Страница 87 из 106
— Тьфу ты!
Матвуй выходит во двор, кличет собаку:
— Индус! Индус!
Та подбегает, а он кладет ее голову на колени и гладит блестящую шерсть.
— Псина ты, псина, одна ты меня понимаешь…
В своем Индусе он души не чает. Уходя на работу, увязывает еду для него в белый платок. И работников птицефабрики с утра предупреждает: «Кости не выбрасывайте. Мне несите. Очень уж любит он косточки». В полночь они завтракают. Такой режим у него теперь, как сторожем начал работать: в полночь завтрак, утром обед, а в обед — ужин. И всегда они вместе едят, с той лишь разницей, что один за столом, а другой под ним. Сидят, жуют, друг на друга посматривают. Хозяин подмигнет — собака хвостом повиливает, отлично друг друга понимают. После завтрака обход делают: смотрят, слушают, не идет ли кто чужой…
— Дедушка! — слышит он звонкий голос из-за забора. Это почтальонша его кличет, Елук.
Матвуй подходит к ограде, берет три газеты.
Целые сутки он ждет не дождется этого момента. Теперь, дождавшись, со спокойной душой идет в избу пить чай. Надевает очки, садится у окна, положив обе ноги на лавку. Теперь его не трогай. Кричи не кричи, все равно не услышит. И про чай забыл, так и стынет он на столе.
Сначала смотрит, что в мире творится. Все его интересует, все он принимает близко к сердцу: хорошему радуется, плохому огорчается. Газете он верит как никому. Раз написано — значит, сущая правда, значит, так оно и есть. Зря писать не станут.
От центральной переходит к марийской газете, потом за районку берется. Так он делает: сначала просмотрит все от корки до корки, а уж потом, не торопясь, все и прочтет.
Матвуй уже собирался было отложить районку, да вдруг заегозил, очки поправил, поднес листок к самому носу. Хмыкнул удивленно. Прочитал еще раз коротенькую заметку и удовлетворенно засмеялся.
А там, в газете, и правда, очень интересная вещь написана. И не о ком-нибудь — а о нем самом! «Рабочий совхоза «Какшан» Матвей Денисович Матвеев, сторож птицекомплекса, исполняет свои обязанности спустя рукава. Мы знаем, что он участник Великой Отечественной войны, пожилой человек, много трудностей испытал в жизни, но раз ты сторож, раз тебе доверили такую ответственную работу, то и надо исполнять ее аккуратно, добросовестно. А он, в то время, когда мы проводили рейд, вместо того чтобы сторожить — спал как убитый, хоть всю фабрику уноси. Чтобы вывести его на чистую воду, чтобы он понял свои недостатки, мы сняли с него брюки. Но и тогда Матвей Денисович не проснулся. Очевидно, был пьян. Нельзя так работать, Матвей Денисович!» Вот такая заметка.
Прочел Матвуй и засмеялся. Смотри, как интересно: штаны сняли, а он спит! А ведь и вправду смешно. Эх, как это сразу не сообразил? Честное слово, смешно, а он тогда испугался…
Кто с ним так поступил, Матвуй до сих пор не знает. И ведь никто ни слова. Все молчат, будто ничего не произошло. И не ругали, и с работы не выгнали. Наверное, старость его пожалели.
Проснулся он тогда утром — в одних трусах лежит! Все похмелье разом вылетело. Что делать? Не дождавшись смены, прытко побежал домой, пока народ спит. В клети отыскал старые штаны, пыльные, все в заплатах. Но в избу зашел как ни в чем не бывало. Ладно, жена ничего не увидела. Хоть и стара уже, а взгрела бы за такое, не дай бог. Еще бы подумала чего нехорошее…
И он опять засмеялся.
— Ты чего тут один хихикаешь?
Проска вышла из кухни, подозрительно смотрит на мужа.
— А вот, читай! — говорит он сквозь смех. — Про твоего мужа пишут!
— Пьешь, чай, да бестолково живешь, написано?
— Пью не пью, а написано! — гордо отозвался он.
Если говорить прямо, выпивает Матвуй. И когда снимали штаны — действительно пьян был.
— Да кому ты такой нужен?! Кто такого похвалит? Вот на черную доску — да, туда ты годишься.
Вообще-то Проска не читает газет, но тут взяла: а вдруг и вправду о Матвуе пишут? Прочитала и плюнула в сердцах.
— Дурак ты, дурак! Опозорили, а ты и радуешься!
— А чего, разве не правду написали? Сущую правду! Все так и было! В газете врать не станут!
— Э-э-эх, ну и мужик у меня. И дома-то никакой работы не знает, и там опозорился. Да еще и радуется! А я тут прыгаю как блоха. И это надо сделать, и там поспеть… Он же придет — и дрыхнет до вечера. Эх, жизнь, керемет…
Ну, это уж она лишнее. Придя с работы, Матвуй никогда не ложится. Сначала кой-какие дела по хозяйству справит. Да и спит-то часа два всего. Какой в старости сон?.. Словом, сам он считает, что работает куда больше Проски. Это она так, чтоб только придраться да язык почесать…
Не найдя понимания дома, Матвуй сунул газету в карман и направился к соседу — похвастаться. Да еще рубашку чистую надел, как на праздник.
— На, читай! — говорит он Опанасу, едва ступив в избу.
Тот бегает от кухни к порогу: таскает воду, сыплет концентрат, разминает в корыте вареную картошку.
— Некогда мне читать! Слышишь, поросенок визжит, есть просит?!
И всем своим видом как бы говорит: это ты, бездельник, газетки почитываешь, а у меня забот полон рот, некогда мне вранье всякое читать.
Опанас тоже пенсионер, но на работу не выходит. Пчелы у него. Как их без присмотра оставишь? А вообще-то, как считает Матвуй, не в пчелах дело…
— Да ты почитай, почитай — про меня пишут, — сует Матвуй газету ему под нос.
— Ну-у? — удивляется Опанас. — И хорошее написали?
— Про меня разве плохо напишут?!
Опанас заинтересовался, вытер руки, присел, буркнул, как бы оправдываясь:
— Понимаешь, хозяйка в город укатила, по внучатам, видишь ли, соскучилась…
«Да, — подумал Матвуй, — а этом доме, наоборот, муж жену за безделье ругает…»
Прочитал Опанас заметочку. Не засмеялся, ничего не сказал. Не интересно, верно, ему это.
— Ну, так как? — допытывается Матвуй.
— Это что… — тянет Опанас. — Если бы хорошее написали… А такое… Тьфу!
— Про тебя и такого не напишут!
— И не надо!
— Завидуешь? Меня теперь по всему району знают!
— Да я бы постеснялся такую писанину людям показывать. Срам! Смотри-ка, он еще хвастает! Штаны с него сняли! Ты что, покойник, ничего не чуешь?
— А ты погоди меня срамить. Еще и другое напишут, дай только время…
— Ну-ну, посмотрим.
Старики разошлись, недовольные друг другом. Матвуй домой направился, Опанас — к своим свиньям.
Через два дня, по графику, Матвуй опять пошел на фабрику. А там поглядывают на него, посмеиваются. Только он ничуть не в обиде. Все правильно. Что было, то было. А все-таки задела заметка какую-то струну в душе. «Мы еще посмотрим, — думает. — Посмотрим, посмотрим…» Хорошую, видать, струну задела.
К вечеру, когда стало темнеть, кликнул он Индуса и пошел делать обход. И не как всегда шел, а все внимательно оглядывая, проверяя подозрительные доски в заборе. Вообще-то Матвуй слышал, что есть, мол, у нас несуны, яички таскают. Да не очень-то верил. Так, мол, болтают все. Как это таскают, когда он здесь?! А Индус? Его тоже так запросто не обойдешь, сразу за штаны схватит.
Шел так, шел, ткнул одну доску — а она и отошла снизу. Дыра открылась, впору взрослому пролезть. Гладь, а по ту сторону забора в траве еле заметная трепка натоптана.
— Вот так да! Это где же мои глаза были? Правильно тебя, старого дурня, ругали. Не только штаны снять — надо было вообще голым оставить!
Так, бормоча, ругая себя, направился к проходной. Взял молоток, гвозди, да одумался.
— Нет! Не так надо. Вор-то сразу догадается…
Что ни говори, думает, а газета — это сила. Хорошо ли, плохо ли написали — все равно польза будет. Это только дураки не верят. А воришка этот все равно мне попадется. Верно говорю.
Всю ночь Матвуй не спал. Вначале ходил вдоль забора. Тихо кругом. За забором тьма непроглядная. А на этой стороне, перед каждым корпусом, лампочка светит, да у проходной одна. И от этого еще темней кажется. Курицы давно успокоились. Старые петухи тоже угомонились, устали, видать, топча каждый день по тысяче кур. Лишь молоденькие, вовсе не следя за временем, недружно пробуют через каждые полчаса непоставленные еще голоса, будто проверяют, не окрепли ли они за это время.