Поп-книга

Пришел рано — так получилось. Мы сидели от без двадцати десять до открытия магазина, и наслаждались этими двадцатью, пока я не сломал кайф. Я сказал ей все то, что пришлось повторить вечером.

У нас были общие темы (искусствоведение и что-то подобное), но я все время сворачивал базар в свое русло. Хранил сюжет. Да, денек не задался с начала. Явно. Нас было двое: я и она.

Пришли остальные: другая Катя, Оля-маленькая, Надежда (иногда она работала и в нашу смену), Леночка-дурочка и еще кое-кто. У нас была традиция, что ли, или привычка, тусоваться поутру, пока покупателей нет, в узком проходе между отделами. Говорили о разных вещах. Но в основном о книгах. Кто и что читал вчера. Жизнь интеллектуалов.

«А Яков-то мне предложение сделал», — сказала Катя. — «Да, — подтвердил я, — и могу повторить при всех: я тебя люблю и хочу, чтобы ты стала моей женой».

Сотрудницы слегка засуетились. Им было в лом вникать в эти дурацкие, с их точки зрения, заморочки.

«Ты старый и толстый, — заявила Катя, — поэтому замуж я за тебя не пойду».

Мне тогда было тридцать четыре, чего ждать теперь?

Надя ее осадила: не говори гадостей, эта информация нам ни к чему. Давай лучше о книгах поговорим. Но Катерина продолжала гнуть: на хрен мне такой муж, вот Модест-охранник — это да! — «С Модестом лучше не связывайся, будут проблемы».

Охранник Модест (еще Саша-охранник у нас работал, татарин, который воспылал любовью к православию, но не торопился креститься, говоря, что не созрел) был премерзким типом. Катю он в конце концов кинул, причем самым дурацким образом. Неоднократно мы терли с ней психологических тараканов в курилке по этому поводу («Яков, ты же психолог! Помоги мне!» — «Какой психолог? Любитель!» — всегда уточнял я), ее плеер гнусно визжал. Я ничем не мог помочь идиотке — она была дура, постоянно базаря об этом козле Модесте. И эту деву я любил, что поделаешь.

Как-то Модест нажрался и ее поимел. Романтично? Катеринка пищала от восторга, и почти все подробности соития доложила мне. Ладно, преувеличиваю. Так или иначе, сведений для меня было более чем достаточно. Душевед хренов. Предупреждал ведь, что все кончится плохо. Так и получилось. Он просто спросил поутру: «Катя, а не одолжишь ли мне энную сумму?» Забавно, что число, названное им, равнялась количеству монет, находящихся в Катином кошельке. Катя, конечно, дала ему денег. Любофф! Щедрая душа! Модест, понятное дело, исчез. Потом появился. Отдал долг. И тут же занял у Кати еще бо́льшую сумму.

До сих пор не могу понять, кто же больший идиот в этой истории: Катя, Модест или я? Да уж не Модест. Катя тоже не внакладе, хоть и лишилась нескольких тысяч. Зато какое счастье.

Моя любовь была растоптана и унижена. Дерьмо полное. Но тогда я еще пытался что-то доказать, трепыхался, одним словом. Любовь — говно. Катя трахалась с кидающим ее Модестом, перекидываясь со мной в курилке тупыми репликами. На которые надо было отвечать. Я прочитал уйму книг по психологии, популярных, естественно, но помочь ей ничем не мог. Один-единственный ответ на вопросы о ее проблемах выглядел так: завязывай ты с этим Модестом. Как же, плакала Катя, ведь я его люблю! Ну да. Вот это — любовь. А я — испанский летчик.

С Надей (той, противофазной) у меня состоялся разговор. Точнее, их было несколько, один бредовее другого. «Катька-то совсем с ума сошла, — Быстрова аккуратно стряхивала пепел сигареты в банку. — Что делать, не знаю».

Я тоже не знал. Эта беседа происходила незадолго до взрыва страсти между Модестом и Катериной.

«Надя, — сказал я с горя, — я люблю вас». У меня уже все плыло перед глазами от поглощенного, горизонт шатался.

«Придурок, — сказала Быстрова, туша сигарету и выходя. — Вы любите Катю, только что сами мне об этом сказали». Стукнула дверь.

Я скис.

Пьянка продолжалась. Отмечали мой день рождения. Спирт оказался воспринятым, невзирая на то, что барышни упорно пытались меня убедить, что не пьют. Модест опрокидывал один стопарик за другим. Затем наступила полная задница.

Мне удалось-таки поругаться с Надей. Это был крутой конфликт. Все бы ничего, но она меня постоянно провоцировала в этот вечер. Началось все невинно, часов в семь. Надя, подойдя ко мне, поинтересовалась моим мнением о мастурбации. Я выпал. Человек, который учился у Брауде на лингвиста — и задает такие вопросы. Потом она несла еще какую-то чушь. Я злобно смотрел на Модеста. Он играл в футбол сам с собой. Мне уже давно хотелось взять игрушечный арбалет из сопутствующих товаров и убить этого придурка хотя бы понарошку. И мне это удалось. Конечно, шутя.

Быстрова выпила (я удивился. Вот тебе и трезвенница). И начала нечто изрекать. На этот раз уже просто несусветную околесицу. Конечно, она попросту прикалывалась, а я отнесся к ее речам чересчур серьезно. Ответил резко, даже по-хамски. Она гнала о любви. Интеллигентка.

Я был взбешен. Сказал пару фраз, за которые мне было стыдно несколько лет.

У меня случился какой-то странный провал в памяти: сколько не пил, а это был первый и последний случай. Я что-то ляпнул Быстровой. После чего три или четыре минуты оказались попросту стертыми из памяти. Конечно, восстановить пытался. Реконструкция выглядела ужасно. Я сказал, что она, Быстрова, ничем не отличается от системника, особенно, если ее положить на этот самый системник, а потом поставить раком. Enter. Впоследствии, сколько я ни расспрашивал коллег о том, что же я учудил, ответом было лишь гробовое молчание. Отмазка: «Я не помню».

Мы вышли и закрыли магазин. Быстрова курила.

Я подошел к ней.

«Так что… Надя…»

Филолологинюшка обложила меня таким матом, что я приторчал и почти заткнулся. Только пробормотал: «А мы что, уже на „ты“?»

Как-то ведь ехали вместе в метро, и мне не было с ней скучно. Говорили, конечно, о литературе. Надя читала модного Стогоff’а. Вроде это было круто на тот момент.

Вышли на проспект. Пиплы разбились на парочки и о чем-то там друг с другом трещали. Катя велась под ручку с Модестом. «Люблю вас, Надя!» — дурно заорал я и стал на нее наезжать. Монументальная дама со страху вскарабкалась на леса — тогда шел ремонт на Невском, совсем рядом с площадью Восстания. Думаете, я отстал? Отнюдь. «Ведь я вас люблю!» — пытался убедить ее, взбираясь вслед. Надя залезала выше. Дурдом! Находясь на уровне третьего этажа, вопила: «Хватит преследовать меня!» Я упорно поднимался. С этой высоты Невский проспект был прекрасен. Я вспомнил Гоголя и вновь стал домогаться. Надя продолжила покорение каркаса. Мне было не в лом возноситься за Быстровой — стало даже как-то весело. Осень. Дождь. Город. Небо. И порядочное, мягко говоря, количество выпитого — это был спирт, не что-нибудь. Мне было море по колено. Океан. Банальность, говорите. Да что там море. Вода.

Надя каким-то образом спустилась с другой стороны — правой, если смотреть от нашего магазина, и ринулась на проезжую часть. Я осматривал пейзаж. Он был неплох. Катя окончательно прильнула к Модесту.

Быстрова суетилась на проезжей части, размахивая руками и прочими конечностями. Наконец какая-то машина остановилась и увезла ее. Вконец обломавшись, я спустился, доковылял до метро и поехал домой.

Я вел себя, как маразматик. Как фантасмагорический дегенерат.

Но дальше было еще забавней.

— Поп-книга, — сказала Катя, — нет. Это не аптека. Аптека съехала. Не знаю. — Катя положила трубку и посмотрела на меня с таким видом, будто я мог решить все проблемы в мире. В том числе и данную, которая вертелась в ее мозгах.

Отчет поехал. Чума. Я, будучи простым конкретным дурачком, врубающимся только в аналог, попросил ее сделать мне массаж. Конечно, она отказалась. Есть ли женщина, говорящая «да»? У меня уже опять плыла голова, не так, конечно, как на дне рождения. Ну что я гнал, какую чушь порол?

Задумался. Идиотская машинка опять зазвонила, как только я открыл рот, чтобы сказать Кате нечто неизмиримо важное.

— Поп-книга. Нет. Нет. Пожалуйста (это мне, аппаратов два), положи трубку.