Круг

Эти слова очень смутили старого учителя: рядом сидели мужики — отцы его учеников, они, хотя и делали вид, что не слушают разговор Яика Ардаша с учителем, на самом деле навострили уши, и уж можно быть уверенным, что этот разговор станет известен всей деревне, а потом и всей волости. Поэтому Моркин засмеялся:

«Хе-хе-хе, а ты-то сам так уж все и знаешь! А ну-ка, скажи, что имеют в виду, когда говорят, что бог — един в трех лицах? Знаешь?»

Яик Ардаш отвечает:

«Знаю! Это значит, что народ трижды обманывают. Первый раз… Погоди, куда же ты пошел, господин учитель? Ха-ха!»

Но Моркин ничего не ответил и побежал прочь.

«С таким человеком поговоришь, того гляди, в Сибири очутишься, боже упаси! — думал он. — Люди надо мной смеются, и пусть себе смеются, я правильно сделал, что ушел. Смеха что-то не слышно, оглянуться что ли? Нет, не стану, наверное, все разбежались, подальше от ядовитого языка этого Ардаша…»

И вдруг Учителю представилось совсем уж ни с чем несообразное, будто Яик Ардаш — атаман Пугачева. Моркин махнул рукой, отстраняясь от него, крикнул:

«Оставь меня!»

— Что руками-то размахался? — жена толкнула его локтем в бок, — Лежи спокойно!

— Фу-у, кошмарный сон приснился! — Моркин сбросил с себя одеяло, сел на койке, пощупал голову — голова не сильно болела, и сердце стало биться ровнее. Немного посидев, Моркин толкнул жену:

— Подвинься!

Жена повернулась с громким храпом на другой бок.

«Рядом с этакой печкой последний разум сгорит», — подумал Моркин.

Он взял подушку, достал из шкафа одеяло и перешел на диван.

С улицы вместе с весенней прохладой доносилась песня. Тому, кто родился в деревне, деревенская песня кажется- песней собственного, сердца…

Моркин прислушался. Все ближе, ближе нежный голос тальянки, в звуки гармони вплетаются голоса, шорох листвы на кустах и деревьях, растущих вдоль улицы.

Вот песня слышится под окнами школы. Растревожила она сердце Моркина. Ему вспомнилась деревня, где прошло его детство, вспомнилось, как ходили на берег Волги по малину и как однажды, утомленный зноем и жужжанием пчел, заснул в доме матроса-объездчика.

Скоро начнет светать, а Моркин все не спит, вспоминает.

Из его родной деревни только двое парнишек учились в губернском городе в русско-черемисском двухклассном училище. Весной они приехали, окончив учебу, домой. В тот год умерли от холеры мать и отец и сестра Моркина. Вернувшиеся из города парни посоветовали Моркину, сироте, ехать в губернский город поступать в училище.

«Ты — поповский сын, — сказали ему, — тебя обязательно примут».

Один мужик-мариец из соседней деревни повез в училище своего сына Эмаша. Моркин отправился вместе с ними.

Добирались сначала пешком, потом па пароходе.

Приехав, поднялись от пристани по длинной лестнице в город. Сначала мужик хотел остановиться в номерах на Миллионной улице, но там запросили полтинник за сутки.

— Больно дорого, — решил мариец, — не по карману.

Попив чаю, взяли свои котомки и пошли искать школу. Раз семь переспрашивали, прежде чем добрались до Большой Успенской улицы, потом принялись искать дом под номером шестьдесят два. Пе нашли. Снова остановили прохожего, тот сказал, что такой дом должен быть на другом конце улицы. Повернули обратно. Наконец, нашли нужный дом: двухэтажный, построенный из толстых бревен, выкрашенный серой краской. Между окнами первого и второго этажа— вывеска желтыми буквами по-черному: «Русско-черемисское двухклассное училище».

Из дверей вышел старик в мундире с блестящими пуговицами.

— Учиться что ли приехали? — спросил он.

— Ага, — ответили разом Моркин и Эмаш.

— Не «ага», а нужно сказать: «Учиться, господин директор».

— Учиться, господин директор, — послушно повторили мальчики.

Старик улыбнулся и сказал вышедшему из дома мужчине:

— Проводи их в спальню, — а сам пошел на улицу.

«Ну, вы оставайтесь, я скоро приду, узнаю, что мне делать», — сказал отец Эмаша и побежал вслед за директором.

Мужчина (это оказался воспитатель младших классов) привел мальчиков в один из классов на первом этаже.

Все парты в нем были сдвинуты в один угол и поставлены друг на друга до самого потолка. На освободившемся пространстве стояли койки с потертыми матрацами.

Отец Эмаша, вернувшись, сказал:

— Здесь будете жить до экзаменов. Не бойтесь, директор — хороший человек, сказал, обоих примут. Письмо тогда напишите.

Он оставил сыну немного денег и уехал. Мальчики проводили его со слезами на глазах: страшно было оставаться одним в чужом городе.

Немного погодя прибежали два парня, один из них спросил по-марийски:

— Эй, новички-, откуда будете?

Другой его перебил;

— Какие они новички, они же поступать приехали.

— Деньги у вас есть? — спросил первый парень.

— Тебе какое дело? — огрызнулся Эмаш.

— Вот какое мое дело! — и парень ударил его по лицу.

Эмаш полез в драку: драться-то и в деревне умели. Моркин, оправившись от первого испуга, кинулся на помощь товарищу, но тут второй парень так хватил его по спине. что Моркин, вскрикнув ст боли, упал. Однако он тут же поднялся и изо всех сил пнул своего обидчика в живот. Парень свалился на пол, корчась от боли.

В это время в класс-вошли ребята повзрослее. Увидев, что новый мальчишка, в поддевке и лаптях, подмял под себя их товарища, засмеялись. Один из них подошел к Эмашу, хлопнул его по плечу и сказал:

— Молодец, парень, ловко ты его. Как зовут?

Эмаш поднялся, улыбнулся разбитыми губами, сплюнул и ответил:

— Эмаш.

— Чего дерешься, Эмаш?

— Они хотели у нас деньги отобрать, вот мы их маленько проучили.

— Ха-ха-ха, ничего себе маленько, вы им как следует дали. Ну, ладно, идемте на улицу.

Вместе с новыми товарищами Моркин и Эмаш провели весь день: ели, играли, ходили по городу.

Через два дня был экзамен. Моркин провалился на географии, но все-таки был принят как сын священника. Эмаш все экзамены выдержал хорошо, однако врач нашел у него трахому. И все-таки директор оставил и его. Обоих определили жить в общежитии, при школе.

Началось ученье. Моркин до сих пор помнит свой первый день в школе. К началу занятий выдали казенную форму: серую тужурку, такого же цвета брюки, новые сапоги, черную шинель и картуз с лаковым козырьком. Моркин и дома плохо не одевался, но новенькая фо<рма привела его в восторг. Он поминутно то расстегивал, то застегивал кожаный с широкой пряжкой ремень, пока сидящий рядом Эмаш не одернул его:

— Сиди тихо, выгонят.

Учитель Эшайков, высокий, тощий, стоя на кафедре со скрипкой в руках, объяснял ноты. Он писал на доске нотные знаки, проигрывал их на скрипке. Потом со смычком в руках прошелся между партами и, указав на Моркина, сказал:

— К доске!

Моркин, почувствовав, как сильно забилось сердце, вышел к доске, взял мел, испуганно смотрел на учителя.

— Начерти нотный стан, — сказал тот.

Моркин начертил.

— Теперь изобрази скрипичный ключ.

Моркин начал рисовать ключ, но учитель закричал:

— Разве так я показывал? Между какими чертами нужно рисовать кружок?

Моркин, и без того оробевший, теперь, после сердитого окрика учителя, вовсе растерялся, даже руки у него затряслись.

— Пиши, чего стоишь! — снова закричал учитель.

Моркин торопливо изобразил ключ. Ребята засмеялись.

— Тихо! — учитель поднял смычок. — Ну, ты нарисуешь как положено или нет? Как твоя фамилия?

— Моркин.

— Ты, Морфин, учиться приехал или казенный хлеб жрать?

— Хи-хи, — послышалось с задней парты.

Учитель не торопясь подошел, спросил у сидевшего на задней парте:

— Ты смеялся?

В классе тишина, многие сидят, опустив головы, только некоторые осмелились повернуться к учителю.

— Ты смеялся? — повторил учитель громче, будто в кулак зажав маленькие сердца.

— Я, — не смея поднять глаз, признался парень.

— Ну так теперь поплачь! — и учитель с размаху ударил парня смычком по голове.