Страница 101 из 104
Джордж Гордон Байрон
396. На разорение Иерусалима Титом С холма, где путники прощаются с Сионом, Я видел град родной в его последний час: Пылал он, отданный свирепым легионам, И зарево его охватывало нас. И я искал наш храм, искал свой бедный дом, Но видел лишь огня клокочущее море… Я на руки свои, в отчаяньи немом, Взглянул: они в цепях, и мщенья нет! о, горе! Ах! с этого холма, бывало, я глядел На город в этот час: уж мрак над ним клубился, И только храм еще в лучах зари горел, И розовый туман на высях гор светился. И вот я там же был и в тот последний час; Но не манил меня заката блеск пурпурный. Я ждал, чтоб Еговá, во гневе ополчась, Ударил молнией и вихрь послал свой бурный… Но нет! в твой храм святой, где ты, господь, царил, Не сядут, не войдут языческие боги! Твой зримый храм упал, но в сердце сохранил Навеки твой народ, господь, тебе чертоги! <1875>А. К. Толстой
Джордж Гордон Байрон
397. Ассирúяне шли, как на стадо волкú, В багреце их и в злате сияли полки; И без счета их копья сверкали окрест, Как в волнах галилейских мерцание звезд. Словно листья дубравные в летние дни, Еще вечером так красовались они; Словно листья дубравные в вихре зимы, Их к рассвету лежали развеяны тьмы. Ангел смерти лишь на ветер крылья простер И дохнул им в лицо, и померкнул их взор, И на мутные очи пал сон без конца, И лишь раз поднялись и остыли сердца. Вот расширивший ноздри повергнутый конь, И не пышет из них гордой силы огонь, И как хладная влага на бреге морском, Так предсмертная пена белеет на нем. Вот и всадник лежит, распростертый во прах, На броне его ржа, и роса на власах, Безответны шатры, у знамен ни раба, И не свищет копье, и не трубит труба. И Ассирии вдов слышен плач на весь мир, И во храме Ваала низвержен кумир, И народ, не сраженный мечом до конца, Весь растаял как снег перед блеском творца. 1856 398. Неспящих солнце! Грустная звезда! Как слезно луч мерцает твой всегда! Как темнота при нем еще темней! Как он похож на радость прежних дней! Так светит прошлое нам в жизненной ночи, Но уж не греют нас бессильные лучи; Звезда минувшего так в горе мне видна; Видна, но далека, — светла, но холодна! 1856Андре Шенье
399. Крылатый бог любви, склоняся над сохой, Оратаем идет за взрезанной браздой; Впряженные тельцы его послушны воле; Прилежною рукой он засевает поле И, дерзкий взгляд подняв, к властителю небес Взывает: «Жатву ты блюди мою, Зевес! Не то, к Европе страсть опять в тебе волнуя, В ярмо твою главу мычащую нагну я!» 1856 400. Ко мне, младой Хромид, смотри, как я прекрасна! О юноша, тебя я полюбила страстно! Диане равная, когда, в закате дня, Я шла, потупя взор, с восторгом на меня Глядели пастухи, друг друга вопрошая: «То смертная ль идет иль дева неземная? Неэра, не вверяй себя морским волнам, Не то богинею ты станешь, и пловцам Придется в бурю звать, к стерну теряя веру, Фетиду белую и белую Неэру!» 1856Георг Гервег
401. Хотел бы я угаснуть, как заря, Как алые отливы небосклона; Как зарево вечернее горя, Я бы хотел излиться в божье лоно. Я бы хотел, как светлая звезда, Зайти, блестя в негаснущем мерцаньи, Я утонуть хотел бы без следа Во глубине лазурного сиянья. Пускай бы смерть моя была легка И жизнь моя так тихо уходила, Как легкий запах вешнего цветка, Как синий дым, бегущий от кадила. И как летит от арфы слабый звон, В пределах дальних тихо замирая, Так, от земной темницы отрешен, Я б улететь хотел к родному краю. Нет, не зайдешь ты светлою звездой, Ты не угаснешь, заревом пылая, Не как цветок умрешь ты полевой, Не улетишь, звеня, к родному краю. Угаснешь ты, но грозная рука Тебя сперва безжалостно коснется; Природы смерть спокойна и легка — На части сердце, умирая, рвется! <1857>Генрих Гейне
402. Безоблачно небо, нет ветру с утра, В большом затрудненья торчат флюгера: Уж как ни гадают, никак не добьются, В которую сторону им повернуться? 1856 403.