Страница 37 из 74
Глава 12
— Шведов! Ну-ка подойди! — окликнул меня строгий девичий голос на улице.
Я оглянулся. Неподалёку стояли парень с девушкой примерно моего возраста. Серьёзные лица, одеты без особого шика, но чисто и как-то официально. Эти точно не хулиганят и с копачами не связаны. Комсомольский актив?
Девушка, окликнувшая меня, смотрела с таким вызовом, что я невольно улыбнулся. Да меня, похоже, собрались песочить.
— Что ты лыбишься, Шведов.
— Привет, — ещё сильнее разулыбался я.
Надо же, здесь есть приличные люди. И такие симпатичные девушки с огромными синими глазами. А ведь наверное я её знал и раньше, однако обжимался с той рыжей раскрашенной матрёшкой. Ну и дурак ты был, Саня Шведов, и вкусы у тебя дурацкие.
— Весело тебе? Самому не противно? Ты подвёл товарищей! Да ты же себя в первую очередь подвёл!
Между тем, вперёд выступил белобрысый парень в очках и с комсомольским значком на груди.
— Соня, погоди. Шведов, сегодня на собрании будет разбираться твоё дело. В семнадцать в актовом зале клуба. Чтобы явился без опозданий. Иначе исключим тебя без всякого сомнения. Ясно?
— Яснее ясного.
— А мы за тебя поручились. Эх, ты! — презрительно сообщила синеокая красавица.
Прелестно. Это когда-нибудь закончится? Мне перестанет прилетать по голове за чужие грехи?
Обидно, что первая девчонка, которая мне глянулась, меня уже ненавидит.
— Здравствуйте, ребята, — раздался батин голос сзади.
— Здравствуйте, Дмитрий Прокопьевич.
— Уделите минуту, у меня к вам просьба. Александр, ты можешь идти.
Я заскочил домой за деньгами и побыстрее свалил, потому что матушка начала спрашивать о результатах беседы с участковым.
— Всё нормально, меня отпустили, — сообщил я, схватил протянутые смятые купюры, сунул авоську в карман с наказом на обратном пути затариться по списку.
Я шёл, уткнувшись в листок, пытаясь разобраться в схеме, где батя накидал примерный планчик посёлка и отметил на нём местонахождение основных объектов. Вроде мне туда.
Впереди решительно шагала синеокая Соня, и я пошёл за ней, откровенно любуясь стройными ножками в лёгких босоножках, простеньким ситцевым платьем, волнующе колышущимся над голыми коленками, длинной шеей, над которой прыгали задорные завитушки тёмно-русых волос. А нам по пути. Судя по батиному описанию, КБО находится по правой стороне самой длинной улицы посёлка.
— Не пропустишь. Это в тех краях единственное двухэтажное здание, — сообщил он на вопрос о парикмахерской.
Девушка оглянулась, увидела меня и гордо отвернулась, прибавив шаг. Я усмехнулся и тоже прибавил шаг. Поравнявшись, заглянул в её лицо.
— Ты зачем за мной идёшь? — сердито спросила она, резко остановившись.
— Я не за тобой, мне просто в эту сторону. А раз нам по пути, мы же можем идти вместе?— Нам с тобой не по пути, — сказала она, как отрезала. И перешла на другую сторону дороги.
— Мне в КБО, а тебе?
— В КБО? Зачем тебе туда? — подозрительно спросила она.
— Подстричься хочу.
— Ты издеваешься?
— Нет, почему?
— А по-моему, издеваешься. Что ты задумал?
— Да ничего я не думал.
— А с чего вдруг тебе идти стричься, когда тёти Вали нет, и я осталась единственным парикмахером?
— Бывает, — протянул я, соображая, сколько же ей лет. Я был уверен, что мы ровесники.
— Что бывает?
— Такие совпадения бывают. Ты парикмахер, я захотел подстричься. Что тут такого?
— От тебя можно ожидать, что угодно.
И такая искренняя обида была в её голосе, что мне жутко захотелось рассказать ей всю правду о себе, откреститься от чужого неблаговидного прошлого и предложить начать с чистого листа. Сто лет женщины не будили во мне таких светлых чувств. А этой девчонке удалось с двух слов, презрительно брошенных мне в лицо.
«Шарипов, старый ты пень, очнись! Ты же педофилией никогда не страдал. Она же мелкая совсем».
«Да иди ты, — ответил я сам себе. — Мне нынче лет, как ей, а может и меньше».
«Снаружи да, но в душе-то совсем не шестнадцать!»
«Э нет! Груз моих лет остался в прошлом, да и не чувствовал я себя никогда на свой полтинник. Так почему бы и не начать жизнь заново?»
Впереди показалось здание КБО и пропустить его действительно было непросто. Пожалуй, это местная архитектурная достопримечательность — единственное, замеченное мной, всё в деревянной резьбе.
Мы молча свернули к единственному подъезду, молча поднялись на второй этаж, поздоровавшись по пути с парой женщин из ателье. Соня отперла ключом дверь и сжав губы прошла в парикмахерскую. Я за ней, оглядывая интерьеры. Стены украшали обложки журнала «Советский экран» с фотографиями знакомых и незнакомых актрис. Судя по лицам и причёскам, коллекцию долго и тщательно подбирали не один год. У дальней стены стояла сушилка для волос, похожая на шлем космонавта, на столике ровной стопкой лежали журналы "Работница" и "Крестьянка" за последние годы. Зажимают нашего брата мужика. А где "Техника — молодёжи", "За рулём" или хоть "Вокруг света"?
— Садись, чего встал? — спросила Соня, уже облачившаяся в форменный халат. — Значит, стричь?
Девушка устрашающе пощёлкала ножницами, проверяя мою решимость.
— А ты точно умеешь? — покосился я на её насмешливое лицо.
— Умею, я курсы кончила в прошлом году.
— Тогда стриги! — махнул я рукой и уселся на стул перед зеркалом.
— Как, на самом деле? — растерялась она.
— Вот балда. Полчаса ей талдычу, что постричься пришёл, а она только глазами своими хлопает.
— И... сколько состригаем?
— Всё! С висков и на затылке под машинку можно, а сверху сантиметров пять оставь.
— Но, а...
— Ты будешь-нет делом заниматься?
Соня закусила губу и приступила к стрижке. Я наблюдал в зеркало за её серьёзным видом и любовался точёными чертами. Ну до чего же красивая.
— Скажи, пожалуйста, что сегодня товарищ старшина имел в виду? — не выдержала она, первой начав разговор.
— А что он имел в виду?
— Просил перенести собрание в интересах следствия.
— Ах это. Я не могу разглашать, сама понимаешь.
— Цену себе набиваешь?
— Нет, меня попросили молчать.
— Когда это тебя останавливало?
— Я решил измениться.
— Раньше надо было думать. Теперь это не поможет. Тебя твёрдо намерены исключить.
— За что?
— А сам не догадываешься?
— Нет.
— А мне только показалось, что ты серьёзен. А ты в своём репертуаре.
— Я серьёзен. Мне тут по голове прилетело, и я плохо некоторые моменты помню.
— Некоторые?
— Многие. Проще перечислить, что я помню. Представь теперь, меня кто ни встретит, начинает рассказывать, какой я такой-сякой. А я даже не помню, за что меня ругают.
— Не убедительно.
— Ну уж как есть. Вот тебя я вроде и не помню, а будто сто лет знакомы.
— Врёшь!
— Да не вру. Это и обидно. Я может перевоспитался наконец, как все хотели, а мне не верят. Говорю, поступать хочу, учиться — мать не верит. Шарипову хочу помочь — вроде верит, но с опаской. Ты вот тоже.
— Ты знаешь, я всегда готова помочь, если человеку нужно, но...
— Ну хочешь, я изменюсь?
— Хочу. Но уже не надеюсь.
— Почему? Смотри.
Я закрыл глаза, набрал воздуха в грудь, скорчил страшную рожу. Типа бесы из меня выходят. Под конец этой пантомимы рыкнул для убедительности и открыл глаза.
— Всё, готово.
Соня прыснула.
— Ты неисправим.
— Почему, уже исправился. Можешь проверить.
— Проверить? — закусила она губу. — Хорошо. Сейчас достригу и пойдём!