Элнет

— Браво! Браво!..

Григорий Петрович не ожидал такого успеха, он смутился и потупился.

— Господа, отложим партию на завтра, — предложил партнерам Зверев. — Посвятим сегодняшний вечер музыке… Ольга Павловна, будьте добры, арию Демона.

Ольга Павловна взяла вступительные аккорды. Матвей Николаевич запел мягким басом:

Не плачь, дитя, не плачь напрасно…

Пение Матвея Николаевича тоже встретило всеобщее одобрение.

— Теперь попросим спеть нам что-нибудь Тамару Матвеевну, — сказал Василий Александрович.

— К сожалению, я не пою.

— Тогда, может быть, вы декламируете?

— Правда, Тамара, прочти что-нибудь, — обратилась к дочери Ольга Павловна. — Я тебе проаккомпанирую.

— Мама, пожалуйста, сыграй что-нибудь в миноре.

Ольга Павловна тронула клавиши. Тамара начала декламировать. У нее оказался приятный грудной альт.

Может быть, это был только радостный сон.

Кто-то светлый открыл мне дорогу мою…

И сказала душа: это он… это он…

Тот, кого я люблю…

На руках у него след оков и цепей…

И в далеком холодном краю

Он страдал за других…

Тамаре никто не аплодировал. Все задумчиво молчали, только Василий Александрович тихо шепнул Кугунеровой:

— А девушка настроена романтично. Об этом нам тоже не надо забывать…

И вдруг среди наступившей тишины все в комнате услышали доносящуюся с улицы сквозь двойные рамы пьяную песню, которая больше походила на дикий рев.

— У этих черемис, видно, нет песен, что они так ужасно воют, — с полувопросом проговорила, поморщившись, Ольга Павловна.

Григорий Петрович переменился в лице, резкие, злые слова готовы были сорваться с его губ. Но он взял себя в руки. Он поднял скрипку к плечу, ударил смычком по струнам.

Григорий Петрович играл мелодию марийской свадебной песни, которую он слышал прошлым летом в Кудашнуре.

Ольга Павловна стала подбирать аккомпанемент, под ее левой рукой клавиши пианино зазвучали, подчеркивая ритм, как удары барабана.

Из всех слушавших одна Зоя Ивановна узнала мелодию марийской песни, остальные подумали, что Григорий Петрович играет какой-то вальс или импровизирует.

Тамара смотрела на Григория Петровича и все более удивлялась себе. Этот деревенский учитель с его скрипкой и этой странной, непонятной мелодией волновал ее и неудержимо влек к себе. В Петербурге у нее были знакомые студенты, молодые чиновники, офицеры, но никто из них не вызывал у нее такого интереса, как Григорий Петрович.

Тамара вышла в соседнюю комнату.

Григорий Петрович кончил играть. Все молчали, но он чувствовал, что его игра произвела впечатление.

— Что за чудесный вальс вы исполняли? — ласково спросила Ольга Павловна. — Или это импровизация?

— Это черемисская песня. Так воют черемисы, — ответил Григорий Петрович.

— Извините, Григорий Петрович, разве вы черемис? — спросила Ольга Павловна.

— Да, я чистокровный черемис.

— Но вы говорите по-русски совершенно без акцента. В вас просто невозможно узнать черемиса.

— Тем не менее я самый настоящий черемис.

Григорий Петрович поклонился и пошел к двери. Но выйти из зала ему не удалось:, в дверях стояла Тамара; Григорий Петрович остановился. На мгновенье их взгляды встретились. Григорий Петрович смутился. Во взгляде Тамары ему почудились то ли неприязнь, то ли, наоборот, живой интерес.

«Почему она так смотрит на меня?» — подумал Григорий Петрович и отступил в сторону.

— Пожалуйста.

Тамара прошла в комнату.

Григорий Петрович убрал скрипку в футляр. Его первым желанием было одеться и уйти. Но тут же он подумал, что если сейчас уйдет, то ему сюда уже никогда не вернуться. А зачем возвращаться? На кой черт нужны ему эти аристократы?.. Бежать, бежать отсюда!..

Но он не ушел, его удержал взгляд черных глаз дочери земского начальника… Досадуя на себя, Григорий Петрович вернулся в зал.

В зале старый доктор, оживленно жестикулируя, громко ораторствовал:

— Да, да! Трудолюбие, честность, но ужасающее бескультурье. Они все хлещут водку, и, что самое ужасное, даже женщины пьют. Недавно у нас произошел такой случай. Как-то утром приезжает один мужик-черемис из Корамас, говорит, что у него жена рожает и никак не разродится. Я послал акушерку. Немного погодя получаю от акушерки отчаянную записку: «Роженица очень больна, высокая температура, приезжайте скорее». Я поехал. Приезжаю, захожу в избу — больная, как ни в чем не бывало, вовсю распевает песни. Акушерка, смущенная, извиняется: «Простите, ради бога, я ошиблась: женщина не больна, она просто пьяна». Что тут поделаешь, зря проездил, и акушерку винить нельзя, она еще молодая, неопытная. Она…

— Вам в вашей практике, наверное, немало пришлось повидать всего? — прервала доктора Ольга Павловна. — Я бы не смогла работать в таких условиях. Вы, доктор, настоящий герой.

— Всякий зарабатывает свой хлеб насущный как умеет, — спокойно ответил доктор. — До героизма нам далеко…

Взглянув на круглые стенные часы, стрелки которых показывали уже одиннадцать, Зверев воскликнул:

— Ольга Павловна, вы забыли мудрую русскую пословицу: «Соловья баснями не кормят». Пора бы подумать и об ужине.

Ольга Павловна поднялась с места.

— Тамара, распорядись, чтобы подавали на стол.

За ужином больше всех говорил землемер. Пока шла беседа о музыке, он не вставил ни одного слова, зато сейчас, когда речь зашла о вещах, ему знакомых, он ни на секунду не закрывал рта.

— Столыпин — великий человек. Он ясно представляет себе требования современной жизни. Почему Америка теснит нас на хлебном рынке в Европе? Почему бельгийский крестьянин получает с десятины двести пудов хлеба? В чем секрет? А в том, что американский фермер обрабатывает свою землю машинами, в том, что у него нет чересполосицы. А наш крестьянин, перебираясь с полосы на полосу, теряет на этом столько же времени, сколько тратит на обработку земли. Теперь же реформа развяжет ему руки и освободит от общинных пут.

— Совершенно с вами согласен, Алексей Антонович. Теперь наш крестьянин станет подлинным хозяином земли. Именно в этом заключается смысл мудрой аграрной политики Петра Аркадьевича Столыпина.

— Имея нераздробленный надел и машины для обработки земли, наш крестьянин, думаю, добьется таких же успехов, каких добился американский фермер.

— Но меня интересует, — вмешался в разговор Василий Александрович, — если даже вы нарежете землю каждому хозяину в одном месте, на какие средства наш крестьянин станет приобретать машины? Да, и какую машину можно приспособить для работы на трех-четырех десятинах? Ведь каждый американский фермер имеет по пятьдесят — шестьдесят десятин.

— Для начала будет очень неплохо, если крестьянин вместо сохи обзаведется плугом, — не сдавался землемер. — А со временем он сможет приобрести и другие машины.

— И еще об одном я хочу спросить. Может быть, выч Матвей Николаевич, сможете мне сказать, — повернулся Василий Александрович к Звереву, — сколько хозяев в аркамбальском обществе желает выйти на отруба?

— Пока не могу утверждать, что таких хозяев много. Но мы начнем с раздела земель между деревнями, и за это время надо будет разъяснить народу, какую выгоду сулят хутора. Если крестьяне поймут, то, думаю, нам удастся ликвидировать мирские и общественные земли.

— Хватит, хватит! — перебила мужа Ольга Павловна. — Хватит разговоров о хуторах, разделе земель! Говорите об этом в канцелярии, на сходах, в волостном правлении, а за столом, пожалуйста, говорите о чем-нибудь другом. Григорий Петрович, — повернулась она к учителю, — вы любите охоту?