Последний выпуск

Я не просто перестала дуться. Я перестала беспокоиться из-за маны, из-за того, что случится, когда (если) меня раскроют; я даже на учебу забила. Целую неделю я трудилась над сутрой – если, конечно, не сидела на индивидуальном семинаре и не убивала злыдней. Даже за едой я не отрывалась от словаря.

Я знала, что это глупо. Для семинара по валлийскому мне было нужно разобрать длинное, запутанное стихотворение, которое наверняка содержало три-четыре полезных боевых заклинания – их, вероятно, можно было использовать во время выпуска. А великий труд Пуроханы имел отношение только к архитектуре, и, скорее всего, для наложения этих заклинаний понадобился бы целый круг магов. Сутры Золотого камня предназначались для постройки анклавов, а не истребления злыдней; они могли пригодиться мне, только если бы я выжила и выбралась из школы.

Но если я выберусь, то предложу их семье Лю или кибуцу, из которого родом друг Ибрагима Якуб. Сутры Золотого камня пригодятся стабильным магическим сообществам, которые хотят обзавестись безопасными убежищами. Возможно, это не лучший способ возведения анклавов, иначе большинство заклинаний дошли бы до наших дней. Однако лучше прибегнуть к ним, чем заложить все свое семейство другому анклаву на три поколения вперед, только чтобы получить доступ к заклинаниям, не говоря уж о необходимых для строительства ресурсах. Кроме того, заклинания Пуроханы, вероятно, обойдутся дешевле современных. В Древней Индии не строили небоскребов; как минимум неоткуда было взять стальные балки и бетон.

Мои золотые анклавы, конечно, будут не такими шикарными, как современные, ну и что? Они не позволят злыдням добраться до детей; а если ты живешь в безопасности, у тебя, по крайней мере, есть выбор. Выбор, который можно сделать, и не будучи моей мамой. Тебе уже не придется подлизываться к детям из анклавов и подкупать их. Да, у них будут некоторые преимущества, больше старых вещей на раздачу, больше маны, кое-кто по-прежнему будет их обхаживать, но не абсолютное большинство, отчаянно цепляющееся за жизнь. Члены анклавов перестанут получать даровую помощь в обмен на призрачную надежду попасть в союз и еще более призрачную надежду попасть в анклав.

Эта мысль меня воодушевляла. Если именно таким образом мне предстояло нести гибель и разрушение мировым анклавам, значит, прабабушкино пророчество все-таки должно было исполниться. Я возьму заклинания Пуроханы и научу людей ими пользоваться; да, возможно, я им не по нраву, но ради такого случая они ко мне прислушаются. Я стану желанной гостьей в анклавах, которые помогу построить; в уплату я возьму с осчастливленных волшебников обещание, что они помогут другим. Пожертвуют ресурсы, сделают копии заклинаний, подготовят учителей…

Занимаясь в свободное время исправлением мира, я упустила из виду школьные задания. Я совсем забыла про контрольную для протоиндоевропейского семинара, и мне грозил бы полный крах, если бы не Ибрагим; когда я вспомнила о контрольной – вечером в понедельник, накануне сдачи, за час до отбоя, – он срочно договорился с приятелем из дубайского анклава. Мы с ним как-то раз в прошлом семестре сидели рядом в библиотеке. Дубайцы по-прежнему смотрели на меня косо, когда встречали в коридоре, а вот Ибрагим завел среди них одного хорошего друга и четырех знакомых. Не такова ли вся моя жизнь?

Но теперь мне повезло, потому что, когда я испуганно вскрикнула, вспомнив про контрольную, Ибрагим сказал: «У Джамала, кажется, есть то, что нужно». Джамал был младшим из дубайской компании – и он унаследовал бесценную коллекцию контрольных работ по самым разным предметам. Я отдала ему копию комментария к заклинанию, призывающему воду, и получила прекрасное эссе, написанное для протоиндоевропейского семинара десять лет назад.

Нужно было переписать его своей рукой, и в итоге я решила, что автор несет чушь, разозлилась и переделала примерно половину, засидевшись до глубокой ночи. Я заснула прямо на столе, и мне пришлось дописывать эссе на следующий день во время индивидуальных занятий. Затем я отправилась на протоиндоевропейский семинар, полная смутного недовольства; когда я, зевая, засовывала контрольную в прорезь для сдачи, из нее показался зловещий дымок и проник прямо в мой открытый рот.

Не думайте, что все чудовища – огромные и зубастые. Злыдни-мистики вообще-то относительно хрупкие. Они охотятся, сводя людей с ума зачарованными газами, которые вселяют в человека ощущение небывалого ужаса. Пока ты мечешься, вопя и прося пощады, злыдень выбирается из укрытия и пытается выскрести твой мозг через нос при помощи частично материализованных конечностей.

Со мной эта хитрая тактика не сработала, поскольку человеческий мозг не в состоянии представить ничего страшнее чреворота. Магический дымок воскресил это переживание в моей памяти, и я отреагировала точно так же, как в прошлый раз, иными словами яростно заорала: «Сдохни, мерзкая тварь!» Но это был не чреворот, а всего лишь облачко эктоплазмы… и я обрушила на него мощное смертоносное заклинание, совсем как человек, который пытается зажечь спичку огнеметом.

Мое любимое смертоносное заклинание убивает не потому, что уничтожает тело – оно истребляет жизнь на метафизическом уровне. По сути, я сообщила древнему ужасу, что ему совершенно незачем существовать, и полностью вытеснила его из реальности, а затем попыталась убедить остальную окружавшую меня материю, что ей также следует отказаться от нелепых претензий на существование.

Это было очень странно, потому что школа и так не вполне существует. Она выстроена из реальных материалов, однако магия делает законы физики пластичными: металл и камень начинают растягиваться, планировка не соответствует никаким правилам, и главным образом Шоломанча не разлетается на части только потому, что мы верим в нее изо всех сил. Именно этот элемент я и изъяла, и четыре человека, сидевших со мной на семинаре, в мгновение ока с особой остротой осознали, что от ужасной пустоты их защищает консервная банка, укрепленная радостными мыслями и волшебной пыльцой. Ребята дружно заорали и попытались удрать в безопасное место, но безопасных мест больше не было: семинарская аудитория, а следом и коридор от недостатка веры начали рассыпаться у них на глазах.

Разрушить школу нам помешало только то, что я не переставала верить сама. Все еще полупьяная после видения, я вышла, шатаясь, вслед за остальными в коридор, который уже начал гнуться и коробиться, как алюминиевая фольга, под весом верхних этажей. Сначала я подумала, что дурман еще не прошел; поэтому я закрыла глаза и решительно сказала себе, что все в порядке. Я потянулась рукой к стене, не сомневаясь, что нащупаю ее, прочную и надежную, – и действительно нащупала. Тогда я крикнула вслед ребятам: «Успокойтесь! Это просто мистик! Стойте!» Обернувшись, они увидели, что коридор вокруг меня цел, убедили себя, что я права, и вновь поверили в школу.

Тут же я поняла, что ошиблась: как только коридор обрел прочность, Шоломанча захлопнула дверь класса и скрыла ее прочной стеной, как она обычно поступает с лабораториями на втором этаже, если результаты неудачного алхимического эксперимента выветрятся лет через десять, не раньше. Стена рухнула прямо с потолка передо мной, едва не отхватив мне палец, но я успела заметить за ней стену семинарской аудитории, сложившуюся гармошкой. И тут до меня дошло, что я наделала.

Я почти ничего не знала про других ребят, посещавших индоевропейский семинар. Все они, как я, были, разумеется, выпускниками, учившими иностранные языки. Один из них, Рави, принадлежал к джайпурскому анклаву, и остальные трое сидели вокруг него, помогая ему на контрольных и экзаменах. Со мной они даже не разговаривали. Я знала Рави по имени только потому, что в числе его прихлебателей была белокурая немка по имени Лизель, обладавшая отвратительной привычкой ворковать: «Ах, Рави, это просто великолепно», когда он давал ей на проверку свои работы. Мне страшно хотелось запустить в них словарем, особенно после того как я случайно бросила взгляд на ее контрольную. Несложно было догадаться, что Лизель, вероятно, претендует на выпуск с отличием, а значит, раз в десять умнее Рави. У него даже не хватило мозгов понять, что она самая сильная ученица в группе. Обычно Рави отдавал свои работы одному из парней, а сам до конца урока флиртовал с Лизель и заглядывал ей в декольте.