Солнце Запада

Вершинин какое-то время смотрел окрест, чувствуя, как морок вновь захлестывает его. И чтобы отвлечься, стал наблюдать за стайкой птиц, прилетевших к кормушкам, устроенным когда-то в саду его дочкой Варенькой. Последний раз кормушки наполняли зерном в начале зимы, когда гостила у него сестра с сыном. Но по старой памяти птицы продолжали наведываться в сад. И Вершинин подумал о том, что нужно все-таки собраться и сделать это – пройти по едва уже заметной тропинке в снегу и снять кормушки.

В этот момент он отчетливо вспомнил, как она последний раз выбежала из дому с кульком корма для птиц и, взбивая пушистый снег ногами, обошла весь сад. И в тот же миг понял, что до сих пор ждет, когда этот страшный сон прервется. Ждет мгновение, когда откроет глаза, и увидит жену, и увидит детей живыми и здоровыми. Он понимал, что эти мысли и ожидания – знак недуга. Впрочем, заводить разговор о здоровье и душевном равновесии после случившегося с ним было нелепо. У него осталось все и не осталось ничего. Он бы до последней копейки отдал все за один из дней, безмерное счастье которых понял позже.

Вершинин сел на кровать и закрыл глаза ладонью. В голове гремел хор тех, кто сочувствовал ему и давал советы после гибели жены и детей, после их похорон, и продолжал делать это по сей день. Но что они могли знать о его потере? Если бы он мог хотя бы на мгновение поменяться с ними местами, чтобы они ощутили безбрежный океан его горечи. Когда он думал об этом, мечтал об этом, то невольно вспоминал слова из Откровения Иоанна Богослова: «Имя сей звезде „полынь“»[1]. От Иоанна он не помнил больше ни слова, но сердцем чувствовал все, что Богослов сказал и мог еще сказать об этой звезде. Потому что полтора года назад звезда горечи и потерь взошла над его окном. Взошла и продолжала светить яростным блеском днем и ночью. И только Бог ведает, как и почему он не потерял рассудок. А ведь многие считали, что Вершинин на удивление легко пережил потерю родных.

– Я сделал дом свой местом казни[2], – прошептал еще одну фразу, накрепко засевшую в голове, и повторил: – Я сделал дом свой местом казни.

Он знал, что должен сделать и что сделает. Это было между ним и Господом. Бог отпустил ему немного времени, не оглушил безумием, не вложил в руку петлю или ствол. Сделал орудием своего гнева, потому что зверь, поправший все законы, и Божьи и человечьи, все еще ходил по земле. Вершинин удерживал себя на этом свете ради часа, когда зверя изловят. И Богу он молился только об одном, чтобы зверя раньше не изловили те, кто также шел по его пятам. И Вершинин готов был ждать часа расплаты остаток дней. Но верил, что Бог поможет и зверь попадет в один из капканов.

Охота на киллера продолжалась полтора года. Возобновилась после того, как он понял, что ошибся в первый раз. Средства и связи позволили ему раскинуть сеть поисков на несколько регионов, и он не сомневался, что рано или поздно киллер попадет в нее, как попал один из заказчиков. И каждое утро Вершинин вставал с мыслью о казни киллера, и каждый вечер засыпал c ней. А исполнение он разглядел в лучах беспощадной Полыни-звезды. Однажды он понял, как именно употребит гнев.

В кармане пиджака басовито загудел телефон. Беспокоил секретарь:

– Александр Николаевич, звонок от Одинцова. Соединить?

– Да! – Вершинин снова подошел к окну.

– Александр Николаевич! – бодро доложил начальник службы безопасности. – Мы нашли его! В данный момент переправляем объект из Новосибирской области авиацией!

– Не ошибаетесь? – спросил Вершинин, чувствуя, как сердце в его груди на мгновение остановилось и сделало новый тяжелый удар.

– Нет никаких сомнений, Александр Николаевич.

– Препарат ввели?

– Внутривенная инъекция!

– Действует?

– По заключению специалистов, препарат действует!

– Слава богу, – с облегчением выдохнул Вершинин.

– Поздравляю вас, Александр Николаевич!

– Спасибо, Валерий Сергеевич. В конце недели жду вас у себя.

– Почту за честь, Александр Николаевич, – отозвался Одинцов.

– Спасибо вам за добрые вести, – голос у Вершинина потеплел.

– Это наша работа…

– Посылку вашу жду с нетерпением! – Вершинин положил телефон на подоконник и сделал глубокий медленный вдох. Ожидания, томившие его с утра, не обманули.

Рядом скрипнула половица. Лежавший на тахте человек вздрогнул и открыл глаза. Он очнулся в полутемной комнате с высокими потолками. Наверно, начинался вечер. Шторы на окне были из полупрозрачной ткани, но свет с улицы едва пробивался сквозь них.

– Здравствуй, Сергей. Как ты себя чувствуешь?

Человек на тахте вздрогнул и посмотрел на сказавшего это. Он не понимал, откуда тот появился. Словно тени сгустились, и незнакомец шагнул в комнату из мира теней. Он был худощав, среднего роста, лет сорока с небольшим.

– Что со мной? – с трудом произнес лежавший, уже понимая, что его зовут Сергеем, что он жив, но нездоров.

– Ты находишься у друзей, – незнакомец сел в кресло, стоявшее рядом с тахтой.

– Я вас не знаю… Я не помню вас… – лежавший говорил так, словно его разбило параличом, говорил медленно, обрывая фразы, едва начав.

– Верно. Ты меня не помнишь, – кивнул его собеседник. – Но ты меня знал. Нас связало общее дело.

– Мы вместе работали?

– Нет, но ты меня знал. Какое-то время ты будешь испытывать сомнения и недопонимание. Но со временем это пройдет. Ты помнишь, чем занимался?.. – Какое-то время говоривший ждал ответ. – Ты был наемным убийцей.

– Вы ошибаетесь, – человек на тахте закрыл глаза.

Но собеседник уже не слушал его:

– Это правда, Сергей. Ты назывался разными именами, но родители назвали тебя Сережей. Ты – Плетнев Сергей Андреевич. И ты – убийца, Сергей. Ты убивал людей за деньги, тебе нравилось так зарабатывать, и делал ты это исключительно хорошо…

– Это ошибка! – Плетнев попытался встать, но силы оставили его. Он был еще слишком слаб.

– Я объясню, почему ты здесь, – не обращая внимания на него, произнес собеседник. – Ты кое-что не закончил. Ты должен закончить это. И после этого станешь свободным.

– Но я ничего не помню…

– Я помню! – оборвал его собеседник. – Ты тот, кто ты есть! И многие хотят добраться до тебя… Я нашел тебя в сумасшедшем доме. Ты был безымянным больным без прошлого и без документов. Я назвался твоим братом и, думаю, не лукавил. Мы связаны с тобой, как братья…

– Я вас не понимаю, – Плетнев попытался еще раз сесть, и сейчас это ему удалось. – Кто вы?

– Я Вершинин. Ты должен помнить меня.

– Но я не помню.

Вершинин побарабанил кончиками пальцев по подлокотнику. Со стороны он казался образцом хладнокровия, и только знавшие его могли сказать, с каким трудом в этот момент он сохраняет маску безразличия.

– Да, наверно, – наконец сказал он. – А вот многие не забудут тебя и на том свете. Хотя для них ты навсегда останешься безликим и безымянным дьяволом. Посмотри, – он бросил на тахту пачку фотографий.

– Что это?

– Фотографии, – Вершинин прошел к двери и щелкнул выключателем, – фотографии тех, кого ты убил, и фотографии их семей.

– Зачем мне это?

– Может, память вернется, – Вершинин не сводил с него взгляд.

Плетнев посмотрел на рассыпавшиеся веером фотографии. С них смотрели десятки лиц: дети, женщины, мужчины. Сотни глаз смотрели на него с этих фотографий, сотни настороженных или спокойных, но в большинстве своем счастливых глаз. И на мгновение мысли его смешались. И на краткий миг, всего на долю секунды, но этого хватило, чтобы он увидел нечто, подтверждающее слова странного собеседника. Он ясно увидел череду убитых.

Он с трудом поднялся с тахты, подошел к окну. Он был высоким и, наверняка, сильным человеком.

– Ты должен увидеть еще одну фотографию, – сказал Вершинин, вынимая из внутреннего кармана пиджака снимок. – Это твой последний клиент.

1

Откровение Иоанна Богослова 8:11.

2

Парафраз строки «Я сам себя казнил в своем жилище» из «Божественной комедии» Данте Алигьери.