Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 4



Надя обиженно надула губки и замолчала. Петя нахмурился.

– Надя, послушайте! Не могло быть у Георгия дурных намерений. Я-то его знаю. Разве что от водки что-то помутилось. Нет, простите его, умоляю!

– Так я его простила. Может и от водки… Вот только всё равно отставку ему дала. Не мой он кавалер.

– Очень жаль. Впрочем, он на фронте сейчас. Ему не до романов.

– Вот и пусть. Мне чистая любовь надобна. Как у Бунина, помните? А не шашни эти дурацкие. Честь девичью потерять легко, а восстановить невозможно. А ещё ре-пу-та-цию. Так меня учили. Так что со мной шутки плохи! Со мной не балуй!

– Так я и не собираюсь, Надежда, – улыбнулся Петя, помешивая сахар в чашке.

– Всё вы шутки шутить изволите, Пётр! Знаю, конечно, сердце ваше занято прекрасной дамой, барышней, как можно мне о вас думать? Даже подумать не могу!

Всё её раскрасневшееся лицо, и поза, между тем, отчаянно говорили о противоположном. Но Петя, смутившись упоминанием Ксении, задумался и ушёл в себя.

Его Ксения, ангел, милая и заботливая с ним, пока он беспомощно лежал на госпитальной койке, по мере того, как он выздоравливал, стала вновь отдаляться на привычную дистанцию. Словно, выполнив свою миссию по спасению его жизни, полетела на белоснежных крыльях на другое задание. Нет, Петя всё понимал, она же милосердная сестра и таких больных у неё – полная палата, но к чему опять этот холодный тон, эти тяжкие вздохи, эти недомолвки. Их счастье длилось ровно столько, сколько длилась опасность для его жизни. И всё.

Сосед по палате, тоже перенесший тиф бравый кавалерист, с закрученными по-гусарски усами, с которым Петя поделился своими сомнениями, ответил ему просто:

– А кто их, баб, поймёт! Мой метод с ними прост – шашки наголо и рысью марш! Пан или пропал!

– И как?

– Работает! Ну, иные немного поломаются, но это для виду. Женщины – они приступ любят, напор! И охотно капитулируют. Так что не робей!

Петя представил себе такой приступ в отношении Ксении. Глупо! Всё это не про неё. С ней надо только по-рыцарски: припасть на колено и предложить руку и сердце! И кольцо. Но вдруг – отказ? Таким же леденяще-чеканным тоном, как недавно:

«Пётр, ах, оставьте мою руку. Пожалуйста. Похоже, Вы думаете, что Вы тут один. Вы думаете только о себе».

Разворот. И медленное, величавое покидание палаты. И даже не обернулась. Эх…

– Пётр, вы что же, меня совсем не слушаете? – Надин голос вырвал его из царства тягостных воспоминаний.

– Простите, Надя. Я немного задумался. Что я могу для вас сделать?

– Для меня? Вот чего удумали! Хотя… Сводите меня в кондитерскую, где кофий с пирожным. Я вам тогда ещё стихов, и по-французски почитаю. Где же ещё читать по-французски, как не в приличном месте. А? Не могу же я в таком городе пропадать впустую!

– В кондитерскую? – Петя удивлённо посмотрел на простодушно-весёлую Надю, и потихоньку (нет бы сморгнуть!) стал тонуть в её глазах цвета чистого неба. – Хорошо, давайте…

Надежда аж засветилась от радости, и даже захлопала в ладошки. Потом пожала Петину ладонь и, что-то напевая и пританцовывая, понесла остывающий самовар на кухню. Петя расслышал слова какого-то романса:

На заре ты ее не буди,

На заре она сладко так спит;

Утро дышит у ней на груди,

Ярко пышет на ямках ланит1.

В это время отворилась входная дверь и вошла Петина мама.

2.

Земля была холодной и влажной, и Георгий, лежавший, скрючившись за земляным валиком, ощущал её даже через шинель. Весеннее солнце было в зените, степь пахла пожухлой и прелой зимней травой, сквозь которую уже пробивались тоненькие зелёные росточки. Такие яркие и свежие, они были сейчас прямо перед глазами Георгия, и он, на мгновение отрешившись от всего происходящего, залюбовался ими.

«Может, это последняя моя весна», – успел подумать он, как вдруг ощутил толчок в бок от лежащего рядом старого казака, Ступенкова.

– Кажись скачут, ваше благородие!

Георгий припал ухом к земле. Степь отдалась нарастающим гулом. В другое ухо, открывшееся от съехавшей набекрень папахи, влетели звуки выстрелов и гиканье приближающейся конницы.

– Без команды не высовываться и не стрелять! – передал он по цепочке полусотне спешенных казаков, залёгших за придорожной насыпью.



Георгий впервые принял командование. Сотника, Ефима Крюкова, природного казака, тяжело ранило двумя днями ранее. И вот он, подхорунжий – остался здесь за старшего офицера. Георгия немного трясло. Послушают ли его, бывшего студента, «добровольца», «кадета», казаки?

Топот приближался, нарастал. Вот на насыпь вскочил первый всадник, и лихо перемахнул через лежащих ничком пластунов. Опасно! Затем второй, третий…

Это – свои. Конная полусотня заманивала красных притворным бегством. Георгий сдёрнул папаху и решился аккуратно высунуться, чтобы увидеть приближающихся преследователей. Отличить их от своих можно было лишь по красным лентам на папахах. Они дико орали и вращали шашками. Впереди нёсся здоровенный бугай с кумачовым знаменем и яростно пришпоривал коня.

«Спешите, спешите, сейчас доскачете», – мрачно подумал Георгий.

– К бою! – крикнул он осипшим от волнения голосом.

Казаки разом подались на насыпь, выставив винтовки. На правом фланге должен быть готов пулемёт. На него сейчас вся надежда.

– Пулемёт готов! – донеслось до Георгия.

Георгий прицелился в знаменосца.

– По красной сволочи! Огонь!

Знаменосец вылетел из седла и, не отпуская древка знамени, рухнул в траву. Конь встал на дыбы, заржал… дальнейшая какофония звуков разом накрыла этот маленький пятачок Донской земли. Очень быстро всё стихло, если не считать ржания испуганных коней, что без всадников продолжали метаться по полю. Конная полусотня казаков, развернувшись для контратаки, преследовала оставшихся в живых красных. Георгий утёр пот со лба и сел на насыпь, завороженно, будто в трансе наблюдая, как его подчинённые без приказа двинулись цепью по полю боя, деловито достреливая бившихся в агонии коней, и докалывая штыками раненых красноармейцев.

– Стойте, станичники, не убивайте, я свой, свой! – какой-то человек с разбитым в кровь лицом встал на колени перед неумолимо приближающейся цепью, истерично кричал и махал руками. Кто-то из казаков начал поднимать винтовку…

Георгий резко очнулся, встал и побежал к своим, надрываясь на ходу:

– Отставить! Не сметь стрелять в раненых! На подводы их, в лазарет!

Несколько казаков хмуро обернулись. Среди них и Ступенков.

– Ваше благородие! А на черта нам с ними канителиться? Они разве с нами возятся?

– Они – нет. А мы – да! – Георгий решил не сдаваться. Он приблизился к стоящему на коленях красноармейцу, совсем ещё юнцу.

– Кто такой?

– Казак я, ваше высокоблагородие, природный казак станицы Каргинской, и фамилия моя соответствующая – Каргин…

– А почему с красными?

– Так мобилизовали, принудили, ироды. Сказали – мать расстреляют, деда…

Подошёл Ступенков, мрачно глянул, сплюнул…

– Ваше благородие, позвольте. Щас вернётся с преследования Архипов, он с тех мест, дознается, что это за гусь. – Встать, паршивец! Мать, говоришь? Опозорил ты её, и деда свого опозорил… За каинами этими пошёл. Али не слыхал, не видал, что они у вас по станицам творят?

Красноармеец поник головой.

– Слыхал, дядя…так ведь поэтому и страшно стало…

– Страшно? Значит ты никакой не казак! – Ступенков обернулся к Георгию. – Поступайте, как хотите, ваше благородие, но я бы его тут и прикончил, паршивое ведь семя…

Георгий остался твёрд. Парня увели в тыл, ещё полтора десятка раненых красных подняли на носилки подоспевшие санитары. На поле осталось лежать человек сорок. И тридцать коней. У казаков потерь не было.

Георгий продолжал изо всех сил отбивать натиск наползавших на его сердце жестокости и равнодушия. Как и его казаки, он прекрасно знал, что творили в захваченных станицах красные, знал, что есть даже какая-то кровавая бумажка от засевшего в Московском Кремле не то Ленина, не то Троцкого, или кого-то из их кагала, прямо предписывающая поголовно истреблять казаков2. Требуя от них милосердия к злейшему врагу, он требовал почти невозможного. Но понимал, что «белое дело» только оттого и «белое», что встало против зла, бесчеловечности, безбожия, дикости. А если белое знамя забрызгать кровью раненых и пленных врагов, будет ли оно по-прежнему белым?

1

Романс А.Варламова на стихи А.Фета

2

«Директива о расказачивании» от 24 января 1919 года, подписана Я. Свердловым.