Страница 9 из 146
<p>
Когда вы скрывались, ваша мать была жива?</p>
<p>
Да. Она никогда не придавала значения тому, что обо мне говорили, и тому, что я ей рассказывал о себе. Ей было достаточно того, что я писал из тюрьмы о том, как я себя чувствую и что делаю, стараясь свести к минимуму те новости, которые могли дойти до нее об избиениях, которым мы подвергались. Я не знаю, является ли то, что связывает мать со своими детьми, лучшей вещью в мире, но если бы этого не было, в определенных ситуациях это было бы отчаянием. Визит, который он нанес мне в Кунео после моего ареста, только что вышедшей из трехмесячной жесткой изоляции, поднял мне настроение. Несколько лет спустя, однажды утром в апреле 1984 года, во время суда над колонной Вальтера Алазии, в бункерной комнате Сан-Витторе мне принесли телеграмму от сестры: «Сегодня вечером мама ушла. Только Паола Бесускио, сидевшая рядом со мной в клетке, поняла, я не мог от нее этого скрыть, она взяла мои руки в свои, и мы ничего не сказали друг другу. Больше никто ничего не заметил, мы не хотели никому ни в чем уступать, меньше всего тем, кто наблюдал за нами со своими дурацкими блокнотами в руках.</p>
<p>
Будучи безбилетником, вы никогда не видели свою мать?</p>
<p>
Нет. В течение десяти лет я не знал, как они живут, моя мать и моя жена. Я наложил на себя строгую цензуру, особенно в отношении Марчелло: видеть его означало мучить себя, я был слишком нежен к нему, чтобы не чувствовать себя плохо. Быть в подполье — это тоже значит потерять ритм и каденцию жизни. Мы были самыми обычными людьми. И мы знали, как жить среди обычных людей, в этом была наша настоящая сила, остальное — ерунда; но мы как будто наблюдали за жизнью других людей вокруг нас, и нас это не касалось. В подполье выживание зависит от того, насколько быстро ты двигаешься, насколько быстро ты все меняешь, где живешь, где ешь, как одеваешься. В итоге получается, что, хотя определенная социальная чувствительность обостряется, потому что ты учишься улавливать настроение людей, чтобы понять, как действовать в качестве вооруженной организации, экзистенциально ты становишься призраком. Не то чтобы вы не были реальны для себя; ваши товарищи также реальны, и ваши отношения с ними имеют, возможно, большую интенсивность. Но для других вы не существуете. Вы стоите в абстракции борьбы, в которой малейшая ошибка может иметь серьезные последствия, вы полностью привязаны к ее необходимости, вынуждены пересекать вселенную отношений, заставляя себя игнорировать ее последовательность. Так же, как призрак проходит сквозь стены.</p>
<p>
Он был очень тяжелый?</p>
<p>
Потребовалось много уговоров. И, я полагаю, во многих товарищах была большая щедрость. Чтобы дать вам представление о духе, в котором мы жили, в последние годы я чувствовал себя обязанным провести предварительную беседу с теми, кто хотел присоединиться к БР. Я говорил им: прежде всего, давайте начистоту, статистика беспощадна, через шесть месяцев, если все пройдет хорошо, вы окажетесь в тюрьме, если плохо — умрете. Те, кто пришел, должны были знать и учитывать это.</p>
<p>
Вы всегда позволяли им выбирать? </p>
<p>
Да.</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
<p>
</p>
Глава вторая. Зачем нужна вооруженная борьба. Идеи и идеологии
<p>
</p>
<p>
Почему вы ушли в подполье? Тогда еще не было таких серьезных обвинений против вас... Насилие над лидерами, похищение на пару часов, поджог машины — тогда это было больше в новостях, чем в судах.</p>
<p>
Мы ушли в подполье не потому, что нас разыскивала полиция, хотя после рейда, проведенного после обнаружения базы на улице Бойардо, мы почти все оказались беглецами. Это решение не в защиту, а в нападение. Мы не убегаем, а наоборот. В подполье мы будем строить вооруженную пролетарскую власть.</p>
<p>
Вы имеете в виду себя как «вооруженную партию»?</p>
<p>
Нет, БР никогда не будет партией. Мы никогда не стремились раздуть себя за счет кооптации других авангардистов. В Италии противоречие между пролетариатом и буржуазией достигло высшей точки, зреет возможная альтернатива власти, мы не будем ее представлять, но мы будем работать над тем, чтобы социальный субъект перемен рос. БР находятся внутри него и строят инструменты вооруженной пролетарской власти. Красивая фраза, не правда ли? Но для нас это суть. На повестке дня — столкновение, в котором на карту поставлена сила, BR находятся в движении, каждое их действие демонстрирует их силу.</p>
<p>
Но кто спрашивает вас? Кто делегирует вас?</p>
<p>
Никто не спрашивает нас. Никогда не было такого, чтобы авангард просил о делегировании. В этом мы были слишком ленинскими. Мы были уверены, что интерпретируем широкую потребность. БР были сформированы как организация в 72-м, но давление движения — как дать выход этой точке борьбы? — возникло гораздо раньше. Трудно определить дату формирования идей, каждый ставит свою, но когда мы появились на сцене, сознание того, что мы находимся в переломном моменте, было огромным. Студенты, рабочие, технические специалисты — все были там. Движения с 68-го по 72-й годы бросили вызов семье, государству, церкви. Мы стояли на пороге перемен, революции, вопрос был в том, как организовать ее потенциал. Сейчас вы говорите, что нет, этот потенциал был очевиден: но то, что мы видим сегодня, не обязательно было заложено в вещах вчера.</p>