Круг

— Рассказывали, один мастер-китаец сделал шар из слоновой кости, просверлил в нем отверстия не больше горошин и через эти отверстия вырезал внутри шара русский государственный герб — двуглавого орла, который держался на тоненькой костяной ниточке, прикрепленной к шее орла.

— Да, тонкая работа! — воскликнул Моркин. — Он ее, верно, года три делал?

— Этого не знаю. Зато точно известно, что его за эту тонкую работу на три года сослали в Сибирь: герб оказался в клетке.

— Увы! — вздохнул Моркин. — В России все может быть. Вот когда Матвей Матвеевич Эликов приезжал на суд…

— На какой суд?

— Так из-за него же боярсолинские марийцы на каторгу пошли!..

— Значит, Матвей Матвеевич и есть тот этнограф, которого мужики хотели убить! Я слышал про этот случай, но не знал, что это произошло с Эликовым. А почему тех мужиков так жестоко осудили, ведь убийство не совершилось?

— Время тогда было беспокойное. В Изгаие помещика убили, на земского начальника покушались. Тогда же случилась история с Эликовым.

— Да, время было беспокойное…

— Эликов хотел мужиков выручить, заступался за них на суде. Но прокурор его заступничество не принял во внимание. Матвей Матвеевич — добрый человек, только похвастаться любит…

— Я о боярсолинском деле много слыхал, — перебил Моркина Володя. — Мне рассказывали, что адвокат велел обвиняемым марийцам говорить, что они в самом деле думали, будто в погребе черт, но на суде один мужик сказал: «Мы знали, что в погребе не черт и не колдун, а русский барин, и хотели этого барина прикончить».

— Вот дурак! — хлопнул себя по бедрам Моркин. — Но с другой стороны, сложная вещь — человеческая психология. Иной раз человек, сам того не замечает, может себе повредить. Лет шесть назад я читал в газете об одном судебном разбирательстве в Венеции. Кого судили и за что, не помню, да это и не важно. В этом деле находился документ, неизвестно кем написанный. Одно слово там содержало ошибку, и следователь подумал, что эта ошибка может помочь суду. Обвиняемому предложили написать этот документ под диктовку. А обвиняемый каким-то образом знал, что в документе есть ошибка, и знал, какая, и, пока писал, все время думал, как бы не повторить ее, и все-таки повторил.

— Кстати, о суде. Слышал историю про свидетеля?

— Нет.

— На суде судья спрашивает: «Господин свидетель, вы видели, как обвиняемый совершил преступление?» — «Видел. А который из них обвиняемый?»

— Не иначе, этого свидетеля судья нанял!

— Конечно!

— В прежние времена бывали справедливые судьи, — сказал Моркин, — а среди нынешних — нет.

— Да, я с детства помню историю про справедливого судью. Приехал бедный мариец в город. Еды у него с собой было, только ломоть черствого хлеба. Шел он мимо трактира, чует, жареным мясом пахнет. Зашел в трактир, видит, мясо жарится. Достал он свай хлеб, подержал над паром, так что хлеб пропитался мясным запахом, и съел. Тут прибежал хозяин, схватил его за шиворот: «Плати, — говорит, — деньги!» Пошли они к судье. Судья выслушал обоих, потом достал из кармана два алтына и говорит хозяину трактира: «Поверни свои уши, — позвякал монетками у него над ухом и говорит — Теперь вы в расчете». — «Как в расчете?» — удивился хозяин. «Кто продает запах еды, тот получает звон, а не деньги!» — отвечает судья.

— Ну, расскажи еще что-нибудь, — попросил он.

— Что же рассказывать? Разве что это. Шли по дороге два марийца, один длинный-длинный, как жердь, другой низенький. Дошли они до развилки дорог, видят, стоит столб, на столбе доска, на доске надпись: «Правая дорога идет в Уфу, а кто не знает грамоты, пусть спросит у мельника, что живет под горой». Низенький мариец прочитал и засмеялся. Вот пришли они в Уфу, остановились на квартире, легли спать. Ночью долговязый мариец будит товарища. «До меня, — говорит, — дошло, чему ты тогда засмеялся. Там написано: спросите у мельника, а его, может, и дома-то нет».

Моркину эта история очень понравилась, он долго смеялся.

В спорах, рассказах и шутках прошли каникулы. Пришло время Володе уезжать. Моркин поехал провожать его на своей подводе. При прощании он подумал: «Эх, если бы был этот шустрый парень моим сыном!»— и на глазах у него показались слезы.

С тех пор, как Моркин обзавелся своей лошадью, он довольно часто стал ездить в город. В каждый приезд он непременно заходил в книжный магазин, брал газеты за последние две недели, новые книги, потом сидел в трактире, попивая пиво и просматривая газеты. Незаметно проходил день. Вечером он спохватывался, что не выполнил поручений жены, и бежал в закрывающиеся уже магазины, накупал без разбору всякой всячины, и дома за это жена пилила его, как ржавая пила.

— На книги деньги потратить нашел, а платок купить не удосужился!

— Ладно, не сердись, в следующий раз куплю, — говорил Моркин. Он не сердился и не оправдывался, но и в следующий раз опять покупал первое, что предлагали ему лавочники. Поэтому в конце концов жена перестала давать ему поручения, старалась ездить в город сама или просила делать покупки кого-нибудь из женщин, едущих в город. Покупать что-нибудь — в деревенской лавке она не хотела, говорила — дорого.

После того, как Володя уехал, Моркин заскучал. То ли охладел он к школе, то ли не хватало ему общества молодого семинариста, Чэн и сам понять не мог. Он с нетерпением ждал весенних каникул и каждый раз, когда взглядывал на календарь, ловил себя на мысли, что ему хочется вырвать все листы, оставшиеся до апреля.

— Ах, Петр Николаевич, — подсмеивался он над самим собой-.—Что тебе весна? Или молодая кровь опять взыграла?

Ждали весну и на хуторе Орлая Кости. Весной Орлай Кости обещал выделить Эману его пай земли. Так как он сказал об этом в ‘присутствии семьи и соседей, все надеялись, что он выполнит свое обещание.

Эман вернулся с работы усталый и злой. Он сердито кинул в угол грязный азям и сказал жене:

— О чем я только думал, когда дал этому кровопийцу оседлать себя! Дни и ночи работаю на него, и конца нет этой работе.

Амина не опрашивала, о ком говорит муж. Она и так понимали, что говорит он о ее отце. Глядя в сторону, она тихо сказала:

— Весной отделимся, а пока надо как-нибудь потерпеть. Отец — плохой человек, но не надо его злить. Смотри, Сережа давно к тебе на руки просится. Он сегодня опять петуха гонял, подхватил большую палку и бегает!

Эман понял мысли жены и перестал ругать Орлая Кости. Он подошел к сыну, взял его на руки и подбросил вверх. Амина, глядя на них, радостно смеялась.

В конце зимы старый Кугубай Орванче полез сбрасывать с крыши снег, поскользнулся и упал. Дома не было ни Эмана, ни Орлая Кости. Амина с матерью кое-как подняли лежащего без памяти старика и внесли в дом. Много времени прошло, пока он очнулся. Кугубай Орванче заболел. Его положили в кухне на скамейке, возле печи. Он лежал и почти все время спал. Однажды Орлай Кости, доставая свои варежки из печурки, сказал:

— И когда только этот дармоед. наконец, сдохнет!

— Тише, тише, — испуганно зашептала жена. — Он же не спит.

— А мне какое дело, спит он или не спит! Я у себя дома и разговаривать шепотом не желаю!

Кугубай Орванче не спал и все слышал, ему было очень обидно, но он промолчал. На другой день старик с трудом поднялся с лавки, пошел к сыну и снохе, посидел у них.

— Пойду я лучше, деточки мои, в свою избу, — оказал Кугубай Орванче. — Вижу, я здесь лишний.

— И не думай об этом! — воскликнула Амина.

— Разве мы тебя обидели чем-нибудь, отец? — спросил Эман.

— Да уж, что и говорить, хозяева у нас добрые. Никого, верно, нет добрее их, а уж как они меня жалеют, и рассказать нельзя!

— Ну, сболтнет когда Кости что-нибудь, не принимай близко к сердцу, отец, язык на то и дан, чтобы болтать.

— Как же мне не принимать близко к сердцу! Все коминцы над нами смеются, даровыми батраками называют.

Эман рассердился:

— Называют, называют… Что я могу сделать? А ты наслушаешься всего от безделья!