Малиновые облака

Григории открыл глаза: хирург и сестра стояли у его изголовья и пристально смотрели на нею. Надя не покраснела и не отвела взгляда. Когда хирург ушел, она сказала ему:

— Ты не сердись, что назвала тебя своим мужем. Это я так, чтобы тебе легче было. Тебе ведь хотели ампутировать ногу, я попросила, чтоб подождали. Как жена, понимаешь?

— Спасибо, — Григорий взял маленькую руку сестры и крепко пожал. Надя не отняла руку, а пересела ближе к нему. От нее пахло лекарствами, и руки у нее были желтыми от йода.

Теперь она всем говорила, что Григорий Семенов ее муж, она всегда была рядом с ним и просила, чтобы их не разлучали. Благодаря ее старанию и бережному ухаживанию нога, которую хотели ампутировать, зажила, да и старые раны уже меньше беспокоили его. Одно ему было непонятно: почему девушка так привязалась к нему, что тронуло ее сердце? Разве мало в госпитале более здоровых мужчин?

Вот они скоро доживут свой век вместе, а на этот вопрос Григорий Якимович до сих пор де может найти ответа. А может, и не надо искать?

Когда он поправился и стал ходить, комиссия решила выписать его и отправить домой.

— Свежий воздух, здоровая пища быстро поставят вас на ноги, — сказал лечащий врач. — Отдыхайте, набирайтесь сил. Кто у вас есть дома-то?

— Никого.

Гриша вспомнил родную деревню Атламаш, свою девушку Лизу. Ждет или давно уже вышла замуж? Пред тем как ему остаться одному у моста, за день до этого боя, он написал письмо в деревню. Может, Лиза и ответила ему, но где это письмо? Уже в госпитале он написал второе письмо. И опять не получил ответа. Вот и думай, что хочешь. Скорее всего, вышла замуж — забыла.

— Одному без помощи вам будет нелегко, — прервал его раздумья врач. — Может, поживете пока в доме инвалидов?

— Не хотелось бы.

Про этот разговор узнала Надя и на следующий день спросила у Григория.

— Тебя выписывают из госпиталя?

— Да, хотят выписать.

— Куда же ты надумал ехать?

— Не знаю.

— А обо мне не подумал? Или я ничего не значу? — обиженно произнесла Надя. — Понравился ты мне, Гриша. Поедем ко мне, насовсем. Ни одним словом не попрекну.

— Да как я могу предлагать себя, такого калеку? — вымолвил он с трудом.

— А ты не думай о плохом… Силой не могу заставить… Поживешь у меня, пока не поправишься. Если я тебе не по душе, можешь уехать, когда тебе захочется.

Он согласился, и в тот же день они вышли из госпиталя вместе. Взяли билет на поезд, который отправлялся на юг, и уехали на ее родину, в станицу Дубовлянки.

7

Он сошел с автобуса, повернул направо и быстро дошел до своей деревни Атламаш. Или оттого, что всю дорогу думал о своей жизни, или оттого, что путь к родной деревне стал короче, он совсем не почувствовал, как прошло время.

Было прохладно. Весна еще не вступила в полную силу. Пашни были сырые, дорога только начала подсыхать… Вот он подошел к полевым воротам, взглянул на знакомую улицу — и будто что-то оборвалось в нем. Он прислонился к почерневшему от времени и непогоды телеграфному столбу и долго стоял так, закрыв глаза, роняя горькие слезы. Как встретят его? Что скажут?

Григорий Якимович шагал по улице, пристально посматривая по сторонам. С трудом узнавал он деревню: до того переменилась, помолодела. И люди совсем другие, не узнают его, проходят мимо, иные оглядываю гея, что, мол, это за человек появился в их деревне.

Дошел до конца улицы, свернул в проулок и увидел прямо перед собой большое двухэтажное здание, около которого играли ребятишки.

«Школа», — догадался Григорий Якимович и подошел ближе. Перед школой в сквере стоял памятник с красной звездой. Григорий Якимович остановился и стал читать. На гранитном пьедестале большими золотыми буквами было написано: «Никто не забыт, ничто не забыто». А чуть пониже: «Погибшие смертью храбрых в огне Великой Отечественной войны жители деревни Атламаш. 1941–1945 гг.» А еще ниже шли имена: «Афанасьев Петр Афанасьевич, Коротков Анатолий Порфирьевич, Петров Иван Сергеевич, Семенов Григорий Якимович…»

«Семенов Григорий Якимович, — повторил он и, как бы не веря самому себе, удивился: — Так ведь это же я». Закружилась голова, и Григорий Якимович почувствовал себя как во сне. И как во сне он снова вышел на улицу и пошел по ней, направляясь туда, где стоял его дом. Да, так и есть. Это его дом, дом, в котором он жил. Вот они — две черемухи и береза, которые посадил отец. И тут ему стало ясно, что Григорий Якимович Семенов — это он сам. В этой деревне только он один носил это имя. Значит, его считают погибшим, а он не погиб, он — жив. Как же показаться людям на глаза, что им сказать? Поймут ли они его? А может, не показываться, уехать и навсегда остаться для жителей Атламаша погибшим.

Он сам не заметил, как снова оказался у памятника. Мимо проходили дети и взрослые и кидали короткие взгляды на него, и он не сразу догадался, что все они направлялись в здание школы. И Григорий Якимович, повинуясь какой-то внутренней силе, пошел следом.

В школьном зале полным-полно народу. Впереди за длинным столом, покрытым красным сукном, сидят старые солдаты, фронтовики. На них — выцветшие гимнастерки, на груди — ордена и медали. Похож на них и Григорий Якимович, только что без гимнастерки, но почему никто не приглашает его на сцену, а уступают место в зале?

Старые фронтовики встают один за одним, вспоминают войну. Вот поднялся высокий старик с белой бородой. Он тоже был без одной руки, как и Григорий Якимович. Вгляделся в него Григорий Якимович и признал соседа по улице Сергея Прокопьевича. В молодости звали его Серуш, вместе с Серушем в жаркий июньский день ушли они на войну.

— Из нашей деревни пятьдесят два человека ушли на войну, — глухо заговорил Сергей Прокопьевич. — Вернулись только четырнадцать. Живых среди нас осталось всего пятеро. Остальные умерли от ран уже дома. А тридцать восемь человек погибли смертью храбрых. Вечная память им и доброе людское воспоминание. Вот их имена…

И когда Сергей Прокопьевич назвал его имя, Григорий Якимович крикнул помимо воли, словно крик этот вырвался из самой его души:

— Родные мои, братцы! Не умер я!..

Вокруг стало необычно тихо. Все внимательно смотрели на него, и никто не признавал в нем земляка.

— Кто ты такой? — расстегнув ворот гимнастерки, тихо спросил Сергей Прокопьевич.

— Отсюда я, ваш, здешний… Сын Якима… Семенов Григорий Якимович.

Женщина, стоявшая чуть-чуть впереди, вдруг обернулась, посмотрела на него, вскрикнула и закрыла лицо руками…

8

— Ой, Гриша ты мой, жених мой потерявшийся. Жив ты, а мы уж давно поминки по тебе справили, — такими словами Лиза, теперь уже Лизавета Сидоровна, седая старушка, встретила Григория Якимовича у себя дома.

Он целую неделю гостил в своей деревне. Заходил в каждый дом, заново знакомился со стариками, своими бывшими товарищами. Лизавета Сидоровна ни на минуту не оставляла его одного, весь день была рядом с ним, хотя и не расспрашивала ни о чем, только все повторяла слова, которые произнесла впервые тогда, в школе:

— Ой, Гриша ты мой, жених мой потерявшийся… А мы уж по тебе давно поминки справили…

— Видать, день мой еще не наступил, час не пробил, — отвечал Григорий Якимович.

Он прошел вперед за хозяйкой и сел на длинную лавку, будто все время жил тут, никогда и никуда не уезжал отсюда.

— А я получила бумажку, что ты погиб, — в который уж раз начала рассказывать Лизавета Сидоровна. — Из родных у тебя никого нет, почтальон и отдала мне эту бумагу.

Григорий Якимович разглядывал избу, пытаясь найти здесь что-нибудь знакомое. Нет, его изба была совсем не такая. Вот здесь была огромная потрескавшаяся печка, занимавшая половину избы, а в углу у двери стояла деревянная кровать. Сейчас кровать стоит на другом месте, и не деревянная, а железная. Изба кажется просторной и пустой. Ничто не напоминало Григорию Якимовичу детство, мать с отцом. Все другое, чужое. Только с улицы и можно признать, что это и есть его дом. Когда уходил на войну, привел сюда Лизу и сказал, чтобы она жила постоянно здесь, что бы с ним ни случилось. С ней он познакомился вскоре после того, как умерла у него мать. Отца же не стало раньше — в двадцатых годах его убили кулаки. Лиза часто приходила к нему, иногда засиживалась до полуночи, помогала топить печку, готовить обед, стирать. Он думал, что надо им пожениться, хоть и молоды еще; ведь жить одному тяжело, да и Лиза была ему уже как жена, да и любили они друг друга. И поженились бы, если бы не война…