Элнет

Григорий Петрович, который в своей жизни и чирка не подстрелил, не нашелся сразу, что ответить, но его выручил Василий Александрович:

— Кто же не любит охоты, Ольга Павловна? Да Григория Петровича хлебом не корми, только дай поохотиться. Я думаю, будь его воля, он бы и школу свою перенес в лес. Григорий Петрович очень любит чистый воздух. А в школе у него теснота, дышать нечем.

— Я бы тоже с удовольствием перевел свою канцелярию в лес, — сказал Зверев.

— И назывались бы вы тогда гораздо точнее: не земским, а зверским начальником, — заметил Василий Александрович, — поскольку в наших лесах много разных зверей, как четвероногих, так и двуногих…

У Зверева поднялись брови. Землемер ткнул себя вилкой в губу. У доктора очки сползли на нос. Зоя Ивановна и Григорий Петрович смотрели на Василия Александровича с удивлением. Но тот, словно не замечая впечатления, произведенного его каламбуром, и не дав никому сказать ни слова, продолжал:

— Я думаю, что некоторым людям самое подходяще место в лесу. среди зверей. А вот я, хоть и лесник, не могу и дня прожить без людей. Я очень люблю человека. Доктор, наверное, меня поймет. Разве мог бы интеллигентный человек, если бы он не любил своих пациентов, прослужить в нашем медвежьем углу целых двадцать пять лет?

Доктор промолчал. Он шумно отодвинул свою тарелку, вышел из-за стола и, целуя руку Ольги Павловны, проговорил:

— Благодарю за угощение. Разрешите пожелать вам спокойной ночи.

Стали прощаться и остальные гости.

На улице, пробираясь среди сугробов, Григорий Петрович спросил Василия Александровича:

— Зачем Кугунерова ходит к Зверевым?

— На это имеются две причины. Первая — Зверев попечитель и ее школы, а попечителю надо оказывать уважение во избежание неприятностей. Ты это тоже учти… Вторая причина в том, что Зоя Ивановна — моя невеста.

— И ты ей велел посещать Зверевых?

— Да.

— Но зачем тебе это?

— Это ты поймешь немного позже.

В это время между Ольгой Павловной и Матвеем Николаевичем шел такой разговор:

— Если бы он не был черемисом… — сказала Ольга Павловна.

— Да, он, видно, талантливый человек, — ответил муж. — И если бы не был черемисом, то далеко бы пошел.

3

Вот уже несколько лет, как уржумский богатей Панкрат Иваныч открыл в Аркамбале лавку. Когда начался вывод хозяев на хутора, лавочник неожиданно проникся любовью к аркамбальским мужикам и захотел записаться крестьянином в аркамбальскую общину. Об этом замысле лавочника Григорию Петровичу рассказал Егор Пайметов.

Егор Пайметов лишь недавно вернулся в родное село из Сибири. В 1905 году он служил матросом на броненосце «Потемкин Таврический». Правда, в восстании он активного участия не принимал, грамоты не знал, политикой не интересовался, но его заодно с другими сослали в Сибирь на вечное поселение и только в 1913 году после амнистии, объявленной по случаю трехсотлетия дома Романовых, как и многих других, выпустили на свободу. Восемь лет жизни с «политиками» многому научили Егора, на многое открыли ему глаза. Он хорошо знал цену столыпинской реформе и понимал, что она выгодна лишь кулакам. Поэтому Егор отговаривал аркамбальских мужиков от выхода на столыпинские хутора.

Кулаки тоже не дремали. Больше всех старался лавочник Панкрат Иваныч. Оп заранее начал спаивать мужиков, которые побогаче, не обошел угощением и лодырей вроде Павыла Япара. Поддавшись уговорам лавочника, несколько мужиков решили выйти из общества. Павыл Япар тоже подал прошение дать ему надел.

Правда, у Япара ничего нет за душой: ни семьи, ни лошади, ни избы — как говорится, ни кола ни двора. Его ревизскую землю давно уже отдали другому хозяину. Но по новому столыпинскому закону Япар имеет право потребовать от общества свой надел и затем распорядиться им, как ему заблагорассудится, то есть продать. А всем известно, что Панкрат Иваныч без звука выложит за эту землю триста рублей.

Панкрат Иваныч — человек добрый, поит Япара водкой, потчует калачами, ничего не жалеет, взамен лишь об одном просит, чтобы Павыл и его дружки-приятели погромче кричали на сельском сходе, когда будут решать, принимать Панкрата Иваныча в сельское общество или нет.

— Об этом, Панкрат Иваныч, не беспокойся, — уверяет захмелевший Павыл, — все сделаем по твоему желанию!.. Всех перекричим!..

Но Панкрат Иваныч обхаживает не одного Япара: приезжего землемера он поселил у себя в горнице, земскому начальнику отпускает товары из своей лавки в кредит, старшина и старший писарь в последнее время зачастили к лавочнику в гости.

Когда Егор Пайметов обо всем этом рассказал Григорию Петровичу, учитель призадумался: надо что-то предпринимать. Жаль, Василий Александрович уехал на стекольный завод да что-то долго не возвращается, а сельский сход вот-вот соберется.

Григорий Петрович и Егор Пайметов решили, что надо постараться, чтобы лавочнику не удалось обмануть мужиков и пролезть в общество.

Григорий Петрович и Егор беседовали с мужиками, бедняками, объясняли им:

— Лавочник и так прибрал вас к рукам, а если получит землю, то станет над вами полным хозяином. Да что там хозяином, он вас так зажмет в кулак, что вы вздохнуть не сможете.

Некоторые мужики соглашались с ними, а иные возражали, что, мол, без богатых людей и бедному человеку не прожить и что, если говорить правду, Панкрат Иваныч живет по-божески, никого в деревне не обижает…

Но вот подошло воскресенье — день схода. В караулку на сход народу набилось полным-полно. Даже когда приезжали становой и земский начальник, здесь не собиралось столько людей. А сегодня, если хозяин сам не смог прийти, то прислал бабу или кого-нибудь из детей. — У женщин и подростков из-за пазухи торчали горлышки пустых бутылок.

Когда Григорий Петрович и Егор Пайметов входили в караулку, Панкратов батрак и Павыл Япар как раз ставили на стол трехведерный бочонок водки. Около них с пустым ведром в руках стоял сам Панкрат Иваныч.

За столом сидели аркамбальский староста и сельский писарь, Григория Петровича из уважения к его учительскому званию посадили рядом с писарем. Егор сел среди мужиков.

В обычные дни в караулке тоже толкутся люди, шумят, точат лясы, рассказывают сказки. Но сегодня здесь тихо. Мужики выжидающе поглядывают то на старосту, то на лавочника, то на Григория Петровича, удивляются: чего учителю-то нужно на сходе? До Григория Петровича в Аркамбале был другой учитель, так он за все пять лет ни разу не заглянул в караулку.

Многие из вас, дорогие читатели, никогда не были на дореволюционном деревенском собрании — сельском сходе — и поэтому не представляете, что это такое.

Придя в караулку, мужики рассаживаются на лавки, кому не достанется места на лавке, садятся на пол или стоят, прислонившись к стенке, и при этом все первым делом свертывают цигарки и закуривают. Поэтому в караулке всегда висят облака зелено-синего дыма. Некурящему человеку в таком дыму долго не выдержать.

Как-то в детстве отец послал меня вместо себя на сход в караулку. Я пошел, сел с краю на лавку. Сижу, слушаю. Табачный дым в караулке клубится облаком. Я сидел долго, потом у меня закружилась голова. Я встал и хотел выйти, но тут же упал на пол. Меня вынесли на улицу на руках. После этого случая у меня пропала всякая охота ходить на сходки.

Григорию Петровичу было трудно сидеть в душном дымном помещении, но он твердо решил продержаться до конца.

Панкрат Иваныч налил из бочонка полное ведро водки, поставил на стол. Рядом с ведром поставил две большие кружки. Он зачерпнул кружкой водку и широко перекрестился.

— За общество, — сказал лавочник и выпил кружку до*дна. Он снова зачерпнул полную кружку и протянул ее старосте.

Староста кружку в руки не взял, кивнул, чтобы Панкрат Иваныч поставил на стол.

— Уважаемое общество, — сказал староста — вы все знаете Панкрата Ивановича. Он уже давно живет в нашей деревне. Ничего плохого мы от него не видели.