Элнет

Зинаида Васильевна, обняв Чачи за плечи, повела ее в дом.

Григория Петровича порадовало, что Зинаида Васильевна так приветливо встретила Чачи.

— Хвалю, хвалю вашу решительность, — говорила Зинаида Васильевна Григорию Петровичу. — Вы поступили как герой. Мы тут уже слышали про вас…

Слова Зинаиды Васильевны, словно острым железом, больно царапнули Григория Петровича по сердцу.

«Герой!.. — подумал он. — Эх, Зинаида Васильевна, если бы вы только знали, какой ценой мне удалось вызволить Чачи! Если бы вы знали, ради чего я пришел сегодня к вам, то вряд ли вы разговаривали бы со мной так ласково».

— Садитесь отдохните, — продолжала Зинаида Васильевна. — Иван Максимович скоро закончит свое дело, ему осталось осмотреть всего несколько ульев.

— Да нет, не стоит ему из-за меня прерывать работу, я лучше сам пойду к нему на пасеку. Дайте, пожалуйста, сетку.

Зинаида Васильевна дала Григорию Петровичу защитную сетку. Выходя из дома, Григорий Петрович в дверях обернулся. Зинаида Васильевна уже что-то говорила Чачи.

— Ступайте, ступайте, — улыбнулась Зинаида Васильевна. — У нас тут свои, женские, секреты. Мужчинам их не следует знать.

Когда Григорий Петрович вышел из дома, Зинаида Васильевна спросила Чачи:

— Ты, наверное, очень перепугалась, когда пришли урядник и стражники?

— Думала, умру от страха, — вздохнула Чачи.

Зинаида Васильевна с сочувствием погладила ее по плечу.

— Ну, ничего, теперь все позади. Ты лучше думай о будущем. Тебе будет хорошо, Григорий Петрович очень славный человек.

Зашумел самовар. Зинаида Васильевна стала собирать на стол. Чачи приглядывалась, стараясь запомнить, что делает Зинаида Васильевна, как расставляет посуду.

Вскоре в дом возвратились Иван Максимович и Григорий Петрович.

— Вот возьми, Зина, вырежь соты, — сказал Иван Максимович, подавая жене раму.

— А ты пока сходи переоденься, у тебя и руки, и лицо, и одежда — все грязное.

— Ну, уж извините, Зинаида Васильевна, это не грязь, а самый великолепный мед, — улыбнувшись, возразил Иван Максимович. — Но, впрочем, я не имею ничего против того, чтобы умыться и переодеться.

Иван Максимович вышел в другую комнату. Зинаида Васильевна повернулась к Григорию. Петровичу:

— Григорий Петрович, вам сколько лет?

— На спас будет двадцать.

— Значит, вам еще только предстоит призываться…

— Да, еще только предстоит… Вы этим хотите сказать, что я слишком молод, чтобы жениться?

— Нет, я имела в виду совсем не это. Меня беспокоит… Вы читали последние газеты?

— Конечно, стыдно, но вынужден признаться: в эти дни я газет даже в руки не брал…

Зинаида Васильевна протянула Григорию Петровичу газету.

Ему сразу же бросился в глаза крупный заголовок на первой странице: «Австрийский ультиматум Сербии».

Зинаида — Васильевна показывала Чачи свое хозяйство. Переодевшись, вернулся Иван Максимович.

— Теперь можно и за руку поздороваться, — подал он руку Чачи. — Как поживаете?

— Спасибо, ничего…

— Прошу за стол! — позвала Зинаида Васильевна.

— Что же это такое? Неужели Австрия начнет против Сербии войну? — сказал Григорий Петрович, складывая газету. — Австрия ставит Сербии явно провокационные условия.

— По-моему, в эту войну будет втянута вся Европа, — задумчиво ответил Иван Максимович.

— Неужели и Россия будет воевать?

— По всей видимости. Россия обязана будет выступить против Австро-Венгрии, Австрию поддержит Германия, Россию — Франция и Англия…

— Какой же страшной будет эта война!

— Крови прольется немало…

— И марийцев заставят воевать, неизвестно за что и за кого…

— Война не нужна, никому: ни русским, ни другому какому народу…

— Ну, уж русских нельзя сравнивать с марийцами: для них Россия — родина, для нас — угнетатель.

— В Российской империи хорошо только богачам, какой бы национальности они ни были, а трудящемуся человеку, русскому или марийцу, жить одинаково плохо.

— Ну, хватит, хватит, — перебила мужа Зинаида Васильевна, — Хватит спорить, войны-то нет…

— Пока еще нет войны, но она может разразиться в любую минуту, — сказал Иван Максимович.

— Иван Максимович, как вы думаете, если начнется война, то нарекая власть удержится?

— Скорее всего, русские войска будут биты так же, как и в японскую войну. Безусловно, эта война окончится революцией. Уже сейчас бастуют петербургские рабочие, того и гляди, по всей России начнутся крестьянские волнения. Марийский народ тоже начинает освобождаться от векового страха, и у него кончается терпение. События на элнетских лугах показывают, что марийский мужик стал способен на протест.

— Только, этот протест дорого обошелся мужикам: один убит, пятеро арестованы. Причем один арестован совершенно ни за что, в бунте он не принимал никакого участия. Тем не менее его до сих пор не освободили и не собираются освобождать.

— Если уж попадешь в руки жандармов, то оттуда вырваться нелегко… У нас тут ходили слухи, что и тебя арестовали.

— Был обыск, но ничего не нашли.

Григорий Петрович встал из-за стола и несколько раз прошелся по комнате.

— Да что вы все об обысках, о жандармах, о революции! Неужели нельзя поговорить ни о чем другом? — воскликнула Зинаида Васильевна.

Она встала и принесла из соседней комнаты гусли, гитару и скрипку.

Звуки музыки наполнили школу. Сначала сыграли несколько русских песен, потом зазвучали марийские мелодии. Чачи слушала музыку, как завороженная…

Чачи и Григорий Петрович вернулись в Аркамбал только к ночи.

Чачи быстро заснула, но Григорий Петрович долго не мог уснуть. Он думал о том, что завтра надо представить становому приставу характеристику Ивана Максимовича. Как же ее писать?

Лишь под утро он забылся коротким беспокойным сном. Проснувшись, Григорий Петрович взглянул на Чачи. Она сладко спала, чему-то безмятежно и доверительно улыбаясь во сне.

«Напишу, пока она спит, — подумал Григорий Петрович и встал с постели. — Напишу все, как было…»

Он начал писать. Григорий Петрович излагал свои мысли и содержание разговоров с Иваном Максимовичем, цитировал его высказывания.

Чачи проснулась, когда он уже заканчивал донос. «Почему он не разбудил меня? — удивилась она. — Ведь надо бы самовар поставить…»

Увидев, что Чачи не спит, Григорий Петрович подошел к ней.

— Хорошо спалось?

— А ты почему так рано встал?

— Какое — рано! Посмотри-ка на часы.

— Ой, господи, ну и проспала же я! Что ж ты меня не разбудил!

— Очень уж сладко ты спала, жалко было будить.

Чачи торопливо оделась и побежала на кухню ставить самовар.

«Будь что будет, позавтракаю и отнесу свою писанину становому, — думал Григорий Петрович. — Раз споткнулся, теперь уж ничего не остается, как только падать. Иначе мне Чачи не спасти…»

Но Григорий Петрович еще сидел за чаем, когда в комнату вбежал Япуш:

— Григорий Петрович, людей в солдаты берут, говорят, война началась!

— Кто говорит?

— На караулке бумагу вывесили. Там написано: мобилизация. Целовальник водкой не торгует и кабак запер.

Григорий Петрович поставил недопитый, стакан с чаем, взял в руки написанную им бумагу, перечитал ее и задумался…

С улицы донесся протяжный звон церковного колокола.

Григорий Петрович сложил свое объяснение вчетверо, держа его за угол, чиркнул спичку и поджег. Когда бумага сгорела, он подвинул к себе чистый лист и снова начал писать…

Десятские сгоняли народ в церковь. В церкви уже собрались земский начальник, становой пристав, волостной писарь и прочее местное начальство. Здесь же были и мобилизованные мужики.

Отслужили молебен, прочитали народу царский манифест. В заключение дьякон громогласно провозгласил:

— Христолюбивому победоносному воинству мно-гая-а-а ле-е-та-а-а!

По улицам шумит народ: плач, вой, песни.

Черный ястреб вскричал,

Пришла к людям беда.