Круг

Настя Орлаева.

1914 год, май».

Володя с письмом в руках выбежал на улицу. Он прибежал к тому ссыльному, который рассказывал ему про артель, и, смеясь от радости, как ребенок, показал ему письмо, некоторые места перевел на русский язык.

Товарищ слушал без особого интереса, но, видно, не хотел омрачать Володину радость. Он понимал, что такое душевное письмо поднимет настроение любого человека, тем более двадцатидвухлетнего юноши, поэтому он сказал приветливо:

— Хорошая девушка! Ты, Аланов, оказывается, счастливый человек!

Весь день Володя ходил пьяный от счастья. Ему хотелось всем и каждому рассказать про письмо. Но он сдерживал себя, и лишь когда его спрашивали, что за письмо он получил, принимался рассказывать про родной город, семинарию и, конечно, про Настю.

Один из его приятелей сказал, выслушав восторженный рассказ Володи:

— Ну, ладно, письмо, что и говорить, хорошее. А куда ты идешь, что сегодня собираешься делать?

— Иду на тот конец работы поискать, говорят, Кирилл Хромой хотел нанять кого-нибудь вывозить навоз на поле.

— Опоздал ты, Петрунин уже вывозит.

— Правда?

— Сам видел.

— Что же мне делать? Я в столовой много задолжал…

— Надо найти какой-то выход, пока не получишь Настины деньги.

— В этом медвежьем углу трудно сыскать выход!..

— Егор Микряков нанял двоих наших городьбу городить, но они оба заболели. Я нанялся к нему, нужен еще человек. Пойдешь?

— За сколько?

— Да за сколько бы ни было!

— Ладно, согласен.

Вечером усталый Аланов вернулся домой и увидел у себя Яика Ардаша.

— Ты откуда взялся? — удивился Аланов.

— Из Минусинска.

— Теперь я тоже могу сказать: для чего ты в этот медвежий угол приехал, мало того, что я здесь? — улыбнулся Володя.

— Ну да ничего, Ермаковское так Ермаковское, и здесь люди живут, как-нибудь и мы… Деревня эта не такая уж безвестная, напрасно ты ее медвежьим углом называешь. Знаешь, кто здесь до нас жил в ссылке?

— Знаю, Курнатовский.

— Не только он. Тут жили Лепешинский с женой, потом Сильвин и Панин. Но главное: сюда в 1899 году приезжал из Шушенского Ленин и провел тут собрание марксистов. Тогда была вынесена резолюция против ревизионистов. Да, деревню Ермаковскую многие знают.

— Но почему тебя сюда перевели? — спросил Аланов.

— Помнишь, я тебе показывал своего хозяина?

— Лавочника?

— Ну да. В прошлом году он согласился взять меня приказчиком, и даже исправнику написал, что берет меня. Только благодаря этому меня перевели в город. Лавочник видел, что я работаю честно, старательно, и хо-рошо ко мне относился. Но второй приказчик был вор и прохвост, он и меня подбивал жульничать, да я не согласился. Тогда он на ремингтоне напечатал такое письмо: «Дорогой Петр Леонтьевич! Мы начали работу, дела идут хорошо. Исправник только за гимназистками бегает, ничего не замечает, это нам на руку. И мой хозяин-лавочник— дурак, его легко обманывать. Пиши, что у вас, скоро ли начнете? Боевой привет! Ардаш Яиков».

— И куда он с этим письмом? К исправнику что ли? — спросил Володя.

— Нет, он сделал хитрее: вложил в конверт, на конверте безо всякого адреса напечатал: «Петру Леонтьевичу», подкрался к моему окну и через открытую форточку забросил на стол, а сам побежал с доносом в полицейское управление. Я в это время в магазине был, без меня пришли, сделали обыск, нашли это письмо. Больше ничего, мои бумаги им в руки никогда не попадутся. Соседская девочка видела, что письмо было мне подброшено. Но исправник слушать ее не стал. Хозяин мой перепугался, сказал, что увольняет меня, вот я и очутился снова в деревне. Ну да ничего, брат, всюду жизнь! Не пропадем, верно? — Яик Ардаш схватил Володю и попытался его поднять. — Ох, не получается, видно, стареть начинаю. Бывало, на Астраханской пристани пятипудовые ящики, как игрушки, таскал… Да, года проходят, не остановишь… Ну, а ты как живешь? Знаешь что, я не стану искать себе квартиру, пусти к себе.

Володя обрадовался. Что бы там ни было, а с хорошим другом, да еще с таким, как Яик Ардаш, будет легче.

Он показал Настино письмо. Яик Ардаш прочел, «сказал одобрительно:

— Хорошая девушка, видать.

Потом он показал Володе конверт, спросил:

— Видишь?

— Конверт как конверт.

— Посмотри внимательнее.

— Ничего не вижу.

— Край конверта заклеен: это в полиции сделали перлюстрацию: вскрыли конверт, письмо прочли, потом снова заклеили.

— Совсем незаметно!

— Теперь они наловчились делать это незаметно.

— А если бы на письме была сургучная печать?

— На сургучную печать наклеивают хлебный мякиш, и она на нем отпечатывается. Потом сургуч ломают, письмо читают и на новый сургуч переводят печать с хлебного мякиша.

— Действительно, наловчились охранники!

— Мы тоже не лыком шиты. Если, нужно сообщить что-нибудь тайное, у нас есть свои методы.

— Знаю я один метод, — вспомнив, как писал дневник молоком, сказал Володя.

Возвращая письмо, Ардаш улыбнулся.

— Ну, Володя, скоро домой вернешься, свадьбу сыграешь, а?

— Кто знает, вернусь ли, не своя воля…

— Не бойся, минет срок, никто тебя здесь задерживать не станет… Эх, жалко, не придется мне на твоей свадьбе погулять… — вздохнул Яик Ардаш, но потом засмеялся и сказал:

— Слышал я одну забавную историю про женитьбу. В прошлом веке один богатый поляк князь Любомирский женился на девушке по фамилии Шейковская. Женился он против воли отца. Отец пожаловался царю Николаю Первому на непослушного сына. Царь распорядился так: «Брак объявить недействительным. Любомирского в наказание за неподчинение отцу отправить на Кавказ солдатом на три года. Шейковскую считать девицей».

Долго еще в тот вечер Ардаш и Володя сидели, разговаривали и смеялись.

СЕДЬМАЯ ЧАСТЬ

Сегодня особенно хорошо на Урюп-реке! Взглянешь с гористого берега на реку — вода блестит на солнце, как стекло, а отражения деревьев, возвышающихся по берегам, похожи на таинственный лес, опрокинутый в водную глубь.

— Эма-а-ан! — слышится с берега. Голос летит далеко, дважды отдастся эхом и только потом замирает.

Посреди реки виднеется лодка. Три рыбака в ней тянут сеть; вторая лодка качается на легкой волне чуть поодаль.

— Эма-а-ан!

Звук голоса как будто раздваивается: летит в тайгу, стелется по воде.

Один из тех людей, что тянут сеть, оборачивается, чтобы взглянуть на кричащего с берега человека. От его движения лодка качнулась, по воде побежали волны.

— Эма-а-ан!

Эман приставил ладонь ко рту, крикнул:

— Чего тебе, отец?

Не дожидаясь ответа, он повернулся к своим товарищам и, продолжая тянуть сеть, сказал:

— Вот ведь беспокойный какой! Скучно ему без дела сидеть, сюда пришел…

Рыбы золотыми кольцами выпрыгивали из сети, падали на дно лодки.

— Эма-а-ан! Левее держите, левее-е! — кричит с берега старый Кугубай Орванче.

— Чего-то руками машет, — сказал один из рыбаков.

— Пусть машет, ты на сеть смотри, а не на него, — ответил Эман. — Рыбы, видно, много, сеть тяжело идет. И на той лодке тянут с трудом.

Кугубай Орванче не унимается:

— Левее-е, говорю! Всю рыбу упустите-е!

Но вот лодка, полная рыбы, причалила к берегу. Кугубай Орванче торопливо спустился по тропинке. Подошел, опираясь на палку, сказал:

— Небось, половину рыбы упустили. Ведь говорил я, как надо было!..

— Ничего не упустили, отец, отойди-ка в сторонку, — с раздражением оборвал его Эман.

Рыбаки принялись перекладывать рыбу в корзины. Кугубай Орванче отошел в сторону, присел на поваленный в прошлом году бурей кедр, закурил трубку.

С высокого берега спустились внук Сергей с приятелями и сосед-старик.

— Дедушка Орванче, ты уже здесь?

— Хе-хе-хе, — посмеивается Кугубай Орванче, — я не сплю, как вы, допоздна. Я с солнышком выхожу на работу.

Все стали разглядывать улов.