Те, кого нет

— Это ж на чем он уехал?

— На «казанке».

— Рыбачит! Вот оно что… А вы куда? Уходить?.. — Савелий Максимович поднялся и схватился за столешницу, ловя равновесие. — Все разбегаются… Ну, раз надо — держать не стану. Инна, я провожу, — обернулся он к жене. — Заодно выпущу Хубилая, пусть побегает на свободе… Потом поднимусь к себе и подремлю малость. Вот тогда и чайку…

— Оставь в покое собаку! — крикнула Инна Семеновна вслед, но полковник только отмахнулся. — Вот упрямый бес!.. Люди же вернутся, еще напугает, — сказала она Сергею. — Ну, да пусть делает, как привык. Уйдет в дом, я опять запру пса. В таких случаях с Савелием лучше не спорить: поспит полчаса и снова как огурчик. Ты чем-то расстроен?

— Что-то их до сих пор нет…

— Мало ли… Озера большие, погода отличная. Может, Родиона встретили с Володей, решили присоединиться, у мальчишек всегда лишняя снасть найдется. Да не волнуйся ты по пустякам, скоро явятся! Лучше налей и мне глоток коньяку, там еще осталось на донышке. Посидим пять минут спокойно, пока комар еще не злой, запрем пса, прихватим твою жену и — в дом.

Федоров промолчал. Инна потянулась к выключателю, под сводом навеса ярко вспыхнула пара светильников. Холодный галоген смешался с зеленоватым светом уходящего дня. В самом деле становилось свежо, и он подумал, не сбегать ли за пиджаком, но тут появилась Александра, бросила ему на колени пиджак и возмущенно воскликнула:

— Вот вам и пожалуйста! Это твое воспитание, Сергей! Девчонка творит все, что ей в голову взбредет, на остальных ей наплевать…

Жена грузно опустилась на пластиковый стул, кутаясь в незнакомую толстую кофту, которую, должно быть, взяла в доме.

— Не я же ее отпустил! — вспыхнул Федоров. — В чем ты меня упрекаешь? К тому же с ней взрослый человек, твой родной брат, между прочим. Есть у него голова на плечах или нет? Какие ко мне претензии?

— Вот именно! — огрызнулась Александра. — Марта кого угодно заставит все сделать по-своему. Тем более Валентина. Такой же тюфяк, как ты.

— Саша, прекрати ради бога!

— А тебе известно, что Валентин почти не умеет плавать? Он всегда боялся глубины. Уже холодает, а у них там даже накинуть нечего…

— Да я-то тут при чем? — не выдержав, закричал Федоров.

— Сережа, Саша, нечего ссориться по пустякам, — вмешалась Инна Семеновна. — Что это вы, в самом деле? Погода тихая, волны нет. Тут в непогоду на озере ни души, а сегодня лодок полным-полно. Скоро будут…

— Инна, — успокаиваясь, проговорила Александра, — ты же понимаешь, что из-за них нам придется у вас остаться до завтра. Как к этому отнесется твой муж?

— Нормально отнесется, — пожала плечами невестка, прикидывая про себя, как побыстрее прибраться в беседке. — Савелий едет прямо с утра, захватит и вас троих. А нет, так Родион отвезет. Чего-чего, а места в доме хватит всем… Собирай, Сашенька, все со столов и тащи в кухню. Сергей поможет. А я пока загоню пса, сбегаю взглянуть на Джульетту и присоединюсь к вам…

И для Ксении этот день выдался непростым, — лишь с трудом она дала мужу уговорить себя отправиться на юбилей к соседу. С тех пор как стало окончательно ясно, что детей у них больше не будет, по воскресеньям с утра она отправлялась пешком на кладбище, прихватив цветы или детскую игрушку. Муж предлагал отвезти — Ксения отказывалась, ссылаясь на то, что целыми днями никуда не выходит, кроме поселковых магазинов. Местное кладбище находилось на окраине Старых Шаур, в двадцати минутах ходьбы; игрушки с могилы сына часто воровали, но она упорно покупала новые и снова несла. Она убирала в оградке, если появлялся мусор, или просто сидела и курила одну сигарету за другой. Иван бывал здесь дважды в год — осенью и весной, когда нужно было навести полный порядок перед зимними непогодами или высадить цветочный бордюр…

Как только они вернулись к себе, муж сразу же ушел в спальню, молча разделся и завалился в постель. Ксения сменила платье на спортивный костюм и пошла кормить собаку. Своего кавказца они нечасто выпускали на подворье, предпочитая брать с собой на прогулки в окрестностях или в лес.

Покончив с кормежкой, Ксения вымыла руки и заглянула в комнату, чтобы погасить свет и прихватить сигареты. Там с голой стены взглянул на нее увеличенный черно-белый фотопортрет сына, ее единственного мальчика, навеки оставшегося восьмилетним. У Тимура были живые и лукавые темные глаза, вьющиеся волосы и блаженная улыбка во весь рот. «Почему он тогда так веселился? — подумала женщина, пытаясь припомнить. — Совершенно стерлось, при каких обстоятельствах и где это снято…»

Стремительно темнело. Ксения включила лампу на веранде, вышла в притихший сад, села на скамью и щелкнула зажигалкой.

Эта рана никогда не заживет. Муж был внимателен и чуток, оберегал ее, как умел, но скоро свыкся с потерей ребенка, а она не смогла. Как не смогла никому рассказать о своих мучительных подозрениях и преследовавшем ее чувстве вины. Даже отцу, когда довелось мчаться в Крым, чтобы застать последние часы матери, а потом похоронить и ее. Только сестре Ксения сухо обмолвилась, что ничего бы не случилось, если бы она в тот вечер в поезде смогла справиться с сонливостью…

Вместе с телом Тимура ей выдали акт экспертизы. Из него вытекало: никаких следов насильственных действий, все происшедшее — трагическая случайность. Ребенок остался без присмотра, шалил, каким-то образом открыл дверь тамбура соседнего вагона и по неосторожности выпал на ходу поезда. Позже выяснилось, что дверь в соседнем тамбуре полночи простояла настежь и никто даже не подумал ее запереть. Но тогда как появились странные кровоподтеки на предплечьях сына, которые она заметила, когда стала снимать с изломанного тельца рваные в клочья шорты и футболку? Ксения не могла оторвать взгляда от его мучительно закушенного, сведенного последней судорогой маленького рта и запекшейся крови на лбу и висках, но все равно заметила многое, не только синяки…

Откуда все это? Баловался, выпал «по неосторожности»? Да никогда на свете она этому не поверит. Тимка мог скакать по полкам, без устали носиться по проходам, болтать с пассажирами, но сунуться в тамбур или, упаси боже, без разрешения отправиться в соседний вагон — такое нельзя и вообразить. Он был послушным и осторожным, с великолепной координацией и ясным, почти взрослым умом и не стал бы соваться в открытую дверь на ходу поезда, за которой только ветер и тьма…

«Ошибки нет, — размышляла Ксения. — Я его определенно узнала. Это тот самый проводник. Того тоже звали Валентин: я хорошо помню, как к нему обращалась пожилая проводница из другого вагона как раз тогда, когда мы с Тимкой отдавали ему билеты. А он меня не помнит. И неудивительно: тогда я была молодой, тоненькой, загорелой, с коралловыми бусами на шее, красила губы, носила кольца и тяжелый серебряный браслет с сердоликами. Позже он предложил нам чаю и шутил с Тимуром. Очень вежливый и предупредительный. Я помню это лицо, он почти не изменился. Те же залысины, те же по-рачьи выпуклые прозрачные глаза, очень светлая кожа на тыльной части кистей, будто присыпанная мукой…»

Она вскочила и бросилась в дом. Один из спаренных аппаратов стоял в темной спальне, откуда сквозь приоткрытую дверь доносилось похрапывание мужа, другой — внизу в гостиной. Торопясь и не попадая на кнопки, Ксения набрала номер соседей. Подошел полковник — вот уж кого она не ожидала услышать. Голос был хриплый, свирепый, с невнятными, какими-то полупрожеванными интонациями.

— Я хотела бы поговорить с Инной, — сказала Ксения первое, что пришло в голову. — Ваши вернулись?

— Нет, — рыкнул Савелий Максимович. — Родион приехал с рыбалки, а этих двоих все еще нет, черт бы их подрал… А в чем дело?

— Да так, к слову… Как вы себя чувствуете?

— Лучше всех…

— Я завтра ей перезвоню. Спокойной ночи!

— И в самом деле. У жены что-то голова разболелась, она прилегла. Всего доброго…

Ксения застыла без движения, сжимая в кулаке телефонную трубку.