — мне непременно скажут, кто он.

…А впрочем, нужно ли это? И не мудрее ли всех наших расчетов поступает жизнь, скрыв что-то? Может быть, не старик, а сама память людская, безымянная, но многоликая, говорила со мной сегодняшней ночью…

Тирасполь — Йошкар-Ола 1937–1940—1966

СТОРОНА РОДНАЯ

Рассказы

СЛОВО О РОДНОМ КРАЕ

Перевод А. Смоликова

Говорят, и ворона свое гнездо хвалит…

А что говорить о человеке! Ему особенно дорога родная сторонка. Как далеко ни занесет его судьба, и в свободную минутку, и во сладком сне он обязательно вспомнит родные места.

Часто и я вспоминаю себя, босоногого летом или обутого в лапти зимой, в вышитой рубашке и в холщовых штанах. И тогда же перед моими глазами мигом встает родная деревня в садах со свежей зеленой травкой вдоль улицы.

Деревня наша небольшая была, всего до полсотни дворов по обоим берегам озера. Вокруг него, как сторожа, охраняющие воду, стояли густые приземистые ивы. Густо цвела черемуха, рябина. Вечерами заливались соловьи, а по утрам голосисто грустили кукушки.

Однажды я спросил у дедушки, почему кукует кукушка.

— У одного марийца рано умерла жена, — начал рассказ дедушка. — Остались у него детки малые Акуш и Микуш. Но как можно растить детей без матери? Взял он в жены другую женщину, но та скоро невзлюбила неродных детей и сказала отцу: «Уведи их в лес, а у нас потом свои дети родятся». Увел отец детей в лес, дал им по корзине грибы собирать, а чтоб не затерялись, не заблудились они, научил окликать друг друга: «Аку-уш! Мику-уш!» С тех пор и ходят дети-сиротки по лесам и кличут друг друга: «Аку-уш! Мику-уш!» А эхо разносит по лесу: «Ку-ку! Ку-ку!» Вот и кукует кукушка.

И другое вспоминается мне. Жил в нашей деревне старик Пайгат с белыми, как куделя, бородой и волосами. Двадцать пять лет прослужил он в солдатах. С тремя георгиевскими крестами вернулся домой. Воевал за свободу Болгарии, участвовал при взятии Шипки…

А еще я помню одинокую сосну среди поля. В ствол ее были вбиты клинья, и во время жатвы батраки вешали на них узелки с небогатой пищей…

По берегу Волги тянутся вдоль луга, среди них голубыми призывными оконцами синеют заросшие камышом да осокой небольшие озерки, богатые рыбой, извилистые, усыпанные лопухами старицы…

С детских лет я частый гость у природы, и сколько помню себя, родные леса и луга, реки и озера всегда звали и тянули к себе…

О родимый край! Только с отцом-матерью можно тебя сравнить! Только на зеленом лоне твоем отдыхает душа, обретает снова покой, а мечты наливаются новой силой! В любое время года, в зной, дождь или снег ты согреваешь меня, радуешь душу…

Выхожу я в поля широкие, слушаю переливчатую гусельную трель жаворонка, вхожу в гудящий бор, вступаю на разноцветный ковер луга, на берег чистого, как слезинка, озера, и хочется мне крикнуть:

— Здравствуй, сторона родная, мать любимая!

ДЕДУШКИНА АЗБУКА

Перевод М. Мухачева

Помню, дедушка впервые взял меня в лес.

За спиной у него кузов, в руках сплетенная из тальника корзинка.

У меня через плечо тоже висит кузовок, и несу я такую же, как у дедушки, но поменьше, корзинку.

Мой дед всё умел мастерить: и корзинку, бывало, сплетет из ивовых прутьев, и кузовок сделает из бересты или лубка, и свистульку из глины вылепит. И до сих пор в сарае валяются старые корзины и кузовки. Всякий раз, когда я вижу их, вспоминаю моего доброго и ласкового деда…

Край наш богат лесами. Идешь по лесу, не налюбуешься высокими и стройными соснами. Стволы гладкие, без сучьев, а на вершинах покачиваются зеленые шляпы. Среди сосен, напоминая марийских девушек в белых шовырах и зеленых платках, красуются кудрявые березы. Темно-зеленые ели, по-хозяйски раскинув длинные мохнатые ветви, еле заметно вздрагивают на ветру. Под этими вековыми деревьями, словно привстав на цыпочки, тянется к свету тонкий орешник, бересклет, липняк, рябина, можжевельник. Кажется, что перед тобой стоит сплошная непроницаемая стена. Даже лучи полуденного солнца с трудом находят в ней лазейки, стараясь пробить густой, тихий полумрак.

— Сану, не забывай: поле — с глазами, лес — с ушами, — говорит дед.

Я не понял этой премудрости, но он пояснил:

— В поле далеко видно. Если у тебя острый глаз — не заблудишься. А в лесу друг друга по голосу находят, поэтому надо иметь хороший слух.

Теперь я догадался: дед предупреждает, чтобы я не потерялся.

— Летом лес щедрый, — поучает дед. — Сначала поспевает земляника, потом черника, малина, костяника. Ну, а как только время начнет клониться к осени, после теплого и мелкого дождя высыпают грибы.

Любимые грибы деда — грузди. Они белые, словно гуси, скользкие и чуть мохнатые по краю.

— Грузди ищи среди липняка и елей, в тенистой влажной низине, — советует дедушка. — Грузди, они, брат, хитрые, напоказ себя не выставляют, как другие, а прячутся под листьями.

Я никак не могу найти ни одного груздя и собираю лишь глупые, готовые сами залезть в кузовок, подберезовики. А дед все грузди берет. Я присматриваюсь к нему. Вижу: идет он не спеша, поглядывает по сторонам. Раздвигает листья, а под ними — пара груздей тут как тут.

Он предупреждает:

— Далеко не уходи!

Но как я ни стараюсь, груздей не нахожу.

— Осторожно, не наступи! — И дед срезает гриб у самых моих ног, а потом еще целый выводок…

Мало-помалу и я приноровился: ворошу листья, открываю лесные тайники. Корзины у нас наполнились до краев. Мы пересыпали грибы в кузова и решили сделать привал.

С собой у нас был только черный хлеб да туара[4]. Но в лесу такой обед показался гораздо вкуснее, чем дома.

— Подберезовики растут в березняке, а рыжики — в сосняке, — рассказывает дед. — Подберезовики показываются раньше груздей. Но если тронет иней, они сразу пропадают. Груздям иней нипочем: укрытия у них надежны.

Я заслушался деда и не заметил, как к нашим ногам упала еловая шишка. Дедушка поднял ее.

— Чу, кто-то над нами есть!

— Кто? — совсем тихо спрашиваю я.

— Пушихвост, — отвечает дед.

Он называет зверей не своими именами, а по внешнему виду или повадкам: медведя — «косолапым», зайца — «длинноухим» или «косоглазым», белку — «пушихвостом».

Дед поднялся с пенька. Я тоже встал и так же, как он, осторожно обошел вокруг елки.

— Гляди в оба, — шепнул дед и, вынув из-за пояса небольшой топорик, обухом постучал по стволу.