Круг

— Ямщиком на станции.

— Что ж такого? Дело неплохое, стыдиться его не надо. А Кости я уговорю, это я умею, за свою жизнь, самое малое, тридцать девушек просватала.

— Правда?

— Не веришь, спроси у любого в Боярсоле. Меня там все знают, даже сопливые ребятишки… Ну, я пошла, теперь уж не миновать зайти к Орлаю Кости, — старуха взглянула на Эмана и добавила — За сватовство ни полотенца, ни чего другого мне не нужно, лучше тогда деньгами дашь… Если сын найдется, я ему денег пошлю. Небось, на чужбине голодает…

Она вытерла глаза кончиком платка и пошла на улицу. Эман остался стоять, призадумавшись.

Из дверей почты с письмом в руках вышла Амина.

— Где бабушка? — спросила она и, увидев старуху, побежала ее догонять.

Эман махнул рукой и вздохнул облегченно.

Зайдя на почту, он послал Унуру Эбату деньги, полученные за его коня.

ПЯТАЯ ЧАСТЬ

В избе только Амина с сыном и старуха-мать. Орлай Кости уехал в город за Настей, а Эман с Кугубаем Орванче повезли на трех подводах рожь на базар.

Старуха спала на печи, сын на лавке. Амина прикрыла сына одеялом, чтобы было ему потеплее, и села прясть.

В избе тепло, а за окном бушует метель. Через двойные рамы слышно, как ветер хлопает ставнями, порой вьюга, словно живая, так пронзительно взвоет, что сердцу становится не по себе.

Амина пересела подальше от окна. Она прядет, думает, вспоминает…

Как-то раз, вскоре после ее замужества, пришла к ним старостиха. Амина была одна.

— Ты. Амина, еще молодая, ничего не знаешь, — рассевшись на лавке, принялась она разглагольствовать.

— Сколько мне надо, знаю, — отозвалась Амина.

— Нет, не знаешь. Вот скажи, сильно ты любишь мужа?

— Зачем тебе это знать?

— Добрый совет хочу дать. Ведь ты, небось, свою любовь всю мужу показываешь?

— Разве ж любовь можно скрыть?

— Можно, сестрица, если умеешь. А уметь-то ой как нужно!

— Не понимаю я тебя. Зачем скрывать любовь?

— То-то и оно, что не понимаешь. А я тебе объясню. Ведь как получается: если увидит муж, что ты без него жить не можешь, так он сразу начинает выкобениваться, начинает помыкать тобой, как своей рабой, а там гулять начнет по чужим бабам — и, глядишь, вовсе можешь без мужа остаться. Вот что я тебе посоветую: чем больше ты своего мужика любишь, тем меньше ему это показывай. Бабе нужно быть хитрой.

Амина рассердилась:

— Ну тебя, болтаешь, бог знает, что!

— Погоди, поживешь, вспомнишь мои слова, скажешь: тетка правду говорила. Учителя, Петра Николаевича, знаешь. Умный человек, ученый. А жена у него темнее нас, только что на лицо красивая.

— Ну, этим ей нечего гордиться, не с ее лица солнце всходит.

— Вот и я то же говорю. Ничем она не лучше других, зато хитрая, мужа своего с самого начала забрала в руки, и он у нее как взнузданный ходит.

— Разве ж это хорошо?

— А то как же! Поставила себя над мужем и живет барыней.

— Пусть живет. Я так не хочу. У меня и мысли нет себя над Эманом ставить.

— Тогда он тебя взнуздает!

— Эман у меня не такой, мы с ним хорошо живем, у нас думы одни.

— Ну, как знаешь, сестрица. Только смотри: непременно будет он над тобой измываться!

Когда старостиха ушла, Амина про себя обругала ее глупой бабой и пожалела, что не сказала ей: «Есть два замка запирать язык: губы и зубы. Замкни их поскорей, а то лишнее наболтаешь!»

С тех пор прошло много времени. Вот уже сыну Сергею пошел второй год. Амина подошла к лавке, на которой спал ребенок. Как он сладко спит! Амйна улыбнулась и на цыпочках вернулась на свое место.

Ей вспомнился тот день, когда ребенок впервые шевельнулся в утробе. Она подняла тогда ведро, чтобы налить воды в котел, и вдруг почувствовала удар в бок изнутри. Она сначала испугалась, скорей поставила ведро на пол и пощупала то место, где стукнуло. «Что это?» — подумала она. Было страшно и больно, и она не сразу поняла, что это ребенок дает о себе знать. А когда поняла, то сразу прошли и страх и боль. «Малюточка мой», — радостно шепнула Амина, когда в бок опять стукнуло. Она зажмурила глаза и села на скамейку. От старух она слышала, что новорожденный будет похож на того, кто окажется рядом, когда ребенок первый раз шевельнется в утробе. «На кого же будет похож мой ребенок? Ведь я дома одна», — и тут же, улыбнувшись, сказала самой себе:

— Нет, не одна. Нас двое. Вот и муж, когда приходит с работы, спрашивает меня: «Как поживаете?»

Уже три года, как Амина вышла замуж за Эмана. Сначала ее отец слышать, не хотел об этом замужестве. Он топал ногами и кричал:

— Ни за что не приму в родство нищего!

Мать же, пытаясь уговорить его, день и ночь твердила:

— Жениха лучше Эмана тебе во всей волости не найти! Хоть он бедняк, но у него руки работящие.

— Мне-то что проку от этого? На себя ведь работать будет, не на меня.

— Амина разве не наша дочь? Разве ты, отец, хорошего мужа дочери своей не желаешь?

— Хорошего мужа, хорошего мужа… Да будь он хоть ангел небесный, если у него даже лошади нет, как я отдам за него свою дочь? Вся губерния смеяться будет. Нет, нет, нет моего согласия!

Долго Амина и мать со слезами умоляли его, но он упорствовал.

Потом мать выбрала время, когда Орлай Кости был в хорошем настроении, и оказала ему:

— Дочка-то наша хочет руки на себя наложить, если не выдадим за Эмана.

— Опять свое? Тысячу раз тебе говорил: умру, а дочь за нищего не выдам!

— Да не кричи ты так, отец, люди услышат.

— Пусть хоть шайтан услышит, мне наплевать!

— Подумай, отец, ведь нам каждый год работника приходится нанимать, а хорошего-то, работающего и честного, ох как трудно найти…

— Тебе-то что? Я ведь ищу, а не ты.

— Выдадим Амину за Эмана, не придется больше искать, будет свой работник.

— Не болтай. Амина уйдет, у нас работником меньше будет.

— Так можно же Эмана к нам принять.

Орлай Кости молчал. Жена продолжала:

— И не один, а два своих работника у нас будет.

— Откуда же второй?

— Старик Орванче тоже станет не чужой.

— Ладно, я подумаю, — сказал Орлай Кости.

Через неделю сыграли свадьбу. Кугубай Орванче был так рад тому, что Эман, наконец, обзавелся семьей, что, не подумав, согласился отпустить Эмана в дом жены, но сам хотел остаться в своей ветхой избушке. Новая родня с этим не согласилась, и пришлось Кугубаю Орванче перебираться к сыну и снохе во второй дом Орлая Кости.

Через год у Амины родился сын, назвали его Сергеем.

Как-то в праздник подвыпивший Орлай Кости сказал жене:

— Пусть коминские богачи не гордятся передо мной, я их теперь далеко позади себя оставлю!

— Что-то больно ты расхвастался, отец.

— Есть, чем хвастаться, вот и хвастаюсь! Скоро во всей деревне, во всей волости самым богатым стану. Понятно тебе? — Орлай Кости грохнул кулаком по столу.

— Понятно, понятно, только не стучи.

— Ничего-то тебе не понятно! У зятя сын родился, вот в чем дело.

— Слава богу, слава богу, теперь земли на одну душу прибавится.

— Земля землей, да не она главное.

— А что же?

— А то, что если у человека семья, так он уж не улетит, как воробей. Ребенок отца к хозяйству, как цепную собаку, привязывает. Справедливо я говорю?

— Раз говоришь, значит, справедливо.

— Я всегда говорю справедливо.

— Не кричи, люди услышат.

— Пусть слышат! В своем доме моту хоть жеребцом ржать, никому до того дела нет.

— Знаю, знаю, мы у себя…

— «У себя»… У тебя ничего своего, кроме икон да болячек, нету!

— Ну, не у себя, у тебя.

— То-то! Так вот, я говорю, внук у нас есть. Значит, у зятя будет к хозяйству охота.

— Он и так работает, не ленится.

— Ты дома сидишь, ничего не видишь. Работает он, как норовистый конь. Теперь же этот норовистый конь без кнута будет работать, дите получше кнута хлещет!

— В уме ли ты, отец? Разве можно такое о внуке? Душа у тебя совсем без жалости.