Страница 91 из 146
<p>
В тот год мы увидели в Генуе на стене любопытную, культурную надпись: «Росси, с тобой в ночи, где умирает предыстория». «Это было ваше или их?</p>
<p>
</p>
<p>
Скорее всего, это были они. Они публично защищали товарищей по «XXII Октябрю» во время судебного процесса с такой смелостью и политической дерзостью, какой не было ни у кого другого. Когда мы приехали в Геную, некоторые анархисты с улицы Бальби тоже прошли с нами долгий путь, но потом мы расстались: должно быть, правда, что мы были ужасными сталинистами. Я остался очень близким другом с Джанфранко Фаиной, мы высоко ценили друг друга, несмотря на разное происхождение.</p>
<p>
Итак, 18 апреля 1974 года Сосси был похищен. Это символическая, антидемократическая дата из-за кампании Фанфани против развода?</p>
<p>
Это дата, когда мы готовы. Больше, чем о разводе и его социальном значении, мы думаем о повороте вправо, который может произвести объединение сил, поддерживающих его отмену. Мы занимаемся политикой, и когда в результате референдума будет сказано, что Фанфани может идти к черту, мы будем думать не только о том, что совесть страны намного опережает то, что воображают христианские демократы, но и о том, что это опровергнет тех, кто обвинял нас в том, что мы способствовали, с похищением Сосси, утверждению правых.</p>
<p>
И вы увидели правоту?</p>
<p>
Здесь мало повода для иронии. В этой акции необычно то, что она исходит из абсолютно неверного анализа, но при этом прекрасно работает. Мы начали похищение Сосси как атаку на государство, осуждая в качестве доминирующего политического проекта «неоголлизм», который направлен на создание крайне правой президентской республики, и вокруг которого тяготеют такие персонажи, как Соньо и Паччарди, и реакционные круги, как внутренние, так и внешние. Об этом мы пишем в документе, распространенном во время акции. Это громкая ошибка, неоголлистский проект — проект меньшинства, от которого буржуазия отказывается в зародыше. Она движется в сторону конссоциативизма. Но акция все равно сработает, потому что она направлена на осознание необходимости радикальности, которая была присуща движению, а также большинству мнений тех лет. Если бы мы не выразили этого, то некоторые грубые ошибки анализа поставили бы нас на колени.</p>
<p>
Что представляет собой похищение Сосси в вашей истории?</p>
<p>
Это первая крупная вооруженная акция против государства, и она имеет большой эффект. Это реальное, пережитое, видимое, небольшое, но знаковое столкновение с реальным государством, с судебной системой, с полицией, с карабинерами. Это увлекает многих, это находит необыкновенный отклик в прессе.</p>
<p>
Гораздо больше, чем захваты фабрик?</p>
<p>
Как никогда раньше. Именно с Сосси мы покоряем медийную территорию. И потом, в этом похищении есть, на мой взгляд, почти все, что будет характеризовать дальнейшие действия, включая пределы. В центре — политический анализ, в этот раз ошибочный, но в другой раз правильный, и наше послание, как всегда: мы способны поставить государство под контроль. Вокруг него — вопрос о заключенных и политическом использовании правосудия. Именно на этих двух вопросах развивается столкновение и решение столкновения. В этот раз мы хорошо определяем цель, средства и посредничество. Мы не всегда будем иметь успех.</p>
<p>
Объяснитесь.</p>
<p>
Возьмем случай с Маккиарини. Это известный управляющий фабрикой. Мы забираем его, везем в определенное место, берем его фотографию, которая говорит сама за себя, она говорит, что в рабочем движении есть революционная группа. Мы ничего не просим. Достигнув символического эффекта, мы отпускаем его через три часа. Та же схема работает и с похищением Америо. Это длится дольше, но мы знаем, где остановиться, действие начинается и заканчивается, когда мы говорим, что решение в наших руках. С Сосси же все происходит до определенного момента. Операция успешна, страна говорит о ней, судебные органы, Сосси, Коко, Каталано, словом, эффект от вооруженной пропаганды максимален, политический результат достигнут. Но как его завершить? Мы предложили обмен с товарищами, заключенными «XXII Октябрь», который, как мы думаем, будет приветствоваться на Кубе или в Алжире. Однако этого не происходит, несмотря на вмешательство кубинского посла в Ватикане. Сам Сосси настаивает на своем, обращаясь в прокуратуру. Но в определенный момент все оказывается заблокированным. Что мы можем сделать? Оставить ли его, оставить, казнить? Мы должны рассмотреть все три возможности, будучи убежденными, что лучше всего было бы освободить его, но мы не можем сделать это, не добившись чего-то. Как только Коко предлагает: вы освобождаете Сосси, а мы обязуемся пересмотреть положение этих заключенных сразу после освобождения, потому что мы не можем делать это под принуждением, мы соглашаемся. Каждый сохраняет свои принципы. Посредничество заключается в следующем. Если кто-то из двоих будет проявлять жесткость — это война.</p>
<p>
Но похищение с обменом отличается от похищения Маккиарини и Америо: проверка на прочность гораздо сложнее.</p>
<p>
Она не только жестче, потому что связана с возможностью смерти, которая является трагедией без права на исправление, но и механизм сложнее. В похищении ты представляешь себя как абсолютно автономный, антагонистический, неискупимый субъект: но его исход не полностью в твоих руках, решение может прийти только через посредничество, поэтому оно частично в руках тех, кто представляет государство. То, что решает ваш враг, имеет по меньшей мере такое же решающее значение, как и то, что решаете вы.</p>
<p>
В похищении вы противопоставляете государству его средства, те, которые вы осуждаете. Сходство, сведенный на нет заложник, «тюрьма» из людей, допросы.</p>
<p>
Да, это терминология, которую мы используем. Из BRя принимаю все, даже то, что критикую, в лучшую или худшую сторону, но не этот язык. «Nomina sunt consequentia rerum», — говорит философ, но эти слова не выражают нас, они фальсифицируют нас. Мы не таковы. Мы заимствовали их из кодексов, но они не обозначают то же самое. Тюрьма, в которой оказался один из наших угонщиков, материально хуже, чем эта, где я нахожусь уже тринадцать лет, но его состояние совершенно иное. Он находится в центре политического противостояния, он знает об этом, он говорит об этом, он может выйти из него. Мы никого не изолируем. Народная тюрьма, допрос, суд не являются выражением достойной социальной практики. Но у нас нет других средств, нет других слов.</p>